Замороженный мир - Емец Дмитрий - Страница 18

Родион тоже сплюнул. Или, точнее, попытался, потому что плевать было нечем.

– Вода нужна. Давай до бензоколонки пробежимся.

– Бензоколонка принадлежит Тиллю, – сказала Штопочка.

– И что? – задиристо спросил Родион. – Тилль стоит у входа и не пускает шныров в туалет набрать воды?

Штопочка покосилась на пустую бутылку.

– Я бы не советовала ему стоять между мной и краном, – сказала она мрачно.

Тилль у входа не стоял. И на кассе не стоял. И сыновья его не стояли. И прочие родственники. Внешне бензоколонка выглядела обычно. Разве что на красном пожарном стенде топор был какой-то подозрительный, не такой, какими обычно бывают топоры на бензоколонках.

Работали на колонке два парня и сонная девушка, которая заученно повторяла каждому посетителю: «Не желаете кофе?» – но при этом так произносила «не желаете», что никто и не желал.

– Я желаю! – сказала Штопочка, возникая из туалета с двумя полными бутылками воды. – Кофе! И шесть ложек сахара…

Девушка с ужасом покосилась на Штопочку и сунула стаканчик под кофейный автомат так поспешно, что едва не ошпарила себе руку. Штопочка выпила кофе с таким количеством сахара, что он еле-еле растворился, после чего заела его вытащенной из кармана сырой картофелиной, окуная ее сперва в кофе, а потом в соль. Для человека, который сутки бежал, это совершенно нормально. А соль лучше усваивается именно таким образом, с сырой картошкой. Вот только девушка почему-то тревожилась и косилась на ящик под кассой, где у нее хранилась выручка.

– Расплатись за кофе, и идем! – сказал Родион, за рукав потянув Штопочку к выходу. От дверей он вернулся и, вежливо уточнив: «Вы же не против? Это бесплатно?» – пересыпал соль из стаканчика в карман.

Они пересекли шоссе, отделяющее их от Кубинки, и долго бежали по проселочной дороге. Потом нырнули в лес по первой же нераскисшей тропинке. До базы ведьмарей отсюда было километров восемь. Все удовольствие от бега давно уже испарилось, и сознание сузилось до самого необходимого.

Ощущение времени западало, как сломавшаяся кнопка. Родион проваливался куда-то, потом точно всплывал и с удивлением осознавал, что он не только не упал, а непонятно как проскочил еще участок леса. Кажется, когда он проваливался, это высокое дерево было впереди, а теперь оно рядом.

Никакая длинная мысль в голове у Родиона уже не умещалась. Он даже несчастным себя не ощущал, и ШНыр не казался ему больше серой дырой, а будущее – пустым и безрадостным. И вообще он больше не был уверен, что он – это он, а не кто-нибудь другой. При каждом шаге ему казалось, что ноги его где-то теряются. Он понимал только, что движется, и изредка командовал себе: «Переступи через бревно! Так… хорошо! Теперь другую ногу!» Он достиг абсолютного предела, и все, что теперь оставалось, это пробиваться вперед.

В какой-то момент, он даже не понял в какой, Родион прорвался в новую реальность. Усталое, почти мертвое тело ожило. Он, давно дышащий как паровоз, залитый потом, с забитым слизью носом, ощутил непонятную легкость. На него словно нашла волна. Родион даже покачнулся от толчка этой волны. А вместе с волной пришли и новые ощущения. Огромный, пустой, противный подмосковный лес с буреломом и множеством оврагов ожил. Далекий стук дятла по сухому стволу стал громким, близким и отчетливым, хотя дятел находился там же, где и прежде, а крошечную каплю, повисшую на листе, Родион увидел так выпукло и подробно, будто она была громадным зеркалом. Родион слышал о таком. Это называется эйфорией бегуна, и она всегда лежит за порогом усталости. «Это не второе. Дыхание. Это уже двадцать. Второе. Дыхание», – сказал однажды Меркурий.

Родион знал, что такая эйфория длится обычно недолго, но что многие только ради нее и бегают – это природный стимулятор. Усталое тело оживает, высвобождая лежащие за порогом усталости резервы, о которых никогда не подозревало, потому что никогда не утомлялось так сильно.

Как устроен человек? Зеленая шкала уюта, за ней – желтая шкала терпимого неуюта, за ними красный сектор боли, который кажется глухой стеной, но за стеной, коль скоро ты ее не побоялся, оказываются сила и легкость. Оказывается, что ощущения испуганного тела были фальшивкой. Слишком рано тело испугалось. И пятой части сил не исчерпало, а уже попыталось задрать ручки.

Сейчас же Родион ощущал себя сверхплотным, как в нырке. Ему, как когда-то богатырю Святогору, чудилось, что будь у земли железное кольцо, он смог бы потянуть за него и перевернуть землю. Находясь все в том же всемогущем состоянии, Родион обернулся и посмотрел на Штопочку. Она выглядела измотанной. Колец для переворачивания земли не искала, а просто переставляла ноги.

– Чего лыбишься? Шагай давай! – сказала она, толкая Родиона в грудь.

Родион обнял Штопочку и поцеловал ее в грязную, соленым потом пропитанную щеку. Штопочка ошеломленно отпрянула и схватилась за щеку, будто ее не поцеловали, а укусили.

– Больной?! А с локтя в челюсть не хо-хо? – спросила она ошалело.

Родион отпустил ее и с места перескочил через поваленный сосновый ствол, через который всего минуту назад перебирался бы, как столетний дед через забор с гвоздями. Правда, на этом вся эйфория и завершилась, поскольку ноги сразу отозвались так, словно он прыгнул в раскаленное стекло. Да и вообще оказалось, что за стволом овражек. Когда Родион, уже без всяких героических козлений, а просто на животе выбрался из него, Штопочка застыло стояла и смотрела куда-то вперед.

– Эй! Ты чего? – окликнул ее Родион.

Штопочка не отозвалась. На ее покрытой засохшей землей куртке плясали две красные точки.

Родион увидел четырех берсерков, стоявших не кучно, как бараны, а со знанием дела рассыпавшихся вдоль тропы. Ему хватило взгляда, чтобы определить, что это были не берсерки-наездники, опасные лишь в связке с гиелами, и не громоздкие шкафы-топорники, а берсерки из отдельного отряда Тилля, отвечающие за наружную охрану базы ведьмарей.

В этот отряд, насчитывающий не больше двадцати человек, отбирались самые опытные разведчики, неделями способные автономно жить в лесах, выслеживая шныров и охраняя внешний периметр. У Родиона с этим спецподразделением были свои счеты. Порой он подолгу подкарауливал кого-то из них – и всякий раз речь шла о том, кто лучше спрячется и увидит врага первым. Расклад простой и жесткий. Промахи в битвах профессионалов не рассматриваются. Когда вероятность промаха высока – тогда не стреляют, чтобы не выдать своего укрытия. А теперь первыми обнаружили их. Надеждой, что можно ускользнуть от берсерков, прыгая между елочками и отбивая руками болты, Родион себя не тешил. Даже до нерпей им сейчас не дотянуться. Они в рюкзаках. Там же и невзведенные шнепперы. Никто не таскает шнеппер заряженным, чтобы он при случайном срыве тетивы не выстрелил тебе в спину.

«Все. Финал», – подумал Родион. Он выдержал до конца. Не сорвался, не свалил. Не бросил ШНыр, хотя столько раз собирался. Возможно, теперь, когда он поймает в лоб болт, его ждет двушка. Ну если верить, конечно, когда-то давно произнесенным словам Митяя, что шныры, оставшиеся шнырами до конца, после смерти переселятся за Вторую гряду. В ШНыре к этим пророчествам относились с осторожностью. Не то чтобы не верили, но предпочитали лишний раз не вспоминать. Никто не писал огромными буквами на стенах «Умри шныром – попадешь за Вторую гряду!» и не дрожал подбородком, читая эти слова. За Вторую гряду мечтали попасть еще при жизни.

Штопочка, на чумазой щеке которой плясала точка лазерного прицела, досадливо отмахнулась от нее точно от мухи. Спокойно уселась на бревно и за кожаный шнурок вытянула из-под шныровской куртки нечто, висевшее у нее на шее. Медленно тянула, с дразнящей медлительностью.

– Ну что, комарики, полетаем? – спросила она.

Пальцы Штопочки на миг разжались, являя миру стеклянный пузырек с широким горлышком. Внутри слабо просвечивало что-то, напоминающее сморщенное яблоко. Главный в четверке берсерков – поджарый, с обветренным лицом парень – шепотом выругался.