Считая шаги (СИ) - "Voloma" - Страница 103

— Ты придаешь столько значения простой и даже невинной фотографии, — он попытался остановить словесный поток, который ни к чему хорошему не приведет, но вдруг, нож выпал из руки Эрин и громко ударился о край тарелки.

— Невинной?! Да мне плевать если бы ты пялился на ее грудь или задницу! — терпимость девушки таяла на глазах. — Но, когда все смотрели на Хьюго и аплодировали его речи, ты смотрел на нее…

— Это случайный кадр, Эрин, — Ллойд понимал, что его голосу не хватает убедительности, так же ясно, как и то, что Эрин Линч достойна того, чтобы ее любили по-настоящему, чтобы она не унижалась выясняя отношения, которые поддерживаются только благодаря ей одной и что злополучная фотография говорила о нем больше правды, чем он сам.

Шумиха вокруг строительства высотки Селестино поднялась не шуточная. На очередной пресс-конференции, которая состоялась в зале Гроув Холл на Тайм-сквер, Хьюго прибыл лично и его выступление шло в аккурат после длительного перекрестного опроса Эммы и Ллойда. Разумеется не обошлось без вопросов о личной жизни и намеков на то, что их связывает не только сотрудничество в крупном проекте. Чтобы опровергнуть малейшие слухи, Ллойд заявился на мероприятие со своей девушкой и все шло просто замечательно вплоть до того момента, когда речь Хьюго подошла к концу, а участники стояли развернувшись лицом к репортерам и все смотрели на выступающего, повернув головы влево.

Именно в этот момент Ллойд, поддавшись порыву бросил мимолетный взгляд на Эмму, которая стоила справа от него, практически, вплотную. Она выглядела уставшей, но ослепительно красивой, с вымученной улыбкой на губах, словно безмолвно разделяя его желание, выключить в этом безумном мире хотя бы звук.

Темно-зеленое, почти черное обегающее платье, чуть ниже колена и неизменно роскошные туфли, придавали ей женственности и мужчины в присутствии мисс Кейтенберг начинали буквально пускать слюни, как двухмесячные щенки ротвейлера. Не в пример Эмме, Эрин облачилась в белоснежный брючный костюм и газетчики не преминули пнуть всех троих, выдав убийственный вердикт в одной из статей: «Ангелы и демоны Ллойда Грэнсона. Счет 0:1».

На следующий же день снимок облетел большинство печатных изданий, а желтая пресса устроила соревнования, кто придумает более безумный заголовок. Но газеты и журналы — это было еще пол беды… Вездесущий Фэйсбук и обожаемый Эрин — Инстаграмм в коем-то веке вызывали у нее приступы тошноты, а телефон не замолкал по сей день от прозорливых подруг, которые торопились дать ценный совет или приободрить.

Напряженный график, сотни вопросов изо дня в день, придирки, недомолвки и нервозность липли, как голодные пчелы на сахарную подкормку, но даже уединение и тишина больше не приносили Ллойду долгожданного отдыха. К тому же. за тайну, которую так рьяно хранила Эмма, Хьюго назначил непомерную цену и дал Ллойду на обдумывание предложения месяц.

Рот Эрин кривился, отрывался, закрывался, иногда на губах вспыхивала презрительная усмешка, но смысл слов уже до Ллойда не долетал. Словно во сне, он поднялся из-за стола, даже не обратив внимания, что девушка выпучив глаза, на мгновение смолкла и в ее глазах промелькнул запоздалый страх, из-за того, что она перегнула с нотациями.

Уже в дверях, она осторожно дернула Ллойда за рукав куртки, он обернулся и снова увидел рот, который наверняка выдавал, примирительные слова, но они уже не могли найти отклика в его сердце, а потому дверь захлопнулась перед лицом девушки, которая будет права, если назовет Ллойда мерзавцем.

Быстро промелькнули фойе, лифт, ни к чему не обязывающие пожелания «хорошего вечера» от Себастьяна, гараж и дорога завилась под колесами машины, а город утешительно обнял.

----

— Это не стена славы, а полное нарушение художественной задумки! — Эмма с критично смотрела на газетные вырезки, где она была одна или с Ллойдом.

Ларсон фанатично выбирал «лучшие» и вырезал их, чтобы вставить в рамку и повесить на стену в своей комнате.

— Ты сама говорила, что это моя территория и здесь могу делать все что пожелаю! — огрызнулся старик и отошел на пару шагов назад, чтобы полюбоваться на дело своих рук. — Зря ты шипишь! Вы с ним дивно смотритесь!

На этих словах Эмма по привычке подкатила глаза.

— Неужели у тебя нет ни одной фотографии с родственниками? Ладно я… Может сестра, мать, жена? — Эмма без задней мысли задала вопрос. — Чай будем пить?

Ответ, обычно, следовал незамедлительно, но из комнаты старика не донеслось ни звука. Чертыхнувшись про себя, Эмма поняла, что задела больную тему и с виноватым видом вернулась за Ларсоном, который понурив голову стоял и чему-то печально улыбался.

— Покойники у меня все…Жена и дочка, — он помолчал и добавил, — да, пожалуй, надо тебе рассказать, а то вдруг помру, а ты…

— Можно без «помру»? — тихо спросила Эмма. — Тебе тогда может быть кофейку?

— Нет, нет… Давай наш успокоительный.

Тонкий травяной аромат, заполнил кухню в нужной пропорции, пока девушка и старик, ждали, когда температура заваренного чая понизится и можно будет сделать первый глоток не рискуя обжечь язык. Они по обыкновению сидели напротив окна, поставив чашки на подоконник.

— Я работал крановшиком, много пил, чтобы не замечать, как убого мы живем и не смотреть в глаза жене. Я любил их с дочкой больше всего на свете и не мог простить себе, что их единственная опора и надежда на лучшую жизнь, каждый день испытывает жуткий страх… Работников завода тогда увольняли пачками, сокращали без выходного пособия и я понимал, что долго не продержусь. Напивался в стельку, приходил домой и сразу заваливался на диван в гостиной, чтобы провалиться в сон. Я боялся вопросов жены и ничтожных просьб дочери, вроде похода на карусели или покупку сладкой ваты. И как я мог говорить о какой-то там любви не имея возможности купить самые дешевые сладости своему ребенку? Супруга поддерживала меня, но со временем ее слова звучали для меня с точностью до наоборот, я понимал, что достоин насмешек и презрения, а не…не того, чтобы меня понимали. Начались скандалы. И в очередной раз, когда я разозлился от пустяка, которого сейчас даже не вспомню, я запер жену и дочь в спальне наверху. Было уже поздно, а сам лег внизу на диване, закурил и вскоре уснул. Как потом установили — пожар случился из-за этой самой сигареты. Дым всегда поднимается на верх. Мои девочки просто задохнулись, они не могли выйти из-за запертой двери, а я не мог их услышать, потому что был мертвецки пьян, на окнах стояли решетки, район, в котором мы жили был неблагополучным, их так и нашли на полу, обнявшимися и обгоревшими, а меня без сознания успели вытащить соседи.

Старик приложил ладонь к чашке и удостоверился, что чай остыл, громко отпив, он шмыгнул носом и покосился на Эмму, которая судорожно сглотнула ком, подступивший к горлу и не моргала.

— Меня осудили за непредумышленное убийство, но сначала долго таскали по психиатрам, потому что я молчал, даже на судебном разбирательстве не произнес ни слова. Я несколько раз пытался свести счеты с жизнью и меня накачивали антидепрессантами и еще какой-то дрянью, чтобы правосудие свершилось надо мной и была надежда на то, что я вернусь в общество, — Ларсон горько усмехнулся расхожей формулировке.

— Прости, но это так… судя по всему, — Эмма залпом выпила сразу пол кружки, потому что сердце зашлось от рассказа, невольно напоминая ее собственную историю. — Ты больше никогда не пытался….?

— Говори, как есть… Я давно уже перебрал для себя самые жестокие слова. По много раз! Покончить с собой я больше не пытался. И да! Я прокручиваю те события в своей голове каждый день, на старческое слабоумия полагаться уже поздно.

— Но как ты с этим живешь? — Эмма не могла поверить, что подобная чудовищная смерть любимых людей может со временем превратить в нечто удобоваримое.

— В самой растиражированной на планете книге написано, что нам все дается по вере. Вот и я верю, что снова увижу своих девочек, попрошу у них прощения и кто знает…что там будет дальше. И в той же книге написано, что шансов нет только у самоубийц, обреченных на вечные муки. Вот и обрек я себя на жизнь, приняв ее за чистилище и не сопротивлялся невзгодам, болезням, голоду и прочим ее прелестям, в надежде, что долго не протяну, а невыносимая боль, с которой с жил, выскребет из меня, хоть каплю вины.