Ночной разговор (СИ) - Челиста Михаил - Страница 16

— Милый…

Её взгляд принял осмысленно-удивлённое выражение. Красавчик же, отворачиваясь, холодно бросил через плечо:

— Уходи.

Быстро, пальцем подобрав вытекшую изо рта тягучую, белёсую жидкость со своей нижней губы и подбородка, она направила её обратно в рот. С трудом сглотнув, с некоторой тревогой в голосе спросила:

— Что-то не так? Я сейчас…

Но он не дал ей договорить и его тон был угрожающим:

— Что не понятного?! Уходи! Ты мне мешаешь!

Смена настроения её ошарашила — она замерла, широко открыв глаза. Но, всё-таки, получив абсолютно недвусмысленный сигнал от своей женской интуиции о надвигающейся смертельной опасности, женщина не стала усугублять ситуацию выяснением отношений. Ей даже хватило разума не высказать презрения, словом или взглядом как-то уколоть этого красавца, или продемонстрировать что-то подобное, на что, обычно женщины горазды в подобных случаях.

Вытирая губы тыльной стороной ладони, сразу как-то сжавшись и совершенно некстати вдруг застеснявшись своей наготы, испугано и в то же самое время с жалкой улыбочкой на лице, оглядываясь на своего недавнего партнёра, быстро собрав разбросанное нижнее бельё и прикрываясь им, она начала суетливо одеваться, совершенно забыв, что этот двухкомнатный номер, в фешенебельном отеле — на сутки, сняла она и на своё имя.

Я так и…

Даша, упершись ладошками мне в плечи и с настойчивым усилием преодолевая моё сопротивление — я сознательно противлюсь быстрой смене положения, пытаясь выиграть время — всё-таки немного отстраняет меня.

Мельком, одними глазами, глянув на мой понурый вид и извиваясь всем телом, наполовину высвобождается из-под меня. Опершись свободными рукой и ногой, напряжённо вытягиваясь шеей, Даша сбоку, всё-таки приподнимается надо мной. Другую ногу, высвобождать не стала — ей не терпится…

…до этого, ночью

Но расслабляющим сном ночной разговор не заканчивается — мне не удаётся даже подремать, хотя состояние наступало сладостное.

Мысль, сравнимая разве что с молотком по голове, приходит кажется с дичайшей глубины сознания и искромётно будоража мозги, стряхивает с меня сонную истому. И единственное, что я могу сделать — назло, правда неизвестно кому, это то, что я сам по себе, а мысль… А пошла она в задницу.

Поэтому подбираюсь на стуле, но очень медленно и, поддерживая рукой сонную и тяжёлую голову, но так, чтобы каким-то чудесным образом всё само собой держалось, устраиваюсь за столом. То есть, очень немоментально и не зная как, из собственного тела изобретаю систему противовесов:

— Ну а почему я? Я же один из многих. — и окончательно, и выходит так, что в облом самому себе, прихожу в себя…

Люси, всё это время внимательно и с интересом следила за моим зодчеством, но совсем не отвлеклась, поглощённая моим творческим процессом. И этот вопрос для неё не неожиданность — ни одна чёрточка лица не дрогнула…

Откинувшись на спинку стула, вытягивает руки перед собой и потянувшись за ними, делает короткий выдох:

— Ой. — положив ладошки на стол произносит. — Об этом можно только догадываться. — склоняет голову, уперев взгляд в столешницу и тут же вновь смотрит на меня. — Может быть потому, что… ты родился и сразу умер. Мм?

— Мм-гм, знаю, мама рассказывала… Но, вообще-то, это из моей… другой, хм, прошлой жизни, Лю, насколько я понимаю. И потом, таких много, так что… не объясняет.

И повисает тишина. Тикают часы с застывшими стрелками, в ожидании своего момента — ткут невидимую ткань незыблемого и вечного, равномерно и неумолимо…

Холодильник уютно вплетает тихое урчание в световой круг кухонного светильника. И будто бы в тандеме с его тёплыми, жёлтыми лучами ограждает нас, сидящих за столом, от нависающей над нами темноты, создавая полноту ощущения оторванности, от всего суетного и преходящего…

Люси, повернувшись вполоборота к столу и опустив руки себе на колени, застывшим взглядом, с грустью смотрит в тёмное окно:

— Люси… Расскажи мне…

— Не так уж и много для выбора. — она перебивает меня, явно не желая развивать тему, предлагаемую мной. — И ты… лидер по натуре.

Я тут же давлю своё стремление выяснить, что её так тревожит и уже не впервой, и перестраиваюсь.

— Лидер… Нет, Люси, скорее одиночка. — я не манерничаю. — Просто одиночка. — я действительно так думаю. — Упёртость во мне может быть и есть… Знаешь, кому-нибудь другому бы мою упёртость. Точно, он бы тогда стал не просто… вебкой, а… наблюдателем в какой-нибудь степени. А у меня не шибко-то с этим. Как планку не задирал, всё равно хватало лишь на то, чтобы дерьмо чуть ниже подбородка держать и не более.

— Так может быть так задумано? Мм?

— Ну уж конечно! В дерьмо засунуть до такой степени, чтобы потом всех титанических усилий лишь и хватило, чтобы только башку вытащить, воздуха глотнуть.

— Хм. — её не смущает моя резкость, она лишь чуть кивает. — Ты лучше вспомни, сколько раз ты под смертью ходил? Мм? Не считал?

— Да… — машу рукой, — эт чего…

— Только в детстве восемнадцать раз. И все исходы летальные. Мм?

— Ахринеть. — вообще-то конечно впечатляет. — Подсчитали?

— Да, мой милый, пришлось. Про юность и позже, — машет ладонью, в подтверждении своих слов, — я и говорить не буду. И, заметь, у тебя ни одной царапины. И потом, все свои начинания… вернее сказать, авантюры, ты…

— А три группы?

Лю осекается взглядом, прикрыв веки и усмехнувшись, будто бы констатируя мою упёртость и уже без улыбки, и с пониманием значения вопроса, чуть кивает головой, будто бы вектор разговора, преодолев невидимые препятствия, всё-таки повернул в направлении от которого она хотела уйти.

— Люси, рано или поздно, но я должен это услышать. Насколько я понял… Догадываюсь, не всё гладко. Что-то пошло не так?

Её лицо серьёзно, но слов ещё нет, а только лишь отведённые в сторону глаза и две сигареты, извлечённые из сумочки.

— Ты не хочешь об этом говорить?

Беру одну из сигарет и пытаюсь поймать её ускользающий взгляд. Но, конечно же я не прав — она не из тех кто уходит от ответа:

— Это началось, по временным меркам, около года тому назад. — машет ладошкой себе за плечо. — Начали пропадать люди.

— А до этого не пропадали. — сарказм, моё второе имя, но сейчас, чёрт бы меня побрал, я нечаянно.

— Так, как в эти разы, нет. Тут вот в чём дело. — и она, не обращая внимания на мой выпад, сосредотачивается. — Обо всём происходящем мы знаем, в том числе и о пропавших. О каждом. Но не вмешиваемся.

Я тут же, отрицая, качаю головой и ладонями с усилием провожу по лицу, а она хмурит брови:

— Это называется жизнь! Мой дорогой. И прошу тебя, быстрее уясняй, если что-то происходит в пределах заданного, даже если это тенденция или просто явление, мы не вмешиваемся. Жизнь на мониторе, в самых немыслимых проявлениях и смерть, также на мониторе, какой бы страшной она ни была, всё это будет только на мониторе… Всегда!

И, отрицая, с досадой качнув головой отворачивается, поднося сигарету к губам:

— Работа у нас такая. — я же откидываюсь на спинку стула. — И потом, вспомни себя… с этими тремя. Разве ты сомневался в отношении к ним?

Ну, такой вопрос меня не смущает. Правда внутри, я немного каменею:

— Люси, ну что ты? Такие не пропадают. Нелюдь их имена. И такого, прости за грубость, поноса на земле хватает. Ты ж сама говорила, венцы, и им по барабану, что «…Аннушка уже купила подсолнечное масло…». Но ты права, я не сомневался… Но знаешь, Лю, тут дело же не во мне. Я бы и пальцем не пошевелил, вот тебе крест. Просто убежал бы и всё. До себя, до фени… Да и брелок просто выбросил бы и всё, и никуда бы не пошёл, отвечаю.

Она хмыкает, на мгновение опустив глаза и тихо проговаривает:

— Да. Он был прав.

— Кто?.. И в чём? — как бы неслышно Люси ни говорила, я уловил.

— Да есть тут один. Он… Ты его пока не знаешь.