Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" - Страница 36

— Кирюха, признай, что попалась. И признай, что он завалил тебя работой и правильно поступил. Это ты еще легко отделалась.

— Ага, как же…

Повисла пауза. Видимо, собеседницы занимались напитками в своих чашках или пережевыванием. Тишина заполнялась лишь шумом крови в моих ушах. Снова наклонив голову, я закрыла их ладонями, до боли прикусила губу.

Я не могу выйти незамеченной. Не могу и обнаружить свое присутствие. Даже не знаю, что будет ужаснее: шагнуть за порог подсобки, явив им себя и показав, что стала невольной свидетельницей разговора, или остаться до конца, чтобы оказаться в курсе всех свежих сплетней в офисе?

И Вадим… Неужели он вспылил из-за того, что Кира и, наверное, Ирина Ковальчук, обсуждали его… Нас с ним?.. Диму?

— А я уверена, — мрачно заключила Кира, — что дело не в том, что я попалась. Это всё стерва Весёлова нажаловалась на меня. Выдра крашеная. Что он только нашел в ней? Что они оба в ней нашли?

Ларионова прыснула, а стены подсобки внезапно надвинулись на меня, налились чернотой.

— Ну и фантазия у тебя.

Звенело в ушах. Ответ Маши донесся до меня приглушенным, словно издалека.

— А я говорю, что он втрескался в нее как сопливый подросток. Раньше чуйка подсказывала, а теперь у меня есть доказательства, — неистовствовала Кира.

— Кир, земля слухами полнится, но это не значит, что все правда.

— Да роман у них, я тебе говорю! Не по дружбе же он у нее личным шофером работает? А коробка шоколада? Утром как-то увидела ее у него в кабинете, подумала еще: никак наш зайка на свидание к кому собрался. А днем, знаешь, у кого они были?

— У кого?

— У этой рыжей ведьмы, Арины Весёловой!

— Ну и?

— Маш, ты как в детском саду, ей-богу!

— Я? — звонкий смех.

— Ты. А сегодня с Димой по телефону говорил и сказал, дословно цитирую, между прочим: «Хочу, чтобы ты держался от нее подальше. Ты ее не достоин».

— Ну, допустим, сказать он такое мог кому угодно в связи с чем угодно. Доказательства твои слабоваты…

Обняв себя, стиснув в кулаках хлопок рукавов платья, я огромным усилием воли заставила себя отключиться от голосов, продолжавших звучать за стенкой. Жалела, что она не бетонная — тонкий гипсокартон. Сосредоточилась на своих размеренных вдохах и выдохах, на натяжении мышц лодыжек и бедер, на подоле платья: горчично-коричневый цвет, слишком заметный, может быть, стоило сегодня надеть серое? На замелькавших в сознании образах: золотистые шарики конфет за прозрачным пластиком коробки на моем рабочем столе, лицо Артема, оказавшегося ни при чем, лицо Киры, ее глаза, хищно впившиеся в этот неожиданный и такой опрометчивый подарок…

Зачем он это сделал? Не следовало дарить мне конфеты.

Боже, почему я не догадалась сразу? Вернула бы их в ту же секунду. И сейчас еще не поздно вернуть — злополучные конфеты так и остались похороненными в глубине ящика моего стола. Только на данный момент Вадим Савельев — последний человек, которого хотелось бы видеть и с кем хотелось бы говорить.

Даже Кира вместе с ее мерзостью, свободно льющейся с языка, — предпоследняя.

Казалось, отхлынувшая от конечностей кровь гулким барабаном колотилась в моей голове. Лицо горело, а холодные пальцы, намертво вцепившиеся в рукава, мелко дрожали. Как бы я ни закрывалась, отдельные фразы, продолжавшие раздаваться за дверью, фиксировались моим слухом.

— … и он ему чуть в глотку не вцепился! Все это видели.

— К тому времени меня там не было. Да и кто эти «все»? Человека три?

— Пять, вообще-то. И рассказывают одно и то же.

Может, стоит подняться с места, выйти за дверь и показаться этим двум девушкам, расписывающим и интерпретирующим мою жизнь так, будто они являются мною? Кира из тех людей, которых время от времени необходимо ставить на место. И не добродушно журя, как Маша Ларионова.

— … разговаривали у пожарного выхода. Жорка выходил покурить и видел их. Дима ржал как конь и говорил: «Вадик, ты спятил от ревности», а тот…

Правомерно ли обсуждать других, не отдавая или же, наоборот, отдавая себе отчет в том, сколько собственного негатива и неудовлетворенности ты им приписываешь и вокруг них разворачиваешь? Почему некоторым так важно сочинять фантастические сказки, пряча в содержании зависть или обычную злобу, опираясь на разрозненные факты, возможно, имеющие совершенно иной смысл?

«Чем дальше мы с вами будем держаться друг от друга, тем счастливее вы будете? Так?»

Нет, не так.

Мы с ним в любом случае попали бы в прицел внимания и слухов всего офиса, и неважно, сблизились бы или между нами сохранялся лед непонимания и предубежденности. Всему виной мои отношения с Димой, моя собственная ошибка, поставившая под удар все, сейчас запертая в прошлом, но продолжающая влиять на настоящее.

Слепая и нелепая влюбленность. Или самовнушение. Узнала ли я настоящие чувства или любила любить? Ни в чем не уверена.

Одеревеневшие от неподвижности мышцы начало ломить, но я не могла заставить себя сдвинуться даже на миллиметр. Возобновившиеся шаги и скрип дверцы шкафчика означал, что этот продуктивный перерыв на кофе или чай подходит к концу. Голос Киры внезапно раздался прямо за моей дверью — меня невольно передернуло.

— Вот что они в ней нашли, а? И посмотреть не на что, и подержаться не за что. Ни лица, ни фигуры. А взгляд холодный и гипнотизирующий, как у змеюги. Расчетливая стерва, короче, видно сразу.

Маша хохотнула с другого конца комнаты:

— Вполне она симпатичная. На роль роковой женщины подходит. Ей просто некоторые очень завидуют.

— На меня, что ли, намекаешь? Да было бы чему завидовать! — дружелюбно огрызнулась Кира. — С Димой-то понятно все, он редко какую юбку пропустит. Одно время и ко мне подкатывал, жаль, азарт быстро растерял. Ну а с Вадей что случилось, не пойму? Заболел? Ослеп, что ли?

— Эх, Кирюшка, — к моей двери приближались шаги Ларионовой. — Вот тебе уже и тридцатник скоро, а так до тебя и не дошло, что глазами любят только недалекие мужики, а умные влюбляются в характер. Я Вадика давно знаю, а Вовка мой и того дольше, поэтому с уверенностью могу сказать, что наш с тобой босс далеко не дурак. А Весёлова девушка что надо. Так что совет да любовь, как по мне.

— Тьфу на тебя! Ты кофе перепила.

— А ты посмотри на нее. Сегодня в офисе в нее разве что ленивый пальцем не ткнул, ее обсуждают все за редчайший исключением. А она? Все равно ходит высоко подняв голову и не боится людям в лицо смотреть. Вот ты бы смогла так? Я бы точно нет.

— Что за фигня, Маш? Ты на ее стороне или на моей? — возмущенно прогнусавила Кира.

Задиристый смешок Маши:

— Я человек Вадима Евгеньевича. Пошли работать, хватит прохлаждаться. Вперед, негра! — наигранно командный тон, ворчание Киры и цокот каблуков, а потом — стук и щелчок замка входной двери.

Оставшиеся рабочие часы едва ли отложились в сознании. Помню, как с головой, раскалывающейся от боли, что отзывалась непрекращающейся тошнотой, на подкашивающихся ногах я покинула подсобку, как долго стояла в комнате отдыха у открытого окна, ожидая, когда же пройдет дурнота и навязчивое ощущение приставшей к коже грязи. Помню, как потом, трясясь в ознобе, от которого не спасал даже теплый палантин, сидела на своем рабочем месте, тщетно пытаясь вчитаться и понять смысл строк полученного электронного письма, — лицо горело, холод собственных рук пугал и не было сил ни на что. Хотелось прилечь, исчезнуть, окончательно разрушиться. Помню встревоженный взгляд Кожухова. Артем подошел к моему столу:

— Арин, иди домой. Я вижу, что ты чувствуешь себя паршиво. Вадима в офисе все равно нет, а если что, я тебя прикрою. Иди.

Кажется, у меня получилось выдавить улыбку:

— Все хорошо. Сегодня я доработаю, а завтра отпрошусь, если будет плохо.

Он что-то еще сказал, а я ответила, но мое сознание этого уже не зафиксировало.

Утром в среду я с трудом поднялась с постели. Зеркало в ванной продемонстрировало красные глаза и нездоровые пунцовые пятна на щеках. Головная боль не ослабела, при мысли о кофе и завтраке меня едва не стошнило. Горло болело нещадно, а озноб красноречиво свидетельствовал о том, что у меня лихорадка.