Зимнее серебро - Новик Наоми - Страница 7

Я отпустила руку Сергея. Стефан смотрел на меня, будто ждал, что я сейчас что-нибудь сделаю. А что тут сделаешь? Священник к нам из города в такую даль не потащится. Ну и в конце-то концов, Сергей ведь сам виноват: знал же, что воровать нельзя. А если ты сам виноват, Бог вряд ли станет с тобой возиться, защищать тебя от Зимояров.

Я молчала. Стефан тоже молчал, но не сводил с меня глаз. Надеялся, что я сейчас Сергея спасу. И вдруг где-то внутри себя я поняла, как его спасти. Только мне не очень-то хотелось со всем этим связываться. Я стиснула зубы и велела себе ни о чем таком не думать. И принялась хлопать Сергея по щекам, чтобы привести в чувство, плескала ему в лицо холодной водой, хотя знала, что это не поможет. Оно и не помогало. Сергей не шевелился. Вода лилась ему на лицо, даже в глаза попадала и вытекала назад точно слезы. Но он не плакал. Он просто лежал совсем полый, как сгнившее изнутри бревно.

Стефан на Сергея не смотрел. Он вместо этого уставился на меня, почти не мигая. Так и хотелось ему врезать или прогнать прочь палкой. Да что они оба мне хорошего сделали?! Не обязана я тут ради них морочиться. Но я уже решила про себя. Я поднялась, стиснула кулаки и велела Стефану взять Сергея за ноги. И обычные слова, которые я сказала, на вкус были как гнилые прошлогодние желуди.

Сергей вырос уже большой, но еще не настолько, чтобы нам вдвоем его не поднять. Я подтолкнула его в спину и ухватила под мышки, а Стефан положил его ноги себе на тощие плечи. Так мы и тащили его всю дорогу через лес к нашему полю. Всю дорогу к белому дереву. Я в лесу трижды упала. Приходилось ведь пятиться, да еще с ношей в руках — и я то о корень споткнусь, то поскользнусь на мерзлой грязи. Я больно ушиблась о камень, вся перемазалась и вляпалась в ядовитые ягоды, которые еще поди отстирай. Но злилась я не из-за этого. Они отняли ее у меня, все они: и Сергей со Стефаном, и те мертвые мальчики в могилках. Они лишили меня матушки. А ее я ни с кем бы делить не стала. Какое они вообще право на матушку имели?!

Но вслух я ничего такого не говорила. Я бухнула Сергея у подножия белого дерева, рядом с матушкиной могилой, встала возле дерева и произнесла:

— Матушка, Сергей хворает.

Воздух был холодный, недвижный. Вдаль тянулось ржаное поле, наполовину зеленое — рожь только начала всходить. И все росточки низенькие, меньше, чем им положено быть в эту пору. А из печной трубы поднимался в небо ровный серый столб дыма. Отца нигде не было видно. Стояло безветрие, но белая крона вздохнула, ветви затрепетали, и от ствола отделился кусочек коры. Я схватилась за него и, потянув, оторвала длинную полосу.

Мы подхватили Сергея и потащили его к нашему ручью. Стефана я отправила в дом за горячими углями и посудиной. Сама я тем временем надергала сухой травы, собрала в кучу ветки, и когда Стефан принес угли, разожгла небольшой костерок. И на этом костерке я приготовила отвар из коры белого дерева. Вода сделалась пепельно-серая, пошла пятнами, а пахло из посудины как будто землей. Мы подержали Сергею голову и заставили его отпить. Он весь содрогнулся, как звери, когда летом отгоняют от себя мух. Я дала ему еще один глоток, и третий, и тут его начало выворачивать наизнанку. Его тошнило и тошнило, и из него вышла наружу целая горка сырого красного мяса, еще дымящегося, пахучего, гадкого. Наконец его отпустило, и он, тихонько плача, сам отполз от кучи.

Я напоила Сергея водой, а Стефан закопал сырое мясо, которым стошнило брата. Сергей поплакал еще немножко, глотая воздух. На вид он был измученный, какой-то истончившийся, но хорошо хоть вернулся к жизни. Чтобы встать, ему пришлось опереться на меня. Мы пошли вдоль ручья к камню, где пили козы. Они и сейчас там паслись, блеяли, чавкали листочками на берегу. Самая старая коза побрела нам навстречу, болтая длинными ушами, и Сергей обхватил ее за шею и уткнулся ей в бок. А я надоила чашку молока и протянула ему.

Он выпил все до капли и облизал чашку. А потом тревожно глянул на меня. Отец всегда следил, какая коза сколько дает молока, и если чего недосчитывался, нам доставалось по первое число. Но я забрала у Сергея чашку, снова наполнила и дала ему. Даже не знаю, почему я так поступила. Но что сделано, то сделано. И наутро, когда отец принес ведра с молоком и принялся орать, я встала и громко произнесла:

— Сергею надо больше есть!

Отец вылупился на меня, и Сергей со Степаном тоже. Да я и сама на себя бы вылупилась. Потом отец опомнился: закатил мне затрещину и велел придержать язык. Но на этом все и закончилось: отец просто взял да и вышел вон. Мы с Сергеем и Стефаном ждали в доме, когда же он вернется, но он не вернулся. Нас никто в этот раз не стал бить. Сергей посмотрел на меня, а я на него, но мы ни слова не сказали. Тогда я повязала платок, взяла свою котомку и отправилась на работу. Одежда моя так и осталась перепачканной и задубевшей от грязи. Придется теперь ждать большой стирки, решила я про себя, а то возиться с платьем мне недосуг.

Я вернулась домой в середине дня, и оказалось, что Сергей со Стефаном уже натаскали из ручья воды в большую лохань. И даже согреть ее успели — теперь совсем легко будет стирать, в горячей-то воде. Я на все это посмотрела и достала из кармана три свежих яйца, что дала мне жена заимодавца. Я ей рассказала, что брат у меня захворал, видно поел чего-то плохого. А она мне в ответ: мол, от боли в животе лучше всего сырые яйца. И дала мне целых три. Я съела одно, Сергей — полтора, а Стефан — половину. Пока я стирала платье, братья порезали за меня капусту, а потом я сварила обед.

Глава 4

Весь холодный год я сеяла серебро. Весна снова запоздала, а лето было скоротечное, и на огородах все поспевало медленно. Даже в апреле еще шел снег. Люди приходили ко мне издалека, из десятков окрестных деревень, и брали взаймы, чтобы продержаться. Следующей весной, когда мы поехали в Вышню, я везла с собой дедушкин кошель, набитый бумажными кулечками с копейками. Их я собиралась обменять на злотек и положить его в банк. Стены банка крепкие, городские стены еще крепче — они защитят мое богатство от зимоярских рыцарей. Дедушка при виде кошеля ничего не сказал, только взвесил его на ладони. Но я видела, что он мною гордится.

Во время наших визитов дедушка с бабушкой избегали приглашать других гостей — разве только своих дочерей. Прежде я об этом не задумывалась, а сейчас задумалась, потому что дом внезапно оказался полон разных людей. Кто-то заходил выпить чайку, кто-то — отобедать; и повсюду горел свет, мельтешили платья, слышался смех. За одну неделю я повстречала больше горожан, чем за всю жизнь. Я всегда смутно догадывалась, что дедушка мой — важная персона, но оказалось, что он в десять раз важнее, чем я могла вообразить. К нему обращались, называя его панов Мошель, а порой и рабби; за столом они с еще несколькими мужчинами очень серьезно рассуждали об устройстве квартала и разных квартальных делах и частенько спорили таким тоном, словно они эти дела и решали.

Я не сразу поняла, почему раньше все эти люди тут не показывались. Они все были такие милые и при встрече со мной явно радовались.

— Неужто это малютка Мирьем? — улыбаясь, воскликнула Панова Идин и потрепала меня по щеке. Она была женой одного из дедушкиных друзей, и я даже не помнила, когда мы с ней виделись в последний раз. Наверное, очень давно. — Совсем уже взрослая! Скоро нам танцевать на твоей свадьбе, уж будь уверена!

Бабушка, услышав это, поджала губы, а у матери сделался еще более безрадостный вид. При гостях мать вечно забивалась в уголок гостиной и сидела там, склонившись над рубашкой из простого льна, которую шила для отца. В разговоры она вступала неохотно, вела себя почти неприветливо. И это моя-то мать, такая учтивая с нашими соседями, которые у нее последний кусок изо рта вырвут, а после и из дома выставят.

— Людей встречают по одежке, — без обиняков объяснил дедушка, когда я наконец отважилась спросить про гостей. — Люди, что приходят в мой дом, ожидают, что моя внучка обеспечена должным образом. Твой отец не смог тебе этого дать. Когда твоя мать выходила за него, я поклялся, что не стану сыпать деньги в его дырявый карман.