Глаголь над Балтикой (СИ) - Колобов Андрей Николаевич - Страница 10

Мясо оказалось на удивление вкусным, и Николай, отсалютовав опустевшему блюду, проводил жаркое добрым глотком кальвадоса. Набил себе трубку британским табаком и подлил себе еще - не зря, ох не зря кальвадос считается превосходным завершением трапезы!

Смысла оставаться в городе не было никакого, хотя Николай давненько уже снимал махонькую холостяцкую квартирку, чтобы не быть привязанным к кораблю. Только что ему сегодня в ней? Лучше уж вернуться на корабль, хотя его увольнительная истекает лишь утром понедельника. Чем быстрее он доложится командиру, тем быстрее закончится эта дурацкая история с дуэлью. Однако взгляд на часы заставил Николая тихо матюгнуться - размышления под превосходнейшее грушевое бренди   отняли куда больше времени, чем ему казалось.  Так что успеть на последний вечерний катер уже не было никакой возможности.

- А может оно и к лучшему - обратился Николай к неверному отражению своего лица в мутном стекле бутылки.

- Завтра с утра съезжу к князю, попрошу его быть моим секундантом, а там уж и на корабль можно.

Отражение не возражало. Николай плеснул себе еще кальвадоса.

ГЛАВА 3

Несмотря на прискорбные события вчерашнего вечера, настроение было самое превосходное, а воскресный день определенно задался. Утром Николай проснулся, ощущая легкость во всем теле и лишь небольшой гул в затылке - впрочем не настолько уж он вчера и разгулялся, чтобы ожидать серьезного похмелья. С князем Еникеевым все получилось так хорошо, что лучше и быть не могло. Николай застал Алексея Павловича одного, Ольга Васильевна уехала проведать кого-то из своей многочисленной родни. Это было к лучшему - Николай вовсе не хотел смущать ее рассказом о случившейся ссоре.

Алексей Павлович, не прерывая друга вопросами, внимательно выслушал повествование друга. После чего, сохраняя всегдашнюю свою невозмутимость, выдал, не повышая голоса, удивительно длинную и сочную тираду: о роковых женщинах, влюбленных молокососах, кавалеристах, их лошадях, ослах и еще кое-каких парнокопытных. А затем перечислил столько необычайных способов вступления всех вышеперечисленных в интимные связи, что Николай, пару раз восхищенно хмыкнув, под конец уже хохотал в голос, утирая слезы. Особенно восхитил кавторанга способ приятного времяпровождения, коему, по мнению князя, регулярно предавались бравый кавалерист, не рассёдланный мул и полярный пингвин - самому Николаю, воспитанному в строгих нравах, до такого было вовек не додуматься. После этого князь угостил друга царским обедом. Великолепная снедь личного повара Алексея Павловича под пару бокалов доброго вина окончательно сняли всякое воспоминание о вчерашних излишествах.

- Иэхх, говорил же я тебе, друг Николай, что не доведут тебя до добра ухаживания за светскими львицами. Теперь, конечно, ничего уже не поделать - однако ты держался как должно, да и попытку плеснуть в тебя коньяком графу засчитают за оскорбление действием, так что оскорбленным все же будешь ты. Значит, за тобой и выбор оружия и прочие преимущества. В общем, все совсем не плохо, могло быть и хуже.

Разумеется, совершенно излишне говорить о том, что князь согласился принять на себя обязанности секунданта Николая. Обсудив все нюансы, друзья расстались - Алексею Павловичу предстояло нанести сегодня визиты, ну а кавторанг отправился на корабль.

Воскресение лучилось солнечным светом. Еще вчера низкие облака неподкупной стражей вечной осени затягивали свинцом небо, а сегодня вдруг развиднелось. Море казалось гигантским зеркалом - вчера, отражая в себе серость туч, оно было мрачным и неприветливым, сегодня же воды Балтики вдруг обрели яркую синеву летнего неба, распростершегося от горизонта до горизонта. К четырем часам разъездной катер, лихо вспенив небольшую волну, подошел к борту "Императора Павла I". Вскочили и вытянулись в струнку дневальные на шлюпках, отдавая честь подошедшему кораблику. Николай, отсалютовав флагу и испросив разрешения дежурного офицера, легко перепрыгнул с танцующего на волнах катерка на трап и взбежал на ставшую ему родной палубу.

Дежурил сегодня Щербинин, высокий и худощавый лейтенант, чье невозмутимое, но чуточку... да чего уж там, совершенно лошадиное лицо служило вечным объектом остроумия мичманов, когда им казалось, что их никто не слышит.

 К их глубокому сожалению и запоздалому раскаянию, лейтенант обладал абсолютным слухом и не выносил намеков о своей внешности. А о чувстве юмора Щербинина ходили легенды. Он никогда не переходил границ дозволенного в приличном обществе, никогда не допускал даже намека на оскорбление. Однако оплошавшему мичману надолго гарантировались "аление ушей" под гомерический хохот окружающих офицеров при всякой встрече с лейтенантом. Николай, сам шутник не из последних, как-то в кают-компании попробовал было сойтись с Щербининым в диспуте острословия - и был бит как швед под Полтавой, хотя окружающие и сочли, что он проиграл достойно. Ну а сейчас, когда все формальности были соблюдены, ничто не мешало Николаю перекинуться парой слов с лейтенантом.

- Приветствую Вас, Евгений Владимирович! Что новенького на вверенном Вашему неусыпному бдению броненосце?

- У нас, Николай Филиппович, тишь, гладь да Божья благодать, слава тезке Вашему, святому Николаю-чудотворцу.  А вот у адмирала после обеденного отдыха большое шевеление случилось, да так и продолжается.

И верно - ясно видно было с палубы, как на стоявшем поодаль "Андрее Первозванном" что-то происходило. На глазах Николая все противоминные орудия правого борта вдруг почти синхронно начали движение, меняя прицел и целик, а затем замерли, выцелив ведомую только им точку. Какое-то время все было спокойно, а потом слитное движение стволов повторилось. Вослед им вдруг зашевелились и восьмидюймовки, пришли в движение башни...

- Слухи такие, Николай Филиппович, что адмирал не стерпел Вашего успеха на прошлой стрельбе. А потому повелел всех артиллеристов "Андрея" приковать якорными цепями к орудиям, и не давать им водки до тех пор, пока не выбьют лучший процент, чем наш "Павел".

- Хмм, тогда мне на некоторое время лучше будет затаиться - за такие воскресные экзерциции господа артиллеристы нашего флагмана вряд ли воспылают ко мне братской любовью.

- Я бы сказал, господин капитан второго ранга, что удобнее всего Вам было бы спрятаться в каюте нашего командира. И чем быстрее - тем лучше

- Это почему же, любезнейший Евгений Владимирович?

- Да потому что старик требовал Вас к себе, как только поднимитесь на борт - жаль вот только не сообщил, для какой надобности, так что, увы, подсказать ничего не могу.

 Ну что же, к командиру, так к командиру. Повода для выволочки вроде бы не наблюдается, хотя старик на то и старик, что может, не чинясь, и за малое прегрешение такой фитиль вставить - неделю будешь ходить, словно аршин проглотивши. Хоть и кавторанг.

Командир "Императора ПавлаI" Петр Воинович Римский-Корсаков сидел за столом, просматривая какие-то бумаги.

Высокий лоб, зачесанные назад волосы, крупный прямой нос и роскошные густые усы при небольшой бородке. Взгляд больших, чуть навыкате глаз, как всегда пронизывающий и строгий.

В ответ на уставное приветствие Николая, командир только махнул рукой

- Без чинов! Присаживайтесь, Николай Филиппович.

И зычным голосом своему вестовому

- Ваганов! Не пускать никого, покамест не разрешу!

Капитан первого ранга Римский-Корсаков пользовался среди подчиненных непререкаемым авторитетом. Он принял командование "Императором Павлом I" когда тот еще только строился и, будучи опытным моряком, настоял на многих улучшениях его конструкции. Командир относился к броненосцу, как своей любимой женщине и знал корабль досконально. Бог знает, каким образом это удалось Петру Воиновичу, но не желая разлуки с милым его сердцу броненосцем, с 1911 г он успешно избегал производства в следующий чин и соответствующее ему назначение командиром Владивостокского порта. Ну а для экипажа Римский-Корсаков был образцом лермонтовского "слуга царю, отец солдатам" - снимал стружку нещадно, деря три шкуры с провинившегося, но в обиду никогда своих не давал. Командовал и учил строго, панибратства не допуская, но карал только по делу, никогда не забывая жаловать за добрую службу - опять же без фамильярности.