Захвачненные (ЛП) - Уайлдер Джасинда - Страница 18

От моего прикосновения он подпрыгивает, глаза распахиваются, ноздри раздуваются, каждый мускул напряжён. Спотыкаясь, Дерек делает шаг назад, подальше от меня, моргая, как будто в глазах его двоится.

— Всё хорошо, Дерек, — бормочу я низким, успокаивающим голосом, которым говорю обычно с испуганными лошадьми. — Всё хорошо. Просто дыши. Расслабься. Ты в порядке.

— Не в порядке. Не хорошо, — он напряжённо смотрит на меня, на мою протянутую руку.

Не хорошо от того, что я коснулась его, или нехорошо с ним самим? Возможно, и то, и другое. Не знаю. Всё, что я знаю – он уклоняется от меня, как будто напуган моей близостью, как будто мой вид, запах и существование – слишком много для него, чтобы справиться. Понимаю, что он так ведёт себя, потому что две бутылки пива добили его. Даже не две, а, фактически, полторы. Он вот-вот упадёт назад, поэтому у меня нет вариантов, кроме как подставить ему свое плечо и обернуть руку вокруг его талии. Даже будучи усохшим до одной трети своей первоначальной массы, Дерек всё ещё большой мужчина. Шесть футов ростом, если не больше, широкие плечи, длинные ноги, мощные, тяжелые руки. Я сильная девочка, накачанная от пожизненной работы на ферме, но вся моя сила уходит на то, чтобы удерживать Дерека на ногах.

— Пойдём, Дерек. Тебе нужно прилечь, так ведь? — говорю я.

Его рот оказывается у моего уха, и я точно слышу, как он что-то шепчет, но слов разобрать не могу. Я наполовину вынесла его из мастерской, ведя по проходу между стойлами. Вокруг терпкий запах сена, смешивающийся с более слабым запахом навоза от нашей молочной коровы Ильзы, которая прямо сейчас на пастбище. Единственная голая, висящая лампочка в мастерской проливает достаточно света, чтобы я разобрала, какое стойло он сделал своим жильём. Сено распределено по полу, и охапка его свалена в углу. Несколько старых одеял вместе с подушкой, которые я дала, разложены по этой охапке. У стены рядом с подушкой закреплен походный фонарь. И больше ничего нет. Раскладушка сложена и прислонена к стене. Этот мужчина, этот храбрый боевой ветеран, этот измученный посттравматическим стрессом бывший военнопленный спит на сене в сарае как бродяга. В этом есть что-то очень неправильное.

Дерек хватается за столбы у входа в стойло, отстраняется от меня, падает на колени и валится на сено, отползая в сторону подушки. Он шарит рукой, отыскивая фонарь, поворачивает на нём ручку, и от фонаря разливается белое свечение.

— Ты не должен спать здесь, на сене, Дерек. Это неправильно.

Он переворачивается на спину, и его глаза мутным взглядом фокусируются на мне:

— Все в порядке. Здесь мне хорошо.

— Ты заслуживаешь нормальной комнаты. Настоящей кровати.

Он отрицательно мотает головой:

— Нет. Не надо. В госпитале у меня была кровать. Я её ненавидел, — он быстро моргает, кладёт на глаза руку. — Провести три грёбаных года, засыпая в грязи. Помню одно из мест, в котором меня держали, думаю, это старая школа. Меня заперли в шкафу. На голом бетоне. Ночью было так чертовски холодно. Проявились раны на плече и бедре. После этого я был благодарен за земляной пол. Меня также держали в пещере. Это отстой. Холодно и темно. Каждый произнесённый звук отдавался эхом. Даже дыхание. Это сводило меня с ума. Я переставал дышать, пока не терял сознание от удушья, только чтобы не слышать эхо. Клялся, что мог слышать иногда собственное сердцебиение. Полная тишина чертовски нервирует, — он поднимает руку, смотрит на ладонь, сжимает пальцы в кулак, разжимает их и пристально разглядывает. — Госпиталь тоже был своего рода адом. В основном, там я тоже был в плену. Здесь я могу дышать. Могу видеть небо. Я могу встать и походить вокруг, когда хочу. Могу выйти за дверь и пойти в любую сторону. Никто не остановит меня, не отдаст приказ или не накричит. Возможно, в больнице я и был среди своих соотечественников, но я не чувствовал себя свободным. Ощущал себя в ловушке, так же, как и у талибов. — Он встречается взглядом с моим:— И поверь мне, Рейган, ты не захочешь меня в своём доме. Я не хочу быть там, и ты не захотела бы меня там видеть, — на мгновение он замолкает. — Возможно, я выразился неправильно. Не то, чтобы я не хочу быть в твоём доме, или рядом с тобой. Дело не в этом, просто…

— Я понимаю. Столько же, сколько может любой другой, я понимаю, о чём ты говоришь. Это нормально.

Его глаза расширяются, он моргает и качает головой:

— Не могу поверить, что облажался из-за такого небольшого количества пива. Думаю, это была плохая идея.

Он потягивается, сдвигается, и его джинсы съезжают с талии вниз, обнажая намёк на V-образные мышцы низа живота и завитки волос. Я не могу отвести взгляд. Должна, но не могу. На меня наваливается чувство вины. Я не должна была так смотреть на Дерека. Вообще ни на кого, а на него в особенности, когда он так хрупок, эмоционально и психологически. Не хрупкий – это не то слово. Нестабильный, может быть. Уязвимый, заживающий. Раны тела заживают быстрее, чем душевные.

Я резко отвожу глаза, опуская взгляд, уставившись на свои ноги:

— Тебе что-нибудь нужно? Могу я для тебя что-нибудь сделать?

— Со мной всё будет хорошо. Мне просто нужно немного поспать.

Высоко в небе висит луна – яркий ломтик, поливающий серебряным светом траву. Лампы, подвешенные к линии электропередач, растянутой между домом и амбаром, оставляют широкие круги оранжевого света на усыпанной гравием дорожке. Я останавливаюсь под одним из них, оглядываясь на открытые двери сарая, вижу слабое свечение фонаря. Гравий хрустит под моими рабочими ботинками, слышен стрёкот сверчков и где-то далеко квакает несколько лягушек. Ухает сова. Гудят провода.

Я не хочу идти домой. Не хочу разговаривать с Идой. Не хочу лезть в свою пустую кровать.

Однако я должна. Ида понимает, что я не в настроении для разговора; она коротко прощается со мной и ждёт Хэнка на крыльце. Я скидываю жёсткую от пота одежду и натягиваю на голое тело длинную футболку. Как только мои глаза закрываются, я оказываюсь захвачена зрительным образом потягивающегося Дерека, и намёком на те места на его теле, думать про которые не моего ума дело.

Тем не менее, я это делаю. Я впечатлена. И когда я, наконец, засыпаю, я начинаю мечтать.

Глава 8 

Дерек 

Мир вращается. Закрыты ли глаза или открыты – нет никакой разницы. Ставлю одну ногу на пол, и кружение немного уменьшается. С открытыми глазами, однако, лучше. Не потому, что это не способствует головокружению, а потому, что каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу её. Чёрная футболка задрана вверх, потому что ею Рейган вытирает пот с лица, от чего взору доступны плотный красный спортивный лифчик, загар, мускулистый живот. Тазовые кости выше низкосидящих джинсов.

Она маленькая. От силы пять футов, и выглядит как двадцатилетняя. Однако её маленькое тело основательно укомплектовано всеми этими дьявольскими изгибами, а я не должен о ней так думать. Это очень неправильно, со всех сторон.

Она вдова Тома.

Но независимо от того, как сильно я напоминаю себе об этом, я до сих пор не могу выкинуть картинку с нею из своей головы. Красный спортивный лифчик Reebok, обтягивающий пышные округлости. Подтянутый живот, изгибающийся, когда она движется.

Когда она коснулась моего плеча, я еле сдержался.

Никто не дотрагивался меня с того времени, когда я вернулся в Штаты. Я не могу себя контролировать. В последний раз, когда физиотерапевт пытался схватить меня за ногу, чтобы проверить её гибкость, он остался со сломанным носом. Это научило всех оставлять меня в моём гребаном одиночестве. После они говорили, чего хотят от меня, но держали свои чёртовы руки при себе. Руки причиняют боль. Прикосновения означают боль и муки. Они вызывают во мне чувство, как будто я снова прикован к металлическому стулу, а кулак, схвативший мой безымянный палец, гнёт его назад, медленно и неумолимо, пока тот не сломается. Прикосновения напоминают мне о руках, впечатывающих моё лицо в стену, на сухую царапающих тупой бритвой мой скальп, то и дело запинаясь и оставляя на нём порезы.