Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович - Страница 4

Я размахнулся и изо всех сил метнул куб в робота на кронштейне. Куб угодил в горящий красный глаз и, не причинив видимого вреда, отскочил на пол.

Однако лошадиный череп обезумел.

Он вздрогнул и, издав пронзительный свист, принялся раскачиваться из стороны в сторону. Кронштейн поскрипывал и гудел, прогибаясь от натуги; казалось, он в любую секунду может сорваться со стены, обрушиться на пол.

– Агре-е-е-ессия! Прес-с-с-с-секаться! – визжал череп.

Я испуганно попятился и уперся ногами в кровать. Свет стал таким ярким, что я не различал ни потолка, ни стен – только оглушительное белое сияние и свихнувшегося робота, которой носился над дверью.

– Агре-е-е-ессия! Недопустимо! Бу-у-у-у-удет…

Раздался тяжелый глухой удар – взбесившийся лошадиный череп, описав широкую дугу на вытянутом кронштейне, с размаху впечатался в светящуюся стену и тут же отлетел назад, как по инерции, и, пронесшись над комнатой, врезался в стену с противоположной стороны двери.

– Агрессия! Пре…

Голос захлебнулся в треске помех, а электрический глаз на голове часто замигал – видимо, от столкновения со стеной оборвались контакты.

Послышался еще один удар. От робота отлетела мелкая деталь, и я прикрылся, защищаясь. Что-то со скрежетом заскользило по полу. Когда я опустил руки, красный глаз уже не горел, а обезображенный, помятый череп безвольно свисал на прогнувшемся кронштейне.

Голова была мертва.

Но я не испытывал радости от внезапного самоубийства своего мучителя. Я долго стоял у кровати, глядя на тонкий суставчатый кронштейн, который покачивался с натужным скрипом.

Наконец я решился и приблизился к двери.

Череп висел совсем низко, и, возможно, подпрыгнув, я смог бы до него дотянуться. Однако вместо этого я остановился посреди комнаты и, вздохнув, оглянулся по сторонам.

Свет резал глаза, потолка было не видно. Меня окружала пронзительная белая пустота.

– Вы здесь?! – крикнул я, запрокинув голову. – Вы наблюдаете?

Мне никто не ответил.

– Что вам от меня нужно? Где я? Где Лида? Почему вы не можете просто…

Под потолком раздалось отрывистое позвякивание, и комната погрузилась в темноту.

97

За окном было так темно, что я не видел ничего, кроме собственного отражения. Если поначалу я надеялся убедить себя лечь спать – ведь от меня ничего не зависело, я сделал все возможное и заслужил отдых, – то когда на часах перевалило за двенадцать, я и не пытался заснуть.

На следующее утро обещали объявить результаты.

Все решения были давно приняты, список студентов составлен, однако в силу садистской традиции оценки за вступительные экзамены и итоговые проходные баллы скрывали до самого конца, наслаждаясь мучениями абитуриентов, чья судьба решалась подсчетом среднего арифметического.

Я настроил извещения на суазоре так, чтобы когда на портале института вывесят список принятых на авиакосмическое, зазвучало бы противное торопливое контральто, которое я обычно использовал как мелодию для будильника. Впрочем, какие бы результаты ни появились на портале, я бы все равно поехал в институт, чтобы убедиться самому – как если бы не доверял автоматическим извещениям и сетевым новостям.

Мама давно спала, а я лежал на кровати и перечитывал историю технологического, щедро сдобренную странными, нарочито состаренными фотографиями, словно мою будущую, как я надеялся, альма-матер основали больше века назад. В действительности строительство институтского городка завершилось за несколько лет до моего рождения. В статье, которую я нашел в открытом доступе в сети, рассказывалось о том, как долго подбирали подходящее место – вдали от городского шума и бесчисленных многоярусных дорог, у реки, среди густых вечнозеленых лесопарков. Я представлял свою комнату в общежитии (широкий профессорский кабинет с разноцветными снимками на стенах), представлял, как зимой буду гулять у замерзшей поймы после удачного зачета, не решаясь выйти на тонкий, припорошенный снегом лед. Во всех фантазиях я был не один – я рассказывал подружке о звездах, глядя на безоблачное дневное небо, цитировал наизусть стихи придуманного поэта, травил байки о студентах и лекторах.

Ближе к утру я незаметно заснул, продолжая во сне читать о технологическом и воображая себя счастливым студентом, избавленным от тягот материнской заботы и гнетущей больничной атмосферы нашей столичной квартиры. Трезвон суазора испугал меня так, что я резко вскочил с кровати и чуть не упал от головокружения.

Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.

Я сел на кровати, взволнованно вздохнул и взял с тумбочки суазор. На экране судорожно пульсировала иконка извещения и яркие буквы:

«Результаты вступительных экзаменов».

Я долго не мог заставить себя коснуться иконки пальцем и открыть список поступивших. Однако уже через минуту, так и оставшись в мятой вчерашней одежде, я спешно натягивал ботинки, надеясь успеть на утренний маглев.

Мама что-то прокричала мне вслед, но я ничего не расслышал.

Первый идущий за город маглев я, естественно, пропустил, а следующий по расписанию нужно было ждать почти полчаса. На станции быстро образовалась давка, громкоговорители, обычно зачитывающие ритмичные рифмованные рекламы, необъяснимо сбоили, и воспроизводимые ими голоса рассыпались в раздражающем треске помех. Но никто не обращал на шум внимания. Все стояли, уткнувшись в суазоры, не замечая ничего вокруг. Я тоже постоянно проверял список поступивших, нервно проводя по экрану пальцем.

Я никак не мог поверить. Я набрал почти максимальный балл. Я даже не мечтал о чем-то подобном.

В институт я приехал только после полудня.

Помню, как бежал по скверу перед главным корпусом, прижимая к груди суазор. Нужды торопиться не было, но я не мог ждать ни минуты.

Перед входом в главный корпус я остановился, чтобы отдышаться, а потом автоматические двери разъехались в стороны, пропуская в приемный холл.

Я оказался один в пустом и огромном помещении, которое нехотя приходило в себя после мертвой гибернации, оживая с каждым моим шагом, пропуская по стенам ток. Суматошно срабатывали датчики движения, вспыхивали, когда я проходил мимо, электронные указатели, путаясь в направлениях пути, услужливо открылись двери пассажирского лифта, налился светом огромный информационный терминал.

Я остановился перед экраном, глядя на вращающийся вокруг оси, как планета, геометрический герб института. Под гербом светились яркие буквы:

«Результаты вступительных экзаменов».

Я нерешительно протянул ладонь – в странном жесте приветствия, – и терминал опознал меня, герб исчез, а экран залила ровная темнота.

Пару секунд ничего не происходило. В огромном глянцевом экране отражался просторный холл, стены, переливчатая голограмма земного шара под потолком, но моего отражения почему-то не было.

Сердце молотило в груди, руки тряслись от волнения.

Наконец экран вспыхнул, по его поверхности прошла причудливая рябь – как волны от брошенного в воду камня, – а еще через секунду высветился мой средний балл.

Суазор не ошибся.

Это было так невероятно. Я по-прежнему не мог поверить. Я поднялся в приемную комиссию, надеясь, что живой человек, а не безличный терминал, подтвердит мой удивительный результат, однако приемная комиссия оказалась закрыта – информационное табло над дверью деловито напомнило мне, что торжественное собрание для поступивших начнется только на следующий день.

Я машинально занес напоминание в суазор и спустился в холл.

Терминал, узнавший меня по движению руки, не работал. Зеркальный экран, затопленный темнотой, ни на что не реагировал. Я видел в нем планету, которая ошалело вертелась под потолком, с каждым оборотом набирая скорость, ядовито-зеленые стрелки указателей, мерцавшие, как при перепадах электричества, – но не свое отражение. Поначалу, поглощенный результатами вступительных, я не придал глюку терминала особого значения, но теперь насторожился. Я надавил на экран ладонью в надежде, что его электронное безумие закончится, – и в то же мгновение в этом мнимом зеркале появилось знакомое лицо.