Телохранитель (СИ) - Алмазная Анна - Страница 10

— Прости! — беспомощно прошептал Рэми, тяжело вставая.

Как же ребра болят-то! Невыносимо! И шатает слабость…

Миранис не ответил: отер шею, размазывая кровь, посмотрел на свою ладонь, потом на пальцы, где окрасился красным алмаз на кольце и вдруг эхом повторил за Рэми:

— Прости. Сам не понимаю, что на меня нашло. Прости… И за то, что раньше было, прости… Боги, как ты со мной выдерживаешь-то?

Рэми кивнул, не зная, что сказать.

— Собери! — показал принц на листки послания виссавийцев. — Спрячешь их в стол и можешь идти.

Рэми подчинился. Стянул со стола скатерть и даже не заметил, как повалилась на пол и разбилась чаша с персиками. Приложив мягкую ткань к раненой щеке, он вновь принялся собирать листки, почти не поверил, когда холодный клинок вошел ему в спину. И повернулся, раздирая мышцы.

— Рано радуешься, дружок, — догнал на грани тьмы тихий шепот.

Рэми обернулся, схватил Мира за воротник, заглянул в глаза, глубоко, и задохнулся от пылавшего там безумия…

"Боги, я дурак, но и ты не выиграешь!"

Пальцы послушно нащупали шнурок. Сомкнулись на тонкой нити, держали крепко, из последних сил. Не упустить! Не упустить, соскальзывая в темноту…

Последний звук в этом мире — звук рвущейся нити. Последний блеск — блеск луча, отразившийся от летящей к полу статуэтки. Прозрачные крылья богини любви на синем ковре. Хвала богам, успел! Теперь можно и в темноту.

— Опять ты, — горько смеется где-то рядом Айдэ.

Тишина и покой… изумрудная зелень, нежный аромат цветов, журчание ручьев, и ковер мягкой травы.

Сестра стояла у небольшого лесного озера, озаренная мягким, ласковым светом. Тонкий стан, шелк иссиня-черных волос до самой земли, плавность движений, когда она осторожно вошла в теплую, пронзенную солнечными лучами воду. Погладила тонкими пальцами белые лепестки водной лилии и содрогнулась вдруг…

Радон больше не ждал, нельзя ждать. В один миг оказался рядом с сестрой, сжал ее в объятиях и прошептал:

— Видит Единый, я знаю, как тебе сейчас больно. Но твоим подданным рано знать.

— Он мертв… мертв!

— Мертв, — согласился Радон.

Сестра обмякла на его руках, и Радон осторожно вынес ее на берег, уложил на траве и мягко прошептал:

— Что-то мы делаем не так, если наше будущее оказалось в руках глупых мальчишек.

4. Миранис. Скорбь

Хрустнули кости и очередная тварь упала на мостовую, засучила огромными лапами. Арман перехватил клинок поудобнее и огляделся. Его отряд неплохо справлялся и без него: один из дозорных добивал истекающего кровью монстра, второй помогал выбраться из закоулка какому-то ребенку. Высший маг, Арман, забыл, как его зовут, плавно слетел с крыши и тихо сказал:

— Мы нашли портал. Но, сказать по правде, не успели его закрыть — он захлопнулся раньше, сам. Дивно, ведь все остальные нам приходилось закрывать вручную. Может, маг просто выдохся…

— Или же порталы ему больше не нужны, — похолодел Арман. — Перенеси меня в замок, сейчас же!

— Не могу. Мы перекрыли все магические каналы в столице, чтобы сложнее было сюда открыть портал, пока откроем хоть один из них…

— Понял! — прервал его Арман, свистом призывая Искру. Конь явился сразу. Довольный, разгоряченный дракой, весь в крови по самые уши. Небось не один монстр сдох под его копытами.

Арман вздохнул едва слышно, спрятал меч в ножны и вскочил на коня, крикнув одному из своих дозорных:

— Закончи тут. Если назлынет еще волна, я буду в замке.

Только Арман уже откуда-то знал, что волны не будет… Плохо… очень плохо.

***

Первым пришел запах, горьковатый и смутно знакомый, позднее навалились усталость и головная боль, а вместе с ними странный, до дрожи, холод.

Он опять заснул на полу? И явно не в замке, там никогда так не воняет, и так холодно не бывает. И разгромы там убираются мгновенно, а тут стоило только пошевелиться, как ладонь укололо, а под рукой что-то противно хрустнуло.

«Да, знатно я вчера погулял. Ничего не помню, и удрать сумел: телохранители и хариб так и не нашли. Меньше ругать будут… Только голова болит, невыносимо… и холодно же тут как-то…»

Давненько он не убегал вот так, запросто, из замка, давненько не надирался так, чтобы ничего не помнить. Ровно с тех пор, как в его жизни появился Рэми.

Мысль о Рэми живо отрезвила, сразу же стошнило. Как пил, Мир не помнил, а вот почему пил, так понял сразу. Из-за этого паршивца, Рэми, нет, из-за того, что сам вытворял с телохранителем. Дайте боги, чтобы тот вчера под руку не попался… Потому что по пьяни Мир мог бы и не сдержаться…

Боги, он и трезвый не сдерживался.

Нет, не на ту вазу Рэми похож, на ту проклятую фарфоровую куклу…

***

Кукла та стояла на каминной полке в покоях матери. Тонкий, красивый стан, белоснежные одежды, выразительный, казавшийся живым взгляд огромных глаз. Мир, сказать по правде, никогда не видел раньше такой красоты, а когда увидел…

В солнечный зимний день принц, которому едва миновало пять лет, все смотрел на эту куклу и не мог понять — почему хрупкое казалось таким сильным? Он попросил было ее снять, но матушка не разрешила. Объяснила, что привезла куклу со своей родины, что это подарок дедушки, тонкой работы… и что кукла та ей очень дорога, хрупкая, и совсем нельзя ее разбить.

Мир тоже не хотел ничего разбить, но кукла манила и манила, будто живая. И темный, всепонимающий взгляд ее впился в память мертвой хваткой, и не отпускал, куда бы Мир не пошел.

И когда матушка на миг вышла, он с трудом подвинул к камину стул с резной спинкой. Тяжелый… Мир забрался на стул и потянулся к заветной фигурке. Просто хотел потрогать, убедиться, что она настоящая, рассмотреть поближе мягкие, осторожные линии, а потом поставить на место, пока пропажи не заметили.

Но прикоснуться к кукле так просто не получилось: пальцы не доставали до края полки, совсем чуть-чуть, и принц встал на цыпочки на самом краешке стула, потянулся к кукле, но все равно смог дотронуться лишь до длинного плаща и подивился мягкости незнакомой, тонкой ткани.

Скрипнула за спиной дверь. Мир встрепенулся, хотел объяснить, что все не так, что он не хотел, когда нога его соскользнула, и Мир полетел… Прямо на металлические листья каминной решетки, в объятья ревущего пламени.

Долететь не успел: подхватили уверенные сильные руки, и Мир оказался прижатым к белоснежному плащу с серебристой вышивкой, от которого едва уловимо пахло жасмином. Алан… телохранитель матери. Всегда спокойный, всегда вежливый, всегда аккуратный.

— Мой… сын? — выдохнула матушка.

Мир зарылся лицом в белый плащ, дрожа от страха. Отец будет ругать. Отец говорил, что он мужчина, наследник, что ему нельзя бояться… Но Мир боялся. Голоса матери, что казался каким-то чужим, как и всегда, когда она волновалась. Напряженного телохранителя. Такой густой, такой незнакомой тишины…

Потом матушка что-то опять сказала, но Мир не понял что: она вновь в волнении перешла на родной ларийский.

— С наследником все хорошо, — спокойно ответил Алан на кассийском, и выпустил Мира из своих объятий. — Только вот кукла… увы…

Мир лишь сейчас заметил на ковре белоснежные осколки в белом ворохе ткани и только тогда понял, что натворил:

— Я только хотел… посмотреть, — прошептал он.

Куклы было жаль до слез. А еще больше было жаль матушки… она ведь говорила, что кукла ей дорога, а Мир…

— Что посмотреть, мой принц? — Алан опустился перед принцем на корточки, посмотрел в глаза, тепло так, ласково.

— Почему? — осмелился спросить Мир. — Почему он сильный… и слабый. Не как ты?

— Мой милый мальчик, — улыбнулся Алан, взъерошив ладонью волосы наследника. — Не всегда герой тот, кто с виду грозный. Эта кукла изображала виссавийца… человека, который побеждает не физической силой, а магическим даром.