Бабочка - Эльденберт Марина - Страница 2

Черты лица я тоже унаследовала его, чуть более резкие, чем мне хотелось бы, только линия губ напоминала мамину. Возможно, именно поэтому в моей внешности всегда был какой-то диссонанс. Хотя, скорее всего, этот диссонанс сидел глубоко во мне, отчасти потому, что Лэйси была права: я действительно хотела продолжить обучение. Несмотря на то что правильнее было бы работать на двух работах, как это делала она, я выбрала забегаловку нистра Доггинса и дневное обучение, которое позволит мне со временем занять более высокую должность, чем официантка, поломойка или разносчица пиццы.

Люди в нашем мире ценились исключительно как обслуживающий персонал там, где не справлялся искусственный интеллект. До определенного времени высшее образование было нам недоступно, но потом случились Раверхарнские волнения, когда десять лет назад по всей стране миллионы людей вышли требовать достойного к себе отношения. Города были оцеплены политари и войсками въерхов, все могло бы перерасти в революцию, если бы въерхи не придумали «Калейдоскоп» – лотерею, отбирающую из учеников и учениц с хорошей успеваемостью тех, кто получит право учиться дальше наравне с ними.

Я оказалась одной из них. И видит море, я не собиралась от этого отказываться. Хотя бы потому, что именно полученная мной специальность – лиабиолог[1] – позволит нам всем выбраться из той задницы, куда жизнь забросила нас по праву рождения. Лиабиологи были теми, кого подпускали к морю достаточно близко, чтобы его изучать.

Подхватив оставленную сестрой масляную лампу, я щелкнула фитилем, увеличивая пламя, и прошла на кухню. На столе обнаружились остатки хлеба, в холодильнике – кусок сыра и немного масла. На скорую руку соорудив тощий бутерброд (надо было оставить сестрам на завтрак), я обернулась и чуть не подпрыгнула: за спиной, прижимая к груди драное лоскутное покрывало, стояла Тайра, наша самая младшая.

– Пить хочу, – сказала сестренка.

– Сейчас.

Глянула на шкалу очистки воды: фильтр уже почти приказал долго жить, скоро надо будет ставить новый. А это опять деньги и опять ругань с Лэйс. Завтра попрошу у Доггинса дополнительные смены на выходные, и плевать мне на то, что она думает. Я сумею и работать, и учиться.

Подставила стакан под кран, позволив тощей струйке наполнить его до краев, затем протянула Тайре. Она выпила ровно половину, после чего развернулась и ушла в коридор, не сказав больше ни слова, даже не попросила проводить. Я слышала, как шаркают старые подошвы по затертым полам, потом негромко стукнула дверь.

Я проглотила бутерброд, почти не почувствовав вкуса, после чего направилась в ванную – надо было набрать воды для стирки. Закончу с формой и сяду за уроки – часа три у меня на них есть; если успею и уложусь в отведенное время, будет еще часа три на поспать.

Глава 2

Когда-то мы были семьей

– Ты меня достала! – Выхватив из рук Тайры кружку с обжигающим травяным глайсом, Митри едва не расплескала его на себя и выругалась так, что завяла бы даже стоявшая в черепичном горшке арнатуция. Хотя она и так была завядшей – сейчас вместо нее из горшка торчал сухой стебель, грозивший вот-вот сломаться пополам.

– Она ругается! – тут же ткнула в сестру пальцем младшая.

– Нечего ее дергать, – философски отозвалась я.

Ругательство – меньшее, что можно огрести за ее выходки. Выходки, которые Лэйс не только поддерживала, но и одобряла, несмотря на то что временами они переходили все допустимые границы. Сейчас, например, Тайра вымачивала обрывки оберточной бумаги для завтрака, точнее, то, что оторвалось криво, в залитой горячей ржавой водой миске с остатками быстрой каши и швырялась ими в сестру. Один из них угодил прямо ей в сумку, после чего Митри и психанула.

– Лэйс говорит, что вы злые! – вскочила из-за стола младшенькая, ее непослушные волосы топорщились в разные стороны спиральками. – Вы и есть злые, злые, злые, злые!

С этими словами она вылетела из-за стола и убежала в спальню. Митри, едва взглянув на меня, буркнула:

– Спасибо, – и тут же уткнулась в тапет.

Снова выругалась и изо всех сил стукнула кулаком в дисплей.

– Осторожней, – заметила я, сгребая со стола грязную посуду. – Расколошматишь – не сможешь заниматься.

– Ужас какой, – огрызнулась сестра, – буду драить полы у какого-нибудь въерха без двух последних классов!

Не дожидаясь ответа, она подхватила со стола тапет, с пола сумку и вылетела из кухни. Вообще мне здорово повезло, что Тай в прошлом году пошла в школу, потому что, когда ее приходилось водить в садик, я вставала еще раньше и все равно регулярно опаздывала на занятия, что, разумеется, совершенно не радовало учителей. Они предрекали мне кошмарное будущее и заваленный ЕВТдЛ (единый выпускной тест для людей), но назло им всем я набрала высшее количество баллов. Получила возможность принять участие в «Калейдоскопе» и стать лиабиологом. А вот в академии, где я сейчас учусь, за любой пропуск могло здорово влететь.

В коридоре что-то громыхнуло, раздался возмущенный возглас Митри и следом визг Тай.

– Не поубивайте друг друга по дороге, – рявкнула я, обернувшись.

– Боишься, что кремировать не на что будет?!

Митри.

– И как ты догадалась?

Сказать, что наша семья всегда была такой… нет, не всегда. Когда-то мы были самой обычной семьей с достатком ниже среднего. Родители работали в промышленной зоне. После того как отец получил серьезную травму позвоночника (медицинской страховки едва хватило, чтобы покрыть расходы), его уволили с работы метрдотеля в одном из крупнейших ресторанов. Мама, которая там же мыла посуду, тоже ушла, чтобы быть поближе к нему. После переподготовки они устроились на автоматизированное производство, где отцу надо было следить за работой техники и в случае неполадок срочно бить тревогу, мама же убиралась в офисных помещениях.

Мы нечасто их видели, но даже в те редкие часы, когда собирались за столом, они объединяли нас. Улыбками, смехом, объятиями, которые не стеснялись нам дарить. В день, когда их не стало, все рухнуло. Мы начали ссориться. Мы обвиняли друг друга в том, что отпустили их в тот вечер, хотя ураган был сильнейший, а волны с рычанием бились о барьер силового заграждения. Мы просто перестали быть семьей, хотя формально все еще собирались под одной крышей в память о них. Видимо, только это нас и держало.

Глянув на старенькие наручные часы (мамины), я нацарапала на клочке бумаги: «Утренняя посуда – твоя», после чего отправилась к себе в комнату собираться. За окнами еще было темно, в такое время года светает уже значительно позже, лезвия колючего дождя полосовали стекла. В одном из таких стекол отразилась моя невыспавшаяся физиономия: с домашним заданием не получилось разобраться так быстро, как я планировала.

Форма из «Горячей пышки» Доггинса еще не высохла, но я надеялась, что в личном шкафчике дело пойдет быстрее. В академии хотя бы топят, и есть все шансы, что до вечера этот шедевр дизайнерского искусства (голубое платьице, белый фартучек с огромной улыбающейся пышкой справа и полосатые бело-голубые чулки) отвисится и просохнет к тому времени, когда мне придется это надеть. Благо хоть ткань была немнущаяся, илиэстрен, изобретение конца прошлого века. Синтетическая настолько, насколько можно себе представить, по виду как нечто легкое и воздушное, по ощущениям как наждачное полотно. Зато ее можно было сырым комком запихнуть в сумку и не бояться, что она помнется.

На выходе из дома еще раз глянула на часы (за сборы неумолимым временем было съедено еще два деления), быстро захлопнула дверь, накинула капюшон и, ежась под порывами ветра, почти бегом бросилась к станции платформы: академия, где я учусь, располагается во Втором круге, платформы катаются до Шестого. То есть если я опоздаю на транспорт, идущий в студгородок, мне придется топать пешком через четыре огромных района.

Топать не пришлось. Гусеница (угораздило же кого-то назвать скоростной поезд именно так за длину и перемычки между вагонами, а еще за усы, которыми он цеплялся за протянутые над городом провода) захлопнула двери в тот момент, когда я влетела в последний вагон, набитый битком. Народу было столько, что дверью меня размазало по широкоплечему парню, но тот даже не обернулся – видимо, привык. Собственно, мы все привыкли.