Парижские дамы
(Веселые эскизы из парижской жизни) - Нейман Л. - Страница 6

На какую ни посмотришь даму — все они хороши или, по крайней мере, приятны. Es sind darunter viertel, sogar halbe Talente: wahrscheinlich Absetzer des Conservatoriums oder Accessisten vom vierten Range[3].

Привычный глаз видит тотчас, что у этих кофейных и пуншевых сирен все рассчитано на туалет и на лукавство.

Марго, цветущая девушка, бродит беспрерывно из залы на эстраду и обратно. Громадные букеты цветов, грудами лежащие у ног этой богини доказывают, что к ней и здесь, как в Императорской Академии, относятся с восторгом и горячими симпатиями.

Так как здесь нет обыкновения бросать букеты, то эго приветствие пересылается через надежные руки — Ириды-Марго, продавщицы цветов.

В стороне виднеются несколько львов с настоящими гривами; во всяком случае, присутствие их в этом романтическом подвале имеет другие, — не музыкальные цели.

Что касается собственно публики, то она совершенно беззаботна: она пьет и аплодирует.

Прибитый у входа писаный лист бумаги содержит программу вечера; по ней гости узнают, какие отрывки будут выполнять госпожи Пальмира, Анжелина, Розальба и Аврора.

Другая, менее приличная афиша дает знать гг. любителям музыки, что закуски дешевле 50 сантимов не отпускаются; впрочем, для смягчения этого знаменитого предписания цены составлены таким образом, что каждый может обойти предписанный минимум. Другая часть этого драконовского закона предписывает гостям брать новые порции для каждого отделения концерта.

Дамы по порядку обходят гостей и собранные ими деньги делятся потом между ними, соразмерно по их жалованью.

Чрезвычайно грустно видеть, как эти милые создания в великолепных пышных головных уборах, камчатных платьях и горностаевых мантильях бродят от стола к столу, собирая в корзину из-под сухарей грязные медные деньги. Это самый жалкий род нищенства с цветами в волосах и в белых перчатках.

Персонал труппы набирается по образцу других драматических заведений.

Сначала является младая певица романсов, которая выходит, опустив глаза в землю; она клянется в вечной любви Виктору или Павлу.

За ней следует Дива, певица рулад. Потом Сокол, дочь Кастилии, драматическая певица альтом, несчастная Леонора и возлюбленная прекрасного Сигизмунда.

Далее Дугацан, комическая певица; она постоянно забрасывается букетами цветов, когда поет Schnellwalzer-tempo[4]:

— и т. д.

Наконец, парадная певица, вторая Деяцет:

Во всем этом, строго говоря, нет музыки, но только некоторое подобие ее. Программа состоит из пошлых романсов или из очень трудных пьес, которые непонятны для большинства публики. Между этими приезжими труппами полувиртуозов иногда встречаются такие личности, которые при большей обработке голосов могли бы занять видное место на театральной сцене. Несмотря на успех этих представлений (успех ничего не доказывает), все-таки на них нельзя смотреть, как на школы для музыкального образования масс народа. Всего лучше и выгоднее было бы как для предпринимателя, так и для посетителей, если бы кто-нибудь открыл большое cafe, где хорошие кушанья и напитки подавались бы по умеренной цене и где вместо многих знаменитостей 1-й величины, собирающих на свои шелковые платья — были бы ангажированы 2 дюжины хороших хористов, которые за 50 су входной платы выполнили бы прекрасный ансамбль из пьес французской, немецкой и итальянской школы. Это было бы понятно и оценено, и народ, который любит простое и возвышенное, вскоре бы отвык от пеленок. А то он по необходимости отравляется поддельным напитком, так как ему не предлагают благородного вина.

Глава VII

УСТАРЕВШИЕ ЛОРЕТКИ И ИХ НАСЛЕДНИЦЫ

«Не надоедай мне, мама — ступай лучше на рынок!»

Эта фраза бросает мрачный, но, к сожалению, достаточно яркий свет на нижние слои смеющегося мирового города, переполненные пороками и нечистотами всякого рода.

Да, это правда!

Целые поколения, целые плеяды человеческих созданий родятся, живут и умирают без всякого понятия о нравственности, о более разумной жизни.

Здесь мать и дочь гнетут и развращают и высасывают друг друга.

Червь разврата установил между ними грустное равенство.

Первые, матери, в старости делаются служанками тех, кого они сформировали подобно себе. Вторые стыдятся своей беременности и считают ее развратом, и алчны иногда к деньгам до такой степени, что мать, полная ненависти, продает свои лохмотья, идет просить милостыню и предостерегает того, кто подает ей, словами: «Да сохранит Бог ваших сыновей от моей дочери».

Эта трагедия разыгрывается в веселом Париже каждый день.

Счастливым может назваться тот человек средних лет, который не узнает опять в этой подавленной стыдом и несчастиями женщине — свою первую любовь.

В наследницах тот же самый разврат, так же неумолимый, хотя, как кажется, не с таким мрачным оттенком.

Но наружность обманчива.

Наследницы те же лоретки, но только еще неустаревшие, и должны рассматриваться с точки зрения общения сердца и кармана.

Для верной обрисовки этих милых созданий художник-писатель, конечно, не осмелится слегка относиться к ним: он должен попасть в сердце и потом анатомировать его.

Покров, за которым скрывается житье-бытье этой парижской гурии, должен быть снят и разорван рукой, не знающей пощады.

Прежде были обманщики и обманутые или, как принято говорить: обольстители и обольщенные. Хотя и тогда любовь была продажна, но ее все таки называли любовью и тщательно скрывали ее алчную, корыстолюбивую сторону; она давала покупщику некоторый вес и вдобавок некоторое количество увлечения.

Кто бывал обманут по этой купле, Бог знает; по крайней мере, тогда странности несколько лакировались: неверность прикрывалась притворством, порок вежливостью.

В прежнее время мы видели, как лоретки обманывали своих глупых покровителей — занимательное зрелище того, как обманутая невинность надувала суетность старика: это была комедия, но не драма.

В то время или лоретки были лучше, или мы были простодушнее. Теперь мы далеко от этого.

Теперь торг производится открыто. В этой игре нет уже ни вероломства, ни обмана. Та и другая сторона знают отлично друг друга.

Например. Для лоретки старого времени, вынужденной объясниться с своим забавным покровителем, ничего не стоило разорвать облако основательной ревности такого рода поэтическим воззванием: «Как? меня подозревать? Но разве ты не знаешь, что всякая женщина должна гордиться тобой и сочтет за счастие принадлежать тебе, Альфред!» Этому Альфреду не менее 70 лет и он ходит с костылем.

Тем не менее, он обольщается этим возбуждающим признанием.

Теперешние лоретки действуют таким образом:

Альфреду только 45 лет; она на 25 лет моложе годами, но зато на 25 лет богаче опытом. Его не обманывают уже; гораздо важнее то, что он сам хочет, чтоб его обманывали и не раз; он на это не обращает внимания.

Здесь дама занимает оборонительное положение; она пробует плакать и лепечет:

— Я не люблю тебя больше!

— Ты не любишь меня больше? — переспрашивает тот флегматически, — нет, Памела — эта роскошь будет тебе не по средствам.