Небо закрыто льдами
(Документальная повесть) - Тихомиров Вениамин Васильевич - Страница 7

Тишина в торпедном отсеке, тревожная тишина. В любую минуту ее может взорвать последняя команда.

И вот сухо щелкнуло в динамике судовой трансляции, и сердце на мгновение замерло.

Ну?!

— Товарищи матросы, старшины и офицеры!

Голос в динамике глуховатый, спокойный и жесткий — знакомый голос адмирала Петелина.

— Мы приняли на борт продукты на многие дни похода. Мы вернемся не скоро. Нашей лодке выпала трудная и ответственная задача: пройти подо льдами к Северному полюсу. С этого часа каждый из нас должен жить, как в бою…

Голос умолк. Напряжение спало, и вослед ему пришло ощущение радости, волнующей и тревожной.

Лодка идет на полюс!

Наша попытка — какая она уже по счету?!

К полюсу пытался дойти Георгий Седов — он умер, не дойдя, от цинги и истощения.

Без вести пропала во льдах половина экспедиции Брусилова.

Навсегда похоронила Арктика обломки дирижабля генерала Нобиле.

«Ермак» адмирала Макарова и «Фрам» Нансена вернулись с ближних подступов к полюсу.

Почти до самых последних нескольких лет с понятием «полюс» люди всего мира связывали понятие «смерть». Дойти до самой таинственной точки земного шара и почувствовать себя хозяином, а не робким гостем, не сумел еще никто. Ни те первые экспедиции, оснащенные за счет жалких подачек и державшиеся только на энтузиазме их организаторов, ни экспедиции последних лет, имевшие на своем вооружении все, что могла дать им современная наука и техника.

Несколько лет назад полюс пытались взять американцы. Как и мы, они тоже шли на лодке.

Я не помню уже ни имени ее командира, ни названия корабля, ни журнала, в котором на глаза мне попались несколько страничек отчета об этой попытке. Я только запомнил несколько строк:

«…Наконец мы вошли в район, в котором чистая вода пропала совершенно… Болтовня и шутки матросов постепенно стихли. Люди поняли, что происходит что-то важное… Появилось какое-то незнакомое нам до этого чувство напряжения. Мы понимали, что теперь, как никогда раньше, зависим от благополучия нашего подводного корабля… Разговоры совершенно стихли.

Сидя в одиночестве в своей каюте, я не мог прогнать из головы мысль о том, что с каждым оборотом винтов мы уходим все дальше от безопасного района. Я вынужден был сознаться себе в том, в чем я не признался бы никому другому.

Я боялся…»

Все припомнилось мне в несколько стремительных секунд, и стало не по себе на мгновение, когда всплыли в памяти эти слова американца.

Как-то будет у нас?

Я оглянулся.

В отсеке стояла, как и прежде, тишина. Ребята переглядывались молча, и, чувствовал я, трудно им вымолвить сейчас хоть слово. Слишком внезапным для всех нас было то, что довелось нам услышать.

Полюс все-таки!

— Полюс, значит, — сказал, наконец, Крикуненко, и странно прозвучали эти его слова — полуутверждением, полувопросом. — Полюс все-таки… — и засмеялся как-то озадаченно. — А и наградила же нас, братцы, судьба службой! Нынче — здесь, завтра — там… Суток не прошло, как толковал я с одним знакомцем насчет того, чем после службы займусь, а сегодня вон как оборачивается…

Новый мой приятель — Федя, товарищ по службе и сосед по кубрику, салажонок, такой же, как и я сам, восторженными глазами смотрел на нас, и что-то шептали его дрожащие губы. Вид у него был такой, словно наградили его самой высшей наградой, а он никак не мог поверить в счастье, доставшееся ему.

— Молишься, что ли? — полюбопытствовал Скворцов, старший нашего отделения торпедистов.

— Да нет же… — Федя обернулся. Весь он прямо светился от волнения и радости, щеки его даже густым румянцем пошли. — Вы только подумайте, ребята — полюс! Вот расскажу кому-нибудь дома — не поверят, честное слово! Из нашей деревни и до моря-то никто еще не добирался, в глаза его не видел, а про полюс я уж молчу…

— Девчонки с ума сойдут, когда домой этаким арктическим героем заявишься, — подмигнул Крикуненко. — Та, которая отказала, прямо изведется вся. «Ах, зачем я, — скажет, — такому парню отказала!..»

— Да бросьте вы, товарищ, мичман! — Федя зарделся густо, как небо на зорьке. — Скажете тоже!..

— А что? Вполне возможно. И получится, Федя, из твоего героизма чистой воды драма. Сна лишишь человека, жизнь ему разобьешь… А вообще, если без шуток, счастье нам дай боже какое выпало. Мы, выходит, космонавтов не хуже…

— Еще ничего не выходит, — уточнил Скворцов. — Потому что до полюса дойти надо. Дойдем — вот и увидим тогда, что из этого выходит…

Крикуненко слегка покраснел и оглянулся украдкой — как остальные скворцовскую подначку расценивают? Посмеются над ним, мичманом? Нет ли у них думки такой — размечтался, мол, мичман, забора не перепрыгнул, а «гоп» кричит?.. И показалось мичману Крикуненко, что есть такая думка у матросов — ишь, ухмыляются! — и сразу он посуровел.

— Вот и я говорю — полюс еще взять надо. А поскольку полюс так и останется полюсом, а у нас, кроме всего прочего, другие задачи есть — давайте об этом и подумаем. Ты вот подначивать мастер, Скворцов, а пыль с аппаратов сегодня не убрал и электрохозяйство наше как следует не проверил. Пришлось мне следом за тобой со щетками да отвертками лазить.

— У нас всегда с техникой порядок, — обиделся Скворцов. — Ни разу еще у торпедистов приборы не отказывали. И к тому же я все проверял.

— А перед выходом еще раз надо было, — упорствовал Крикуненко. — Вдруг что откажет! Греха не оберешься. Тем более что у нас адмирал на борту. Ты на него не гляди, что спокойный он, тихий да вежливый, а так отметит по первое число, что аж до самой демобилизации помнить будешь… И вы, салажата, нечего скалиться. Давай все до кучи, пока время есть — малый аврал устроим. Заодно посмотрю, как вы тут себя чувствуете. А то приходит с берега этакий гвардеец — орел орлом, а за какую ручку при случае ухватиться — толком не знает. Давай-давай, зараз я вам экзамен устрою…

Но — странное дело! — вовсе не обидным показалось ворчанье нашего мичмана. И, занявшись через несколько минут контрольной проверкой боевого хозяйства, я подумал, что вовремя и мичман и старшина Скворцов остудили нашу мальчишескую радость. Мы все-таки не на прогулке, лодка есть лодка, и боевая задача остается вопросом номер один, и вообще полюс — это работа. А ее, работы, — по горло.

«Что ж, отец, — думал я. — Вот и началось у меня по-настоящему то, о чем ты мечтал. Твоей дорогой шагать начал…»

И вдруг пришла новая мысль: если лодка, на которой погиб отец, и лодка Гаджиева — одно и то же, и если, как утверждает легенда, они в самом деле ушли во льды — может, удастся нам хоть следы их найти там, дальше на север…

…Час спустя прошла по лодке новая весть: на атомоходе обнаружен «заяц». Им оказался Володя Резник — тоже первогодок, его назначили к нам на полмесяца раньше меня, но работал он пока в береговой команде — привыкал к кораблю. В тот вечер, когда сыграли тревогу, Резник выполнял какую-то работу на борту, и когда прозвучала команда «Всем посторонним на берег!» — он ее якобы не услышал. В трюме, где он работал, были такие уголки, где и в самом деле можно не услышать команду.

В море, когда мы уже ушли на глубину, Володя обнаружил себя.

Резника немедленно вызвали к командиру.

В каюте Жильцова был в это время Петелин.

Жильцов смотрел на матроса сердито.

— Зачем ты это сделал? Ты и в самом деле не слышал команду?

— Слышал. — Резник опустил голову. — Я хотел вместе со всеми. Я думал, что пригожусь…

— Ты знаешь, что совершил тяжелейший дисциплинарный проступок?

— Знаю. Я вместе со всеми хотел. Я ведь на лодку назначен, так ребята в море, а мне на берегу?

Петелин не вмешивался в разговор, молча наблюдал за Резником и мысленно пробовал поставить себя на его место. Конечно, матрос нарушил дисциплину — такое прощать нельзя. Но если оставить в стороне соображения чисто служебные и подойти к событию чисто по-человечески, Резник был по-своему прав, и его можно было понять. Не уйти в плавание, считаясь фактически членом экипажа, — это оказалось Резнику не под силу. Адмирал Петелин поймал себя на мысли, что на месте Резника он поступил бы так же. И если уж быть честным до конца — нечто подобное сделал он сам в его годы, и с того случая и стал моряком, решив ценой проступка свою судьбу.