Небо закрыто льдами
(Документальная повесть) - Тихомиров Вениамин Васильевич - Страница 17

Но очень хочется Чикину устроить после вахты в кубрике большой разговор. Головой ручается Чикин за то, что такой разговор нужен. А у ребят после вахты частенько остается сил только дойти до коек — и Чикин не знает, как ему быть. Он сам мне в этом сознался. Я смог предложить ему единственный выход.

Мы отправились к замполиту.

Штурманов был в своей каюте один. Приглушенно горела настольная лампа. Неяркий, спокойный свет ее скупо выхватывал из полумрака стопку книг и каких-то бумаг на столе, крупную голову замполита, устало опущенную на руки. В каюте стояла тишина. Только доносились из-за переборок чуть слышное урчание двигателей да характерный, почти неуловимый на слух, мягкий незатухающий шорох — это сопротивлялась глубина, вспоротая корпусом атомохода.

Штурманов, казалось, спал. Чикин кашлянул осторожно. Замполит мгновенно поднял голову, встряхнулся, крепко потер виски.

— Ты, комсорг? Кажется, не ко времени я соснул — извини. Что случилось?

Чикин посмотрел на замполита, оглянулся на меня, и я понял — неловко вдруг стало комсоргу. «Может, не стоило замполита будить? — словно говорил его взгляд. — Вон глаза у Штурманова какие усталые… Может, не такой уж у меня и сложный вопрос, чтобы над ним еще замполит голову ломал?»

Но отступать было уже поздно.

— Дело у меня такое, — сказал Чикин, — учебу «один плюс один» мы затеяли. Замахнулись даже на большее — по этому поводу бюро специальное решение приняло. А результатов пока никаких нет. Не видно.

— То есть?

— Ребятам, я думаю, мало знать, что у нас теперь нет отстающих — это же общая оценка дела. А вот чего каждый матрос добился, никому не ведомо. Подошло время, по-моему, зачеты у ребят принимать. Наверняка многие сумеют сдать на классных специалистов. Вот тогда и станет ясно каждому — научился он чему-нибудь или на месте стоял, и что он от себя в общее дело вкладывает.

— Так, — Штурманов кивнул, соглашаясь, и коротко черкнул что-то для памяти на листке бумаги. — Это дело, комсорг. Спасибо, что напомнил. Я поговорю с командирами боевых частей, со специалистами — пусть готовятся принимать зачеты. Еще что у тебя?

— Несколько заявлений у меня лежит о приеме в комсомол. Надо их рассмотреть. Это, я думаю, сделаем после того, как ребята зачеты сдадут. Пусть у многих из них будет двойной праздник… Нужно в общем большое собрание провести, в делах наших как следует разобраться. Отчет на берегу все равно придется давать — так чтобы не сказали нам, что мы тут больше разговорами занимались, чем делом…

— Ты комсорг — тебе, как говорится, и вся власть в руки.

— Власть властью, а вот как раз такое собрание я и не могу провести, — виновато сказал Чикин. — Не лежит у ребят душа к разговору, и ругать их за это я не могу: я ведь вижу, как они устают. Но ведь дальше у нас будет еще больше работы! Я не знаю, как быть…

Штурманов прошелся медленно по каюте, устало прислонился к переборке, помолчал полминуты, прикрыв глаза.

— Не знаешь, как быть… Ну, давай тогда вместе посоображаем.

Наш замполит, наверное, самый беспокойный на лодке человек. Он везде, он со всеми и ночью и днем. Сын и внук матроса, он знает морскую службу от самых азов, и ему, конечно, легко понять, что значит усталость в далеком походе.

На корабле много офицеров. У каждого из них свои обязанности. Но самое сложное, думаю я, приходится на долю замполита.

Нет на лодке такого матроса и офицера, с кем бы в течение суток он не увиделся, не поговорил. Но он ведь должен не просто поговорить, не просто встретиться ради нескольких, порой ни к чему не обязывающих фраз.

Усомнившийся в своих силах должен после беседы с замполитом снова поверить в свои силы, почувствовать себя нужным для дела. Равнодушного нужно заставить потянуться к работе. Такая у замполита задача. А люди на лодке разные, и характеров похожих нет, и к каждому надо найти свой ключик, каждого суметь понять и говорить с ним так, чтобы и он тебя понимал. Все это никогда и никому не давалось легко, и я не знаю, где предел этой нервной нагрузки, и сколько ее вообще может выдержать живой человек. Если бы величину этих нагрузок можно было определять какими-нибудь приборами, какие показания давали бы они?

— Значит, не знаешь, как быть… — снова тихо повторил Штурманов. — И ты, Смелов, тоже ничего не подскажешь?

Я молчал.

— По-моему, ребят нужно встряхнуть, — сказал Штурманов. — Все беды оттого, что с окончанием вахты не перестаешь думать о работе. В наших условиях это сказывается особенно тяжело. Нужно, чтобы люди отвлеклись, подумали о чем-нибудь другом, забылись немного.

— А что я им дам? — Чикин растерянно пожал плечами. — Судовую библиотечку они уже всю перечитали и всю ее обсудили в кубриках не по одному разу. Зала танцев у нас нет, концерт из Москвы не послушаешь… Это же лодка, а не крейсер. Там у них на палубе места столько, что хоть в футбол играй. А у нас? Диспут провести? Так нужно, чтобы сами ребята его захотели. Придуманный диспут они не примут. Да и не люблю я диспуты. У нас тут народ собрался — все, как один, с десятилеткой. Нечего их, по-моему, воспитывать, как это на диспутах заведено.

Штурманов засмеялся.

— Заносит тебя, главстаршина. Глубина и на тебе сказывается, тоже нервы шалят. Чересчур активно нервные клетки тратишь — они, брат, единственное, чего организм не восстанавливает… А диспут, если его организовать по-настоящему, — нужная вещь, ты мне обратное не доказывай. Но раз ты против — давай исключим этот вариант, другой поищем. Есть у меня, кажется, идея… Скажите-ка мне, хлопцы… — Штурманов остановился напротив. Он загадочно улыбался, — знаете вы что-нибудь интересное о тех местах, где мы сейчас идем?

Чикин пожал плечами.

— Чего тут может быть интересного? Лед нетронутый, «белые пятна».

— Историей освоения Арктики никогда не интересовался? А зря! Любопытные вещи в этой истории есть. Неожиданные вещи. Такого и не придумаешь… А если нам устроить что-нибудь вроде Клуба интересных встреч? Расскажем матросам об Арктике. Места эти знаменитые, событий всяких — и смешных и трагических — Арктика повидала не меньше, чем их в любом приключенческом фильме насчитаешь. Послушают ребята — прибавится у них уверенности, и не так страшен будет этот черт, как сам себя малюет. Страху да неверия всегда прибавляется, когда в неведении живешь.

Чикин, соображая, молчал.

— Веселую афишу нарисуем. Кока по этому случаю попросим кофе сварить. Посидим, как в молодежном кафе…

Штурманов сам загорался своей идеей.

— А заводилой вечера пусть будет Печеркин. Он уже знаменит на лодке достаточно, «Справочным бюро» его не зря окрестили. Знает он много интересного. Кое-чем в этом смысле и я ему помогу — есть у меня с собой несколько интересных книжек.

«Посидим, как в молодежном кафе»… Странно и неожиданно волнующе прозвучала для меня эта фраза. Слишком далеко мы были сейчас от городов, где есть молодежные кафе, — так далеко, что и вообразить трудно. Наверное, это будет неплохо — пусть даже на полчаса, но почувствуют себя ребята «землянами», а не аргонавтами, оказавшимися в ледовом плену. Пусть даже повспоминают немного о том и о тех, к кому им еще не скоро вернуться: когда хорошее вспоминаешь — прибавляется сил.

— Вот и мне кажется, что это может получиться неплохо, — сказал Штурманов. — Во всяком случае, попробовать можно.

И засмеялся.

— Хорошо звучит — Подводный клуб интересных встреч, а?

— Давайте веселую афишу сочинять, — сказал я.

Мне очень захотелось, чтобы поскорее собрался этот наш клуб. Заработала память, много хорошего встало перед глазами, захотелось поделиться им с кем-то в обстановке, не похожей на постоянную напряженность боевой вахты. Захотелось послушать кого-нибудь, чтобы он о чем угодно, но только не о нашей работе рассказывал. Можно очень любить свое дело, но если много взваливаешь его на плечи, быстро от него устаешь.

…Была веселая, заковыристая афиша. Были отличный кофе, и особая гордость нашего кока — пирожки. И наверное, потому, что событие это было ни на что не похоже и резко выделялось своей необычностью из цепочки событий, ставших уже привычными, народу собралось много.