На главном направлении
(Повести и очерки) - Падерин Иван Григорьевич - Страница 24

— Это за мной.

Надев ремень, он вынул из сумки горсть патронов и, перебирая их, как орехи, размеренными и точными движениями пальцев зарядил барабан. На прощание комиссар крепко пожал Косте руку, поцеловал его.

— Вот так, Костя, — сказал он, — письмо от отца прими к исполнению.

Бабушка проводила комиссара до калитки. На улице они постояли еще с минуту, о чем-то тихо договариваясь. Но Костя не прислушивался, потупившись, он смотрел в землю. А когда поднял голову, пыль от конских копыт клубилась далеко за городком.

Вскоре коня не стало видно. По степи удалялось только облако пыли. Небо было чистое, и казалось, что это ветер так низко прижал к земле последнее облако и гонит его, одинокое, из одного края в другой.

Костя не мог понять, почему комиссар Титов не рассказал как следует о том, что происходит там, на Дону. Почему последние дни на степных дорогах все чаще появляются большие гурты скота? Гонят и гонят коров, овец, телят — и все к Волге. Неужели на Дону негде пасти скот, неужели там не осталось травы?

На другой день, вглядываясь в даль, Костя заметил, что по степным дорогам двигаются большие обозы и толпы людей. Вскоре они вошли в город, заполнили всю улицу. Костя внимательно смотрел на угрюмых стариков, заплаканных женщин, испуганных девочек и мальчиков, которые прижимались к своим родителям.

«Почему люди так озираются? Или думают, что фашисты могут прорваться сюда?» — с тревогой думал Костя.

День ото дня Костя ждал, что комиссар Титов снова прискачет на своем красивом коне и привезет радостную весть о том, что полк отца погнал фашистов обратно в Германию. «А может, в такой день примчится сам папа? Вот будет здорово! У него, наверное, конь еще красивее, чем у дяди Володи!»

В степной дали все чаще и чаще стали подниматься клубы пыли, Косте казалось, что это отец мчится к нему. В такие минуты большие глаза его искрились и блестели особенно ярко. Но пыль оседала, и Костины глаза тускнели.

Бабушка целыми днями ходила по комнате, перекладывая одну и ту же вещь из угла в угол, и не собиралась эвакуироваться. Костя был этому рад и все приговаривал:

— Зря только с места сорвемся. Наши не пустят фашистов так далеко!

Мальчик глубоко верил в силу Красной Армии, и особенно в непобедимость того полка, которым командовал его отец, майор Пургин.

Но не знал Костя, что фашисты уже форсировали Дон и готовятся проникнуть в Сталинград «на плечах» 62-й армии, перед которой стояла задача оторваться от наступавшего противника и закрепиться на новых, более выгодных позициях. Такими выгодными позициями считался ближний сталинградский обвод с подготовленными оборонительными сооружениями — окопами, рвами, траншеями, блиндажами… Но чтобы выиграть время для выхода на этот рубеж, надо было на пути врага поставить заслон. Заслон должен был принять всю тяжесть вражеского удара, привлечь на себя силы фашистских танковых дивизий и стоять, пусть это обойдется очень дорого, но стоять до тех пор, пока главные силы совершат марш и закрепятся на ближнем сталинградском обводе. Эту задачу мог выполнить не каждый полк. Выбор пал на гвардейцев, которыми командовал отец Кости, майор Пургин.

Полк Пургина вышел из боя под прикрытием артиллерийского огня и остановился в степи перед деревней Большие Россошки. Вначале гвардейцы считали, что им дан короткий дневной привал. Но прошел час, другой, приближались сумерки, а их никто не тревожил.

— Майор Пургин ждет, когда нам в деревне блины напекут и постели приготовят, — сказал долговязый пулеметчик. Он поднялся, чтобы посмотреть, как по той стороне оврага, огибая деревню, проносятся на восток одиночные машины.

— Получишь и блин, и постель от немецких минометчиков, если еще немножко постоишь тут столбом, — одернул его гвардеец Фомин, которого в роте звали по имени и отчеству — Александр Иванович. — Сказано: ждать. Значит, сиди, жди, а если не сидится — ложись, спи, когда надо — разбужу.

Среди пулеметчиков бывший учитель Александр Иванович был самым старшим по возрасту — у него уже выступила седина на висках, а это как бы обязывало его строго, порой излишне придирчиво одергивать младших товарищей и, не считаясь со своей усталостью, по-отцовски охранять их сон и отдых.

Да, неплохо бы вздремнуть часок-другой после тяжелого утреннего боя и марша по знойной степи. Но никто не сомкнул глаз. А когда наступили сумерки, когда справа и слева мимо отдыхающих рот начали отходить батальоны и целые полки, пулеметчики насторожились. Теперь уж было не до сна и отдыха. Послышался ропот:

— Все отходят, а мы кого ждем?..

Наконец раздалось:

— Становись!..

Роты выстроились в походную колонну и, приготовившись к продолжению марша, замерли в ожидании команды: «Полк, шагом марш…» Но такой команды не последовало.

Под покровом темноты роты стали разводить куда-то в стороны. Не прошло и десяти минут, как полк будто растаял в холмистой степи. Только пулеметная рота осталась на месте. Вскоре из темноты донесся голос командира полка:

— Один взвод пулеметчиков — в мой резерв, остальных на склон высоты. Зарыться в землю хорошо и прочно…

Любимые слова майора Пургина «хорошо и прочно» прозвучали как строгое предупреждение: «Кто отступит — смерть!»

Командир взвода отвел Александра Ивановича и его напарника на курганчик.

— Вот тут ваш дом. Понятно? — И ушел к другим расчетам: такому опытному гвардейцу, как Фомин, не нужно было пояснять, что к чему.

Александру Ивановичу сразу стало как-то тревожно: темнота, тишина, только где-то там, за спиной, удаляясь, тарахтели повозки, а впереди, по-над Доном, словно зарницы, вспыхивали взрывы бомб и снарядов нашей дальнобойной артиллерии. Александр Иванович не тревожился бы так, если бы на эти разрывы противник отвечал залпами своих орудий. Но враг, как назло, молчал. Только далеко слева фашистские автоматчики изредка выбрасывали осветительные ракеты, чтобы отвлечь внимание от главных сил, которые сосредоточивались где-то в другом месте. Но где — трудно сказать. Хуже нет — ждать нового наступления врага, когда не знаешь, откуда он будет наносить удар.

— Зачем мы тут остались в такую ночь? Да еще «зарываться в землю». Степь… Копай, копай ее, пока жилы не лопнут, — разворчался напарник Александра Ивановича. — Другое дело — в большой излучине, там со всеми оборонялись. А здесь к чему копаем? Для этого, что ли, нам присвоили гвардейское звание? Вот ты, Александр Иванович, учителем был, а молчишь, как в рот воды набрал.

— Копай, копай, — сухо ответил Александр Иванович, налегая на лопату. Всякий раз, когда ему напоминали о том, что он учитель, у него пересыхало в горле от злости на фашистов.

— А вот если я не хочу копать! Может, командир зря силы мои тратит…

— Тогда сходи к нему и спроси: можно ли, мол, товарищ гвардии майор, не выполнить ваш боевой приказ? Надоело, дескать, землю копать, боюсь, жилы лопнут…

Майора Пургина Александр Иванович знал еще до войны, но более близко познакомился с ним в дни формирования и боевой учебы полка, в который был призван летом прошлого года. Первое время Александру Ивановичу казалось, что больше всех доставалось от командира полка ему, пожилому человеку, за то, что не умел поражать цели из ручного пулемета после больших перебежек и бросков: попробуй поразить, когда в глазах от усталости рябит и передохнуть нет возможности. Но потом присмотрелся и заметил, что и стрелкам, и станковым пулеметчикам достается не меньше.

Бывало, майор подведет роты к широкой реке и прикажет: через полчаса быть на той стороне и атаковать такую-то высоту! Под руками — ни лодки, ни парома, одни лопаты, топоры да плащ-накидки. И переправлялись!

Но больше всего доставалось от командира полка, как потом выяснилось, артиллеристам и минометчикам. Он не давал им покоя ни днем ни ночью. Как таблицу умножения, знали они все формулы и расчеты для стрельбы с открытых и закрытых позиций. А он все требовал. Отберет планшет, покажет кустик километра за три: «Поразить!» Вот и попробуй на память подготовить расчет. И готовили! А если кто-нибудь ошибался, тому свет был не мил…