Морской фронт - Пантелеев Юрий Александрович - Страница 46

Еще и еще раз обсуждали мы в штабе, чем и как помочь островам, но, к сожалению, не было ни сил, ни возможностей.

А погода стояла не отвечающая нашим думам и настроениям — сухая и ясная. Золотая осень, или «бабье лето», как принято называть… Сады и парки в Кронштадте оделись в сказочный наряд. Расцветился осенними красками и штабной садик. Было так тепло, что днем мы даже открывали окна.

Все командиры жили в штабе, в своих кабинетах. Работа шла беспрерывно, грани между днем и ночью стирались, чередовались лишь свет и темнота. Отдыхали урывками. И мы по наивности считали себя в безопасности, хотя огромное белое здание штаба и политуправления флота с его старинной башенкой возвышалось над окрестными домами и, залитое солнцем, наверное, прекрасно было видно противнику с южного берега залива.

8 сентября утром комфлоту доложили план перехода подводной лодки «П-1» на Ханко. Она должна доставить военно-морской базе медикаменты и боеприпасы для полевых пушек. План был утвержден, и командир подлодки приступил к подготовке похода. До острова Гогланд лодка должна была идти с охранением, а дальше самостоятельно.

Для поддержки частей 8-й армии в район Шепелевского маяка вновь ушла канлодка «Красное знамя» в охранении тральщиков и сторожевых катеров. Экипаж этого корабля накопил большой опыт ведения огня по берегу в поддержку нашей пехоте. Армейское командование часто сообщало нам: «Пришлите обязательно канлодку „Красное знамя“. Она отлично стреляет».

Из разговора по телефону с командующим ВВС флота генерал-майором М. И. Самохиным я понял, что на особо интенсивную разведку морского сектора в эти дни рассчитывать не приходится. Михаил Иванович, обычно добродушный, всегда был несколько упрям: к этому я привык. Но сегодня его добродушие было чем-то нарушено и в голосе ощущалось раздражение.

— Юрий Александрович, — говорил он, нервничая, — я понимаю, ты отвечаешь за разведку моря. Но пойми мое положение. Сегодня ночью мы бомбили скопление немецких войск в деревне Систо-Палкино. Ты знаешь, кого мы посылали на бомбежку? Гидросамолеты! Понимаешь, до чего дошло — гидросамолеты на это дело пускаем! Тебе ясно?!

Да, я понимал: если уж тихоходные морские разведчики МБР-2 превратились в бомбардировщики, значит, туго приходится там, на фронте.

Обычно барометром положения дел под Ленинградом были для нас заявки на артогонь от сухопутных войск. Поэтому еще до получения официальных сводок мы в штабе знали, где фашисты «нажимают», пытаясь прорвать наш фронт, и где сложилось особенно трудное положение… Так, 8 сентября с утра все корабли, в том числе линкор «Октябрьская революция» и крейсер «Киров», вели интенсивный огонь по району Красное Село и южнее Петергофа. Вела огонь и Ленинградская группа кораблей, а также Отряд кораблей реки Невы. Канонада стояла невероятная, чувствовалось нарастание больших событий — они близились. Кронштадт со своими пушками и кораблями был готов по первому зову броситься на помощь Ленинграду со всей своей мощью сотен орудий и тысячами чистых и верных матросских сердец.

Нам сообщалось, что в течение дня в Ленинграде несколько раз объявлялись воздушные тревоги, но они были напрасны: вражеские самолеты не появлялись.

В городе еще ходили трамваи и в сумерках зажигались витрины некоторых магазинов. Но война неумолимо приближалась, и мирные краски жизни большого города вечером этого дня сразу поблекли. Сначала нам донесли об интенсивном артиллерийском обстреле улиц, а затем о большом воздушном налете. В это время я занимался рассмотрением плана очередных минных постановок на подступах к Кронштадту. Уже совсем стемнело, на окнах мрачно чернели шторы затемнения. В кабинет с шумом, порывисто вошел контр-адмирал Валентин Петрович Дрозд, командующий эскадрой, высокий, худой, с подвижным лицом и резкими движениями.

— Начальник штаба, бросьте ваши дела! Быстро пошли на вышку!.. — И, схватив меня за рукав, потащил за собой.

— Что случилось? — спросил я по дороге, но Дрозд твердил одно:

— Быстрее, быстрее…

Через несколько минут мы оказались на открытом мостике сигнальной вышки, что архитектурно завершала ансамбль здания штаба флота. Сигнальщики, направив бинокли на Ленинград, молчали.

Взглянув на восток, я замер: на далеком горизонте, где обычно вырисовывались знакомые очертания города, сейчас бушевало море огня. Дыма в темноте не было видно, но кровавая полоса пламени то вспыхивала, становилась ярче и выше, то чуть угасала и появлялась в другом месте… Отчетливо доносились взрывы, сливавшиеся в сплошной грохот. Оцепенев, мы наблюдали эту картину; сердце каждого больно сжималось. Пылал наш родной город…

В крепости и на кораблях была объявлена воздушная тревога, ибо в любой миг самолеты могли появиться и над Кронштадтом.

С мостиков больших кораблей, со всех наблюдательных постов люди смотрели на Ленинград, охваченный огнем, У всех создалось впечатление, будто горит весь город.

Адмирал Дрозд вскоре убыл на крейсер «Киров», где держал свой флаг; я же отправился на командный пункт ПВО Кронштадтской крепости.

Под землей было тихо, никакой стрельбы сюда не доносилось, раздавались лишь приглушенные звонки телефонов, пощелкивания приборов и доклады матросов-планшетистов, наносивших обстановку на большие светящиеся экраны.

Вся ночь прошла в напряжении. Из донесений мы узнали, что вражеский налет начался около 19.00. Бомбы посыпались сразу же вслед за сигналом воздушной тревоги. Враг попытался не только разрушить город, но и сжечь его дотла. Самолеты сбрасывали огромное количество зажигательных бомб. В 22.30 — новый налег. Было сброшено двенадцать тысяч зажигалок и около полусотни бомб крупного калибра, от 250 до 500 килограммов. В городе вспыхнуло около двухсот пожаров.

Больше всего от зажигательных бомб пострадал Московский и Смольнинский районы; много бомб упало в районе Финляндского вокзала.

От двенадцати жилых домов остались одни развалины. Разрушен городской водопроводный узел. Более пяти часов пылали продовольственные склады имени Бадаева. Склады эти, деревянной постройки, стояли с 1914 года; противопожарных разрывов между ними не было, поэтому огонь быстро перекидывался с одного строения на другое. Погибло три тысячи тонн муки и около двух с половиной тысяч тонн сахару. Правда, часть горелого сахара была потом использована.

К сожалению, нашлись в городе вражеские и просто злостные болтуны, вечно «знающие» все новости; они пустили слух, будто из-за неразумного хранения продовольствия в одном месте все население разом лишилось двухлетних и даже трехлетних запасов, а потому так быстро и наступил голод… Это была преступная болтовня, рассчитанная на то, чтобы подорвать дух и без того встревоженных людей.

Конечно, досадно было, что мука и сахар не были заранее рассредоточены по различным базам, но мы хорошо знали, что главные городские, флотские и армейские запасы продовольствия хранились совсем в других местах, включая и Кронштадтскую крепость, поэтому голод наступил позднее, независимо от пожаров 8 сентября.

Правдивое описание той трагической ночи мы находим в книге уполномоченного Государственного Комитета Обороны по продовольственному снабжению города и фронта Д. В. Павлова: «Дома, улицы, мосты, люди, скрывшиеся в темноте, озарились зловещим пламенем пожарищ. Густые черные клубы дыма медленно тянулись к небу, отравляя воздух гарью. Приближалась ночь, и казалось, нет такой силы, которая могла бы остановить наступающее огненное море. Пожарные команды, группы самозащиты, тысячи рабочих, несмотря на усталость после трудового дня, кинулись в схватку с огненной стихией, и от их неистового напора пламя слабело и вскоре заглохло, за исключением пожара на складах имени Бадаева, где огонь бушевал более пяти часов».

Совсем поздно, когда над Ленинградом потухло багровое зарево и был получен сигнал отбоя воздушной тревоги, я вернулся в штаб флота и познакомился с важными донесениями. Сообщалось, что противник ведет усиленную воздушную разведку в районе Петергофа, значит, и здесь собираются тучи. Можно ожидать нового наступления. Мы сообщили об этом контр-адмиралу Дрозду на крейсер «Киров» и командирам линкоров, ибо в любой миг от нас могли срочно потребовать огневой поддержки войск.