Виртуальная история: альтернативы и предположения - Фергюсон Ниал - Страница 23

Харт и Оноре признают практические ограничения conditio sine qua non (например, в гипотетическом деле, где два человека одновременно застрелили третьего)[184]. Однако они не сомневаются, что его все равно следует предпочесть не менее субъективным допущениям “реалистов” о намерениях законодателей.

Философские следствия гипотетических рассуждений весьма сложны. Как заметил Гардинер, многое зависит от формы гипотетического вопроса, который часто оказывается неполным:

Эти проблемы формулировки подробно изучались логиками[186]. Однако историку, пожалуй, важнее решить, какие гипотетические вопросы вообще необходимо задавать. Не зря одним из самых сильных аргументов против рассмотрения альтернативных сценариев служит замечание, что количество возможных альтернатив ничем не ограничено. Подобно Цюй Пэну Борхеса, историк сталкивается с бесчисленными “расходящимися тропками”. Именно это Кроче считал главным недостатком гипотетического анализа.

На практике, однако, нет смысла задавать большую часть возможных гипотетических вопросов. К примеру, ни один человек в здравом уме не захочет узнать, что случилось бы, если бы в 1848 г. все население Парижа вдруг отрастило бы крылья, поскольку этот сценарий не правдоподобен. На эту потребность в правдоподобности при формулировке гипотетических вопросов впервые указал сэр Исайя Берлин. В своей критике детерминизма Берлин, как и Мейнеке, отталкивался от положения, что детерминизм несовместим с потребностью историка выносить оценочные суждения о “характере, целях и мотивах индивидов”[187]. Однако далее он провел различие (что до него предлагал Нэмир) между тем, что случилось, что могло случиться и что случиться не могло:

Это различие между тем, что случилось, и тем, что вполне могло бы случиться, имеет решающее значение:

Иначе говоря, нас интересуют возможности, которые казались правдоподобными в прошлом. Это прекрасно понимал Марк Блок:

Почти то же самое написал и Тревор-Ропер:

Иными словами, сужая спектр исторических альтернатив и рассматривая только правдоподобные варианты – и таким образом заменяя загадку “случайности” расчетом вероятностей, – мы решаем дилемму выбора между единым детерминистическим прошлым и необъятной бесконечностью возможных прошлых. Следовательно, необходимые нам гипотетические сценарии представляют собой не просто фантазии – это модели, построенные на расчетах относительной вероятности правдоподобных исходов в хаотическом мире (поэтому они и называются “виртуальной историей”).

Само собой, это значит, что мы должны в известной степени понимать теорию вероятности. К примеру, нам следует избегать заблуждения игрока, которому кажется, будто шанс, что при следующем повороте рулетки выпадет черное, возрастает, если до этого пять раз выпадало красное. На самом деле это не так – равно как когда мы подбрасываем монетку или бросаем кости[192]. С другой стороны, историки изучают людей, которые, в отличие от игральных костей, обладают памятью и сознанием. В случае с костями прошлое действительно не влияет на настоящее – важны лишь уравнения, которые описывают их движение в броске. Однако в случае с людьми прошлое часто имеет влияние. Вот простой пример (позаимствованный из теории игр): политик, который дважды избежал военного конфликта, может набраться смелости и взяться за оружие в ответ на третий вызов именно потому, что он помнит прошлые унижения. Любое предположение о вероятности вступления политика в открытый конфликт должно основываться на оценке его прошлого поведения и его текущего отношения к собственному поведению в прошлом. В связи с этим оценить историческую вероятность сложнее, чем математическую. Бог не играет в кости, а люди костями не являются. Мы возвращаемся к тому, что Коллингвуд назвал поистине “исторической формой” каузальности, в которой “причиной «вызывается» свободный и преднамеренный поступок сознательного и разумного агента”.[193] А как сказал Дрэй, “принципы поведения” агентов прошлого не всегда представляются нам строго рациональными[194].