Две томские тайны
(Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович - Страница 46

— Всё равно — очень похоже! И речка также весело шумит, и горы нависают. А воздух?! Чистый мёд! Надо обязательно сводить ребят сюда в поход! А ещё лучше — отметить здесь какой-нибудь праздник. Жалко, на 7 ноября, наверно, холодно будет.

Камни хорошо впитывали в себя последнее тепло осеннего сибирского солнца. Акрам сидел на одном из них и грелся, мысленно переносясь в родной Гурзуф.

— А зачем ждать? — вдруг решительно сказал он.

Роза перепрыгнула на соседний валун.

— И что предлагает директор алтайского «Артека»? — спросила она, стараясь удерживать равновесие.

Он встал. Её валун был выше, и их лица оказались рядом.

Акрам достал из кармана брюк сверкнувшее на солнышке колечко и одел ей на палец.

— Руку и сердце. Ты выйдешь за меня?

Она зажмурила глаза и прошептала многократное «да».

— Вот и повод для праздничного похода, — произнёс он и поцеловал невесту.

Следующим летом Всесоюзный пионерский лагерь «Артек» возобновил свою работу. В Белокуриху стали съезжаться пионеры из сибирских городов. Но костяк дружины по-прежнему составляла первая «гурзуфская» смена 41-го. За два года некоторые ребята успели выйти из пионерского возраста и стали сами вожатыми.

Походы в горы и песни у костра чередовались с работой в местном колхозе. За лето артековцы заработали денег на целый танк «Т-34». Правительственную телеграмму с благодарностью от Верховного главнокомандующего товарища Сталина директор лагеря Мансуров зачитал на торжественной линейке. И воспитанники, и вожатые плакали от радости и гордости.

Роза была на седьмом месяце беременности, когда Красная армия освободила Крым.

Читая в «Красной звезде» репортаж из освобождённого «Артека», муж негодовал:

— Фашисты сожгли наш Дворец, разрушили все пристани. Парки изрыли окопами и обнесли колючей проволокой. Вандалы!

Не дочитав до конца публикацию, он, взъерошенный, выбежал на кухню барака, где жена готовила ужин, и, подхватив её на руки, стал кружить вокруг столов, плиты и навесных шкафчиков:

— Мы скоро вернёмся домой! Инженерный батальон 4-го Украинского фронта начал восстанавливать «Артек». Уже следующую смену ребят мы примем в Гурзуфе!

Через неделю поздно вечером к их бараку подъехал легковой автомобиль. Молодцеватый капитан НКВД в сопровождении двух автоматчиков бесцеремонно вломился в комнату Мансуровых и громко зачитал постановление:

— По решению Государственного Комитета Обороны, вы, как крымские татары, подлежите переселению в Узбекистан. На сборы — полчаса.

— За что? — недоуменно спросил Акрам.

— «За участие в кол-ла-бора-цио-нистских формированиях, — по слогам, запинаясь, прочитал капитан, но закончил увереннее. — Выступавших на стороне нацистской Германии».

А от себя добавил:

— Про ваши злодеяния в концлагере «Красный»[62] уже знает вся страна.

Мансуров удивленно пожал плечами:

— Но я ни в каком другом лагере, кроме «Артека», не был.

И тут же получил прикладом автомата в живот.

Об ужасах депортации крымских татар Мансуров знал только понаслышке: от матерей и отцов, приводивших к нему на приём своих ребятишек.

— Нас везли в товарных вагонах. Стояла дикая жара. Люди изнемогали от жажды. А напиться могли только на станциях, если речка или озерцо оказывались поблизости. Некоторые пили прямо из луж. В Казахстане с вагонов начали снимать первые трупы. Хоронить никого не давали. Брюшной тиф. Я двух сыновей потеряла, спасите хоть последнего! — умоляла доктора рано постаревшая мать.

Эпидемию тифа удалось остановить, но дизентерия в антисанитарных условиях среднеазиатских кишлаков не переводилась. Пока посёлок спецпереселенцев из Крыма не влился в новый благоустроенный город шахтёров — Ангрен.

Несчастья обошли с Мансуровых стороной. И если бы не утраченная мечта — вернуться в Гурзуф, то вынужденный переезд с холодного Алтая в жаркий Узбекистан молодая семья могла занести в свой актив.

От Барнаула до Ташкента Акрама и Розу депортировали в спальном вагоне. Правда, их сопровождал охранник, но он постоянно бегал на станциях за пивом. В посёлке шахтостроителей в общем бараке они переночевали всего одну ночь. Главврач поликлиники, узнав, что молодой фельдшер до войны учился на педиатра и работал в самом «Артеке», сразу отправил его домой к главному инженеру «Шахтостроя». Пятилетняя дочь начальника болела тяжёлой формой полиомиелита, с параличом позвоночника. Акрам знал этот недуг, даже курсовую работу в институте написал по нему. В «Артеке» много таких ребят проходили курс реабилитации. За месяц он поставил девочку на ноги. Мансуровым сразу выделили отдельную комнату в общежитии, а рожать Розу даже отвезли в Ташкент, в настоящий роддом.

Выезд спецпереселенцев с места ссылки без разрешения комендатуры приравнивался к побегу и наказывался двадцатью годами каторги. Но для доктора Мансурова всегда делались исключения. Его отпускали на сессии и защиту дипломной работы. Мединститут из Симферополя, где он учился, эвакуировали в казахстанскую Кзыл-Орду, недалеко от Ангрена.

Роза родила дочь. Её назвали древним персидским именем Гульнара — «Цветок граната».

Жена тоже получила высшее образование, окончила пединститут в Ташкенте. Она устроилась в школу учителем математики, где и проработала до самой пенсии.

Акрам вступил в партию. Его давно бы назначили главным врачом поликлиники, если бы не проклятый статус спецпереселенца. Гульнара окончила школу с золотой медалью и решила поступать на факультет журналистики. Комендант из уважения к доктору выдал его дочери разрешение на выезд для учебы в Свердловск.

Гуля уже работала корреспондентом молодёжной газеты в Томске, когда Президиум Верховного Совета СССР, наконец, снял все санкции против крымских татар. Но на родину им возвращаться не разрешили, вместо этого в Узбекистане бесплатно выделили земельные участки, предоставили стройматериалы и дали ссуду по пять тысяч рублей на строительство индивидуального жилья.

— Без подачек обойдусь! — поначалу гордо заявил Акрам Мансурович и вместе с женой поехал летом отдыхать в Крым.

Туда-сюда помыкался. На работу его нигде не брали, хотя врачи-педиатры со стажем нужны были в каждом детском санатории.

В Ангрен они вернулись, не солоно хлебавши. Стоя с женой на утопающем в цветах балконе и глядя с третьего этажа благоустроенного многоквартирного дома на высокий хребет Тянь-Шаня, окутанный синеватой дымкой, быструю горную реку, стремящуюся в солнечную долину, Акрам смиренно сказал:

— Будем доживать свой век, Роза, в эрзац Крыму.

— А куда нам дёргаться, Акрам? Здесь мы нужны, нас уважают люди. Здесь — наш дом.

Крымчак смирил свою гордость, пошёл в горисполком и оформил ссуду на строительство.

В старости люди становятся обидчивыми. Любую несправедливость ощущают болезненно, гораздо сильнее, чем когда были полны сил и энергии. Иногда — не совсем адекватно. Что поделаешь, возраст!

Акраму Мансуровичу исполнилось уже семьдесят, его жене — шестьдесят пять, когда крымским татарам разрешили вернуться на полуостров. Страна, укравшая у них родину, загибалась сама.

Малогабаритная двухкомнатная квартира в панельном доме на четвёртом этаже на стариков впечатления не произвела. Даже меньше той, что была у них в Ангрене, а уж с новым домом — вообще никакого сравнения. К тому же спальню занимал прикованный к постели после аварии зять.

Но пальмы в палисаднике у подъезда! Старинный особняк с эркером[63] на узкой восточной улочке, ведущей к морю! Возле этого дома Акрам разрыдался. Он сел на вылизанную до блеска временем каменную ступень галантерейной лавки и закрыл седую голову руками.

— Что с тобой? — встревожилась дочь. — Тебе плохо? Может, «скорую» вызвать?