Стать ближе (ЛП) - Ротерт Бренда - Страница 3

Я сглатываю и прекращаю бороться с ремнями. Вместо этого, я бросаю взгляд на одно из привязанных запястий, а затем снова смотрю на доктора.

— Я сниму их, если пообещаешь, что не будешь вырывать катетер из вены.

Я встречаюсь с его взглядом карамельного оттенка, который излучает тепло. Никакого вызова в том, как он удерживает мой взгляд, нет, но могу сказать, что он изучает меня. Оценивает. Пытается выяснить, сумасшедшая ли я, как все остальные здесь.

— Просто кивни головой, если мы договорились, — говорит он.

Это непростое решение для меня. Я не хочу, чтобы мне делали какие-либо вливания. Я знаю, зачем игла находится в моей вене. Она для того, чтобы вводить питательные вещества и лекарства в мое тело. Чтобы поддерживать меня живой и здоровой.

Живая и здоровая — два состояния, в которых я больше не хочу находиться. Мои воспоминания безжалостны, и они никогда не исчезают из моего разума, даже когда я сплю. Я не могу сбежать из моей собственной головы, пока жива.

Но быть привязанной к этой кровати невыносимо. Ужаса, который я испытываю от невозможности бежать, достаточно, чтобы начать задыхаться. Сейчас я соглашусь на что угодно, лишь бы быть освобожденной.

Я киваю один раз, и доктор Дельгадо наклоняется, чтобы ослабить первый ремень.

— Я — не фанат ремней, — говорит он, пока занимается делом. — Я считаю, что они приносят больше вреда, чем пользы. Но если вы подвергнете себя опасности, у нас может не быть выбора.

Как только он снимает первый ремень, то поднимает мое запястье, чтобы рассмотреть его. Его рука в два раза больше моей, но у него нежные прикосновения.

На запястье осталось небольшое покраснение от моей недолгой борьбы с ремнем, но доктор Дельгадо, похоже, решает игнорировать это. Он кладет мою руку обратно на матрас и идет к другой стороне кровати, чтобы освободить вторую руку.

— Я — врач общей практики в Хоторн-Хилл, — говорит он. — Я буду приходить проведывать тебя каждый день, назначать лекарства, когда нужно, и лечить любые твои раны, которые ты можешь получить, и заболевания, которые могут у тебя развиться. Доктор Хитон консультируется со мной по поводу ваших занятий, мы взаимодействуем по любым назначениям или методам лечения твоего психического здоровья.

Доктор Дельгадо, похоже, более спокойный и терпеливый, чем доктор Тиллман, который становится раздраженным, когда я не отвечаю на его вопросы. Этот сукин сын несколько раз угрожал назначить мне успокоительные препараты и, по-видимому, довел дело до конца.

— Вижу, у нас тут имеется маркерная доска для тебя, — говорит доктор Дельгадо, кивая на прикроватный столик. — Хочешь что-нибудь спросить у меня или рассказать?

Я отрицательно качаю головой. Второй ремень теперь снят, и я растираю запястье.

— Если возникнут какие-то проблемы, дай мне знать. Ты можешь прогуливаться в округе в свободные часы с 7:00 утра до 7:00 вечера.

Я смотрю в незанавешенное окно, где виднеется ясное голубое небо. Большинство людей могли бы назвать этот день прекрасным, но не я. Я больше не могу найти красоты в этом уродливом мире. В мире, который позволил жестокое убийство другой половины моего сердца.

Закрыв глаза, я не пускаю солнце внутрь себя. К черту солнце. Я хочу тучи. Проливные дожди. Разрушающие торнадо.

— Я отменяю тебе успокоительные, но, Элисон… дай мне знать, если возникнут трудности с чем-нибудь. Печаль, бессонница… Что бы это ни было, я смогу выписать тебе что-нибудь, чтобы помочь. Уверен, тебе все еще больно из-за потери сестры. Я очень сожалею об этом.

В горле все напрягается и начинает жечь. Он первый, кто упоминает о ней, кроме той суки, доктора Хитон. И мне не нравится это. Для меня слишком больно слышать, как кто-то говорит о ней. Это поднимает на поверхность то, что является ужасающе реальным.

Я хватаю покрывало, ложусь, сворачиваюсь в позу эмбриона и накрываю себя покрывалом с головой. Этот доктор кажется довольно-таки хорошим парнем, но я больше не хочу его слушать. Мне нужно выплакаться, пока в голове не затрещит, так я смогу почувствовать что-то еще — что угодно — кроме боли, что выжгла путь ко мне в душу.

Глава 3

Элисон

— Как ты сегодня, Элисон? — спрашивает доктор Хитон, от ее фамильярного тона складывается ощущение, что мы давние подруги.

Я смотрю в окно ее кабинета, задаваясь вопросом, погода снаружи такая же приятная, какой и видится? Солнце снова ярко сияет в ясном голубом небе, но сейчас ведь апрель. В моем родном Чикаго погода в апреле может быть той еще стервой. Холодной, дождливой и унылой.

А я теперь нахожусь еще дальше от экватора, севернее. Готова поспорить, что снаружи морозно, а солнечные лучи дают лишь иллюзию тепла.

— Ты можешь поговорить со мной, — говорит Хитон уже, по крайней мере, в двадцатый раз, с тех пор как я прихожу сюда. — Все, о чем говорится в этой комнате, конфиденциально. Я здесь, чтобы помочь тебе справиться с горем, которое, я знаю, ты ощущаешь.

Я осматриваюсь в ее кабинете. На деревянных стенах висят дипломы в рамках, книжные полки с книгами и фотографиями, также в рамках, расставлены определенным образом. На фотографиях изображены люди, позирующие на камеру, и все они улыбаются так идеально, что могли бы быть людьми с бумажных картинок, которые вставляются в рамки, когда вы их только покупаете.

Фонтан в форме связки бамбука журчит в углу, а аккуратно подстриженные деревья бонсай стоят в ряд на подоконнике за столом Хитон.

Даже коробка с салфетками на кофейном столике передо мной расположена продуманно — одним уголочком ко мне — так, что выглядит в форме алмаза. Верх салфетки вытянут наверх, а стороны подвернуты аккуратно внутрь. Это похоже на фонтан из ткани, образующий красивую форму параллельных частей.

Но это не коробка салфеток доктора, чьи пациенты чувствуют себя с ним комфортно, чтобы поплакать. Если бы коробка была наполовину пуста, и маленькие белые частички салфеточной пыли усеивали бы журнальный столик, я, по крайней мере, почувствовала бы себя готовой воспользоваться одной.

Причудливая улыбка появляется на моих губах, пока я воображаю, как вытягиваю салфетку или две. Я представляю, как Хитон кидается на коробку сразу после этого, чтобы навести порядок в фонтане салфеток и убрать прочь их частички со стола.

— Чему ты улыбаешься, Элисон? — теплота в ее тоне говорит мне, что она думает, это как-то связано с ней. — Увидела что-то, что заставило тебя вспомнить нечто счастливое?

Я тихо вздыхаю и смотрю на настенные часы. Подходят к концу 35 минут нашего часового занятия. Я пробыла в Хоторн-Хилл уже около месяца, и у меня никогда не было более двух дней, чтобы я не приходила сюда на занятия.

Одна из моих любимых игр, в которые я играю сама с собой на протяжении урока, — «будет она или не будет?». Иногда Хитон становится настолько раздраженной, что отпускает меня пораньше. Иногда она упорствует и заставляет меня оставаться с ней целый час. Я вполне уверена, доктор Хитон уже испробовала каждую уловку из своего арсенала, начиная с той, когда она просто молча пялится на меня в течение всего часа, и оканчивая той, когда она предлагает просто поплакать со мной; ее подходы ко мне различны и разработаны для того, чтобы добиться реакции.

Сегодня понедельник, поэтому, думаю, Хитон продержит меня весь час. Она начинает свои рабочие недели, занимаясь со мной подольше, пытаясь разговорить.

— Мы не достигнем прогресса таким путем, — говорит Хитон, положив ногу на ногу, сидя напротив меня в старомодном кресле wingback [9] . — Я знаю, что внутри тебя наполняют мысли и чувства, Элисон.

Я просто хочу вернуться в свою комнату и почитать книгу, которую взяла из библиотеки Хоторн-Хилл. Это биография бывшего военнопленного, и я подсела на нее.

— Когда я обеспокоена состоянием своих пациентов, я беру работу на дом, — Хитон наклоняется вперед в своем кресле. — И в эти выходные я снова перечитала твою историю болезни.