Джеки, Клод и мистер Фиси - - Страница 3

— Да любые, какие могут прийти в голову, лишь бы приостановить собаку. А хорошую борзую притормозить не так уж просто: они чертовски храбры и страшно бесятся, нельзя даже позволять им смотреть на бега — могут вырвать из рук повод. Много раз я видел, как пес пытается финишировать со сломанной ногой. — Он помолчал, задумчиво поглядывая на меня большими светлыми глазами; видно было, что Клод дьявольски серьезен и погружен в глубокие раздумья.

— Пожалуй, — продолжил он, — на тот случай, если мы соберемся проделать эту работу как следует, мне нужно тебе кое-что рассказать — тогда ты лучше поймешь, во что мы с тобой ввязываемся…

— Валяй. Я хочу это знать.

С минуту он молча и пристально глядел в окно.

— Главное, о чем следует помнить, — мрачно изрек он, — это то, что все парни, которые участвуют в подобных бегах, очень изобретательны. Даже более, чем ты можешь себе представить. — Он запнулся, подыскивая подходящие слова.

— Возьмем, к примеру, различные способы придерживания бегуна: первый и самый обычный — стрэппинг.

— Стрэппинг?

— Да, то есть стяжка. Это самое простое — затягивают, понимаешь, ошейник так. что пес еле дышит. Умный парень точно знает ту дырочку в ремне, которой следует воспользоваться и насколько именно корпусов она притормозит собаку. Обычно пара лишних дырок годится для пяти—шести корпусов. Затяни как следует — и пес придет последним. Я знавал многих бегунов, околевших в жаркий день прямо на бегах из-за сильной стяжки. Это мерзость — настоящее удушение. Ну и еще: некоторые владельцы просто связывают черной лентой два пальца на лапе. После этого собака бежит не быстро — это мешает поддерживать ей равновесие.

— Звучит не так уж страшно.

— Есть и такие, что прилепят под хвост, поближе к тому месту, где он переходит в туловище, жевательную резинку. Тут уж совсем не весело, — слова Клода звучали возмущенно. — У бегущей собаки хвост чуть движется вверх-вниз, а жвачка держит волоски на самом нежном месте. Нет пса, которому бы это понравилось… Еще применяют снотворные пилюли, сейчас это весьма в ходу. Ориентируются по весу, будто врачи, и отмеривают порошок исходя из того, на сколько корпусов хотят замедлить собаку — на пять, десять или пятнадцать… Но это самые обычные уловки, в общем-то, ерунда. Абсолютная ерунда в сравнении с другими штуками, особенно если говорить о цыганах. О том, что творят они, противно даже рассказывать — такого злейшему врагу не пожелаешь.

И он рассказал мне об этом, и это действительно страшно, так как связано с насилием и болью… Затем Клод перешел к тому, что делают, если от собаки требуется выигрыш.

— Чтобы подхлестнуть бегуна, существуют не менее страшные способы, — тихо сказал Клод, и лицо его стало загадочным. — И, быть может, самое простое из этих средств — травка «зимолюбка». Если увидишь когда-нибудь собаку с голой спиной или с плешинами по всему телу — эго и есть «зимолюбка». Перед самыми бегами се с силой втирают в кожу. Иногда пользуются мазью Слоуна, но чаше берут «зимолюбку» — жжет она ужасно. То есть так сильно, что пес изо всей мочи стремится бежать и бежать, лишь бы избавиться от боли… Бывают и особые составы, которые вводят шприцем. Возьми на заметку — этот способ новейший, и большинство жуликов на треке им не пользуется из-за собственного невежества. Зато уж парни из Лондона, которые приезжают в больших лимузинах и привозят отборных бегунов, взятых у тренера на денек за наличные — они-то и пользуются иглой.

Как сейчас вижу Клода — сидящим за кухонным столом, со свисающей с губ сигаретой и сощуренными, чтобы уберечься от дыма, глазами. Он поглядывал на меня, щурился и продолжал:

— Тебе необходимо помнить следующее, Гордон: когда им надо заставить пса выиграть, они не остановятся ни перед чем. С другой стороны — ни одна собака не может бежать быстрее, чем позволяет ее сложение — что бы с ней ни делали. Поэтому, если нам удастся записать Джеки в безнадежные, то наше дело выгорит. Ни один бегун из этого списка никогда его не догонит — хотя бы и с травкой или с иголками. Хотя бы и с имбирем…

— Имбирь?

— Ну да. С этим самым имбирем все просто. Делают они вот что: берут кусочек сырого имбиря, величиной примерно с каштан, и минут за пять до старта запихивают в собаку.

— То есть в пасть? Пес ее съедает?

— Нет… Не в пасть.

Вот так оно и продолжалось. Поочередно мы совершили восемь долгих поездок на трек с двойником, и за каждую из них я все больше узнавал об этом «очаровательном» виде спорта, особенно о том, как замедлить или подстегнуть собаку, и о способах применения различных препаратов. Я услышал о «крысиной обработке» — это делалось, чтобы заставить небеговую собаку преследовать ложного зайца, для чего на шею ей привязывали консервную банку с крысой внутри. В крышке банки имеется дырка, достаточная, чтобы крыса могла просунуть голову и покусывать собаку. Но та, не в силах ухватить крысу и, естественно, обезумев, носится, получая крысиные укусы — тем чаще, чем больше трясется привязанная банка. Наконец кто-нибудь выпускает крысу, и пес, ранее совершенно послушный и не обидевший даже мышки, в ярости набрасывается на крысу и рвет ее в клочья.

— Проделаешь это несколько раз, — объяснял Клод, — хотя, заметь, я не сторонник этого, — и пес станет настоящим убийцей и погонится за чем угодно, хотя бы и за фальшивым зайцем…

Мы уже миновали Чилтерс и понеслись под уклон, выезжая из буковой рощи на поросшую вязами и дубами равнину, к югу от Оксфорда. Клод сидел рядышком, покуривая и с головой погрузившись в воспоминания; каждые две—три минуты он оглядывался, проверяя в порядке ли Джеки. Пес наконец улегся и, как бы в ответ на то, что нашептывал ему, оборачиваясь, Клод, тихонько шуршал хвостом по соломе — якобы понимая слова хозяина.

Скоро мы въедем в деревню Тэйм, с ее широкой Хай-стрит, где в рыночные дни размещают коров и свиней, а когда, раз в году, в поселке открывается ярмарка, то здесь, в центре, возникают качели, карусели со спаренными автомобильчиками и появляются цыганские фургоны. Клод родился в Тэймс и упоминал об этом буквально каждый раз, когда мы там проезжали.

— Так, — заметил он, едва показались первые дома. — Это Тэйм. Я, знаешь ли, Гордон, здесь родился и вырос.

— Ты мне уже рассказывал.

— Ух и забавные штуки мы тут проделывали, когда были мальцами, — в его голосе прозвучали ностальгические нотки.

— Ну еще бы.

Он помолчал, потом заговорил о своем детстве, скорее всего, чтобы снять избыток нервного напряжения.

— Был у соседей мальчишка, по имени Гилберт Гомм: остренькое личико, как у хорька, и одна нога чуть короче другой. Дикие вещи мы с ним творили, когда собирались вместе. Знаешь, что мы делали, Гордон?

— Что?

— По субботам, когда папаша с мамашей были в пивной, мы отправлялись на кухню и отсоединяли трубу от газовой плиты. Потом забулькивали газ в наполненную водой молочную бутылку, садились и пили это из чайных чашек.

— Это вкусно, что ли?

— Вкусно? Страшная гадость! Но мы подсыпали сахарку, и тогда вода казалась не столь противной.

— А зачем вы это пили?

Клод повернулся и уставился на меня с крайним недоверием:

— Ты хочешь сказать, будто сам ни разу не пил «Змеиную воду»?

— Не могу сказать, что пил…

— Я-то думал, все делали это, будучи малышами! Это опьяняет совсем как вино, даже хуже — зависит от того, как долго пропускаешь через воду газ. Мы вдвоем, по субботам, так напивались на кухне, что чуть с ног не валились, и это было восхитительно!.. А однажды папаша поймал нас, придя домой пораньше… Ту ночь я, пока жив, не забуду. Держу я эдак молочную бутыль с булькающим газом — красота; а Гилберт уперся в пол коленками и ждет моей команды, чтобы выключить газ. И тут входит отец.

— И что он говорит?

— Господи, Гордон, это было ужасно. Он ни слова не вымолвил: встал возле двери и начал нащупывать поясной ремень. Очень медленно расстегнул пряжку и потянул его из брюк, при этом глаз с меня не сводил. Был он здоровяком: ручищи — как паровой молот, черные усы, а щеки в лиловых прожилках… Так вот: хватает он меня за курточку и выдает на всю катушку, как только может, используя конец с пряжкой, и честно, Гордон, как перед Господом, я думал, он собирается меня убить. Но он все-таки остановился и снова, медленно и тщательно, надел и застегнул ремень и заправил рубаху, при этом от него здорово пахло пивом. А потом, так и не сказав ни слова, вышел прочь и снова направился в пивную… Самая зверская порка в моей жизни.