Оберон - 24. Трилогия (СИ) - Машков Александр Иванович "Baboon" - Страница 65

— Тоник, откуда я знаю?! Все они оказались одарёнными, у них всех сильный ген Первых людей. Пойдём отсюда скорее, мне надо на воздух, а то начинает мутить.

— Мутить? — переспросил я, — давно тебя мутит?

— Нет, недавно, — удивилась Катя.

Так, подумал я, спокойнее, меня самого мутит от этого места.

Мы нашли потайной ход, который был недалеко от камина, прошли пустынными дворами и переулками, и вышли на оживлённую площадь.

Равнодушно посмотрев на праздник, отправились домой. Смотреть на веселье, когда перед глазами стояла картина камина, превращённого в крематорий, да и подвешенного к крюку мерзавца, никак не хотелось, да и не прибавляло аппетита.

Мы добрались до своего дома, пошли в баню. Пока я избавлялся от скафандра и упаковывал его, Катя уже начала париться. Баню теперь топили ежедневно, здесь мылись семья купца, которая недавно вернулась из гостей. Они, оказывается, гостили у мамы Любавы, которая соскучилась по внукам. Мы теперь мылись по ночам, никому не мешая.

— Тоник, ты как? Тебя не мутит? — заботливо спросила Катя.

— Когда вспомнится, нехорошо становится, — отозвался я.

— А вот мне, от вида твоего дружка становится плохо.

— Кать, тебе не кажется, что ты беременна? — вдруг предположил я.

— Беременна? Как это? — удивилась девушка.

— Ну как, мы ведь давно вместе, и забыли про всё.

— Нет, не может быть, это мы просто насмотрелись на такие вещи в последние дни, что поневоле замутит. Впрочем, доберёмся до Станции, разберёмся.

— Да, Катенька.

— Ты не хочешь ко мне?

— Ты права, Кать, мы насмотрелись всякого, и устали. У меня во рту гадко, и этот трупный запах…

— Может, заедим чем?

— Что ты? Противно, пошли, лучше, ляжем.

Добравшись до постели, мы впервые не стали ничего делать, обнялись, нацеловались, и уснули.

Мы так разоспались, что нас утром еле разбудили. Нас приглашали на завтрак.

С трудом приведя себя в порядок, и отчаянно зевая, мы пришли под светлые очи хозяев.

— Вы так выглядите, будто всю ночь не спали! — удивился Любомир.

— Кончай, отец, не смущай молодёжь.

Мы сделали вид, что всё так и было, всю ночь мы миловались, чтобы ни у кого не было даже тени подозрения на наше участие в ночных событиях.

— А где дети? — вспомнил я.

— Спят ещё, — махнул рукой Любомир, — пусть отсыпаются, пока детство не кончилось.

— Нам надо возвращаться, все дела сделаны, на праздник насмотрелись, думаем, вперёд войска двинуться, два дня, и мы на месте.

— Да, согласен с вами, ребята, — вздохнул Любомир, — хотя я с удовольствием оставил бы вас у себя, хоть навсегда, правда, любимая?

— Да, любимый, наши дети очень к ним привязались, они будут очень огорчены, если наши гости так быстро уедут.

— Что делать, служба! — непритворно вздохнул я.

Как мы и ожидали, прискакали Лада с Ратибором, с батюшкиным приказом явиться к нему.

Мы решили не тянуть, надели скафандры, забрали свои вещи, попрощались с хозяевами, оседлали лошадей, и двинулись под светлые очи местного государя.

Князь, узнав, что мы уже собрались в дальнюю дорогу, сообщил нам, что только хотел это же нам предложить. Передал нам опечатанную грамоту для Микулы, и отпустил.

Мы тепло попрощались с Ладой и Ратибором, строго настрого наказали им не сбегать из дома, не расстраивать родителей. Ребята переглянулись, блестя хитрыми глазами, и мы подумали, что эти двое ещё принесут своим родителям немало волнений.

Правда, на все их расспросы о пограничной жизни мы рассказывали только о суровых буднях, дозорах, усталости, холоде, когда стоишь на караульной вышке, или прячешься в секрете, но на наших двойников наши рассказы действовали совсем не так, как мы рассчитывали. В общем, жди, Микула, новых гостей!

— Катя, как ты думаешь, нашим друзьям не перепадёт от Дубыни? — спросил я, когда мы выехали из города, — он может подумать на них? Перепутать с нами?

— Ой, правда, — расстроилась Катя, — может наоборот, затаится, а вдруг захочет избавиться? Вообще-то он всего лишь слуга был, охранник.

— Ты не помнишь, как в это время наказывают за изнасилование?

— Тоник, ты же историк! — фыркнула Катя, — Штрафовали преступника, только я в денежных мерах не сильна. Судит князь. Я думаю, они не пошли бы на такое, если бы знали, что им грозит смертная казнь, или тюрьма, тем более что инициатива была, с моей стороны… прости, Тоничек, так надо было. Так вот, смертная казнь за изнасилование была принята только в семнадцатом веке.

— Если Дубыня соображает что-либо, будет сидеть тихо, тем более что заявления на него не было, — задумчиво сказал я, — а от нас он бежал, потому что мы не стали бы его судить, просто снесли бы ему башку.

— А если нам? — спросила Катя.

— А нам за что? — удивился я.

— Кто его знает?! — засмеялась Катя, — Нам, может быть, сошло бы с рук! — она пришпорила коня, и поскакала намётом по накатанному снежному пути.

Мы торопились, даже не снимали скафандров, договорившись оторваться за вынужденное воздержание на заставе, в такой уютной и желанной постельке, а то и в бане.

Но и там нас ждал неприятный сюрприз: поганые напали.

Заставы сделали всё, чтобы отразить нападение, к тому же пока это были передовые отряды, прощупывающие нашу оборону. Основные части были ещё в пути, как и наши.

Увидев нас, Микула прямо расцвёл от радости, узнав, что помощь идёт.

Мы попросились на стены засеки, немного проредить врага. Микула, немного помявшись, разрешил, и теперь мы расстреливали из луков неприятеля. Одна стрела, дин враг. Шлемы закрыты.

Некогда было ни переодеться, ни сходить в баню. Впрочем, мы в этом не нуждались.

Вольха, между прочим, выздоровел, приходил, просил у нас прощения, просился опять в нашу команду, чтобы хоть видеть свою любимую. Боюсь, он здорово влюбился в Катю. Безнадёжно.

Мне даже жалко его стало, ведь Вольха для Кати был не больше, чем объект для сбора генетического материала. Ну, немного подлечила, всё-таки и ей ничто человеческое не чуждо. Как и желание поспать. Мы теперь спали в скафандрах, потому что могли сыграть тревогу в любой момент.

— Тоник, нам пора уходить, — сказала как-то моя жена вечером.

— Мы же договорились? Как придёт войско, отправляемся.

— Пора, мне уже пора, самое большее, неделю, и то, с потерями. Неужели всё, что мы сделали, зря, Тоник?!

— Как ты думаешь, Катя, наш домик не сожгли?

— Не знаю, Тоничек, ты же что-нибудь придумаешь? Как ты находишь двери? Я ничего не вижу, всегда иду за тобой, — я пожал плечами:

— Просто вижу проход. То в виде обычной двери, или отверстия, если вокруг ничего нет, просто вижу, куда идти.

— А ты знаешь, куда выйдешь?

— Нет. Ты же сама видела: приоткрываешь дверь, можно войти, можно вернуться, но, если вошёл, не факт, что вернёшься назад.

— Как же нам вернуться на Станцию?

— Не знаю, Катя, мне иногда кажется, что нас кто-то водит по Мирам.

— Тогда… что получается, Тоник?! Нас здесь водить могут только создатели этого заповедника! И то, что мы здесь делаем, нужно не людям, а им?! Странникам?

— Катя, не волнуйся так. Видишь, какое здесь смешение эпох? И здесь все одной крови, только разные расы.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Надо надеяться на лучшее. Возможно, это какой-то высший разум. Катя, мы можем долго гадать, что, зачем, и почему. У нас есть цель: выйти отсюда. Что для этого нужно? Пробиться сквозь стан врага. Для этого надо предупредить Микулу, объяснить ему так, чтобы поверил нам, помог.

— Это невозможно! — простонала Катя.

— Невозможно будет, когда подойдут основные силы! Сейчас мы ещё можем пробиться! Катя, у тебя же есть дар убеждения! Как ты блестяще провела операцию в городе! — начал я уже откровенно льстить своей подружке, сам внутренне содрогаясь от воспоминаний о проведённой Катей операции.

Недаром говорится: утро вечера мудренее, утром мы подошли к Микуле, и я заявил с ходу: