Звезда в тумане
(Улугбек. Историческая повесть) - Парнов Еремей Иудович - Страница 13

Али-Кушчи осторожно присел, не решаясь коснуться спящего. А тот вдруг спросил:

— Чего тебе, Али? Пора мне вставать? Я, наверное, спал очень долго?

— Вы не спите, мирза?

— Так, немного дремлю… Знаешь, я как будто нашел другое решение той самой задачи, которую так красиво решил наш Джамшид.

— Великий Джамшид! Он так высоко отозвался об атласе вашем „Зидж Гурагони“, мирза, о ваших таблицах.

— Мне приятна похвала такого ученого, как Гияс-ад-дин-Джамшид. Мы с ним, правда, немного поспорили. Но, по-моему, мне удалось убедить мауляну.

— Все уверены в этом.

— Откуда ты знаешь, Али? Ты, мне помнится, был в это время в Ходженте.

— Рассказывал наш Челеби.

— Мерием Челеби? Этот мальчик истину ставит превыше всего. Ему можно верить. Как он рассказывал?

— „Наш мулла Гияс-ад-дин Джамшид, — говорил Челеби, — спросил на собрании нескольких султанов, принца, автора таблиц, почему в трактатах по астрономии сказано, что в апогее и перигее никакого уравнения нет, тогда как мы находим определение его в таблицах“. Его величество ответил: „В мои намерения не входит установить в моих таблицах уравнения для этих двух точек“.

— Все верно, так оно и было.

— Да, мирза. А от себя Челеби добавил, что ваш ответ Джамшиду, очевидно, правилен, и он, Челеби, обоснует это в своих комментариях.

— Ладно, пусть обоснует. Я бы хотел поразмыслить с тобою, Али, о той задаче. Она сводится к уравнению… Дай-ка мне листок бумаги.

— Простите, мирза! Я шел к вам не с этим. У меня к вам глубокая просьба!

— Говори, мой кушчи[55].

— Все мы, ученики ваши, просим выслушать нашу нижайшую просьбу.

— Хорошо, говори, — улыбнулся мирза.

— О великий мирза! Мы хотим вас сегодня увидеть в соборной мечети во время молитвы аль-аср.

— Что это с вами случилось?

— Сегодня день святой пятницы. Заткните врагам своим глотки, мирза.

— Мне так жалко времени, Али. У меня его мало осталось. Вы ошибаетесь, надеясь на чудо. Мое появление в мечети ничего не изменит. Напротив, оно лишь раздует угли тлеющей злобы. Ничего не получится. Я лучше закончу вычисления. Звезда из четырехугольника, лежащая на спине, задала нам загадку.

— Попробуйте. Умоляю!..

— Кто сегодня там служит?

— Сам мухтасиб Ашик.

…Как же, старый знакомец. Он однажды незваный явился на пир во дворец. Руки к небу поднял и, обратясь к Улугбеку, крикнул: „Ты уничтожил веру Мухаммеда и ввел обычай кафиров!“ Это был вызов. Оскорбление при всех, о котором тотчас же узнает весь Самарканд. Что было делать? Срезать голову мухтасибу не значит победить. Это лишь смоет оскорбление. Но начнется война… Истинный оскорбитель Ходжа Ахрар останется невредимым. Что ему мухтасиб? Только палец. Сруби — тут же вырастет новый. Нет, если уж война — так война. Надо сразу ударить по всем. Бледный от гнева, поднялся мирза. Все с ужасом ждали, что скажет и сделает он. Но недаром великий Тимур хвалил быстроту и находчивость внука. „Что, пришел за славой шахида?[56] — рассмеялся тогда мирза. — Не получишь ее. Умирай дураком, балаганной куклой, которую вертят другие“. И еще он сказал те роковые слова, о которых узнали во всех городах мусульманских: „Религия рассеивается, как туман, царства разрушаются, но труды ученых остаются на вечные времена“.

Так и сказал тогда мухтасибу он, про себя задыхаясь от гнева. Пожалуй, не стоило так говорить… А может, и стоило! Это их испугало. Они затаились, как змеи в камнях, и только шипели: „Безумен мирза! Ислам он посмел уподобить туману. Туман-де рассеется… Царства, сказал, разрушаются. Так надо разрушить его нечестивое царство, пока он не разрушил ислам“.

— Я как-то встречался с сеидом Али, — задумчиво сказал Улугбек. — Стар, видно, стал я, если мне предлагают идти на поклон к мухтасибу.

— Не на поклон, государь!

— Ах, мой Али! Ты же знаешь, что старый дурак не упустит случая сказать мне новую дерзость. Я его не карал, и он не боится меня.

— Боится, мирза. Смертельно боится! Собаки всегда лают на льва, когда боятся. Они вас не понимают и страшатся вдвойне потому.

— И сильней ненавидят.

— Да, мирза. Но в мечеть пойти надо. Не для них — для народа. Вы покажете всем, что чтите закон Мухаммеда, и что бы ни говорили тогда муллы, люди не очень-то им поверят. А так вы сами подтверждаете все, что о вас говорят.

— Недаром тебя называют Птолемеем нашей эпохи», сокольничий, — вдруг рассмеялся мирза. — Ты меня, кажется, убедил. Да, кстати, я слышал, сеида Ашика тоже как-то зовут, и не менее пышно?

— Старый Ходжа Ахрар отзывается о нем очень лестно. Он говорит, что не было и нет проповедников, равных сеиду, разве что сам Моисей.

— Ух ты! Как высоко! Это правда, Али?

— Говорят, государь, а там кто его знает…

— Ну, ладно, вели, чтоб седлали коней.

VIII

Ее построила любимая жена Тимура, китайская принцесса, которую за красоту прозвали Биби-ханым — Прекраснейшей дамой. Проводив в очередной поход мужа, она решила порадовать его при возвращении мечетью, больше и прекраснее которой нет во вселенной. Все свои наряды, драгоценности и все подарки мужа, награбленные в разных городах, отдала Биби-ханым на строительство мечети. Но главный зодчий не торопился возводить строение. Он полюбил Биби-ханым и жил мечтой о следующем дне, когда опять увидит ее. А так как прекрасная китаянка приезжала на строительство каждое утро, зодчий мечтал только о том, чтобы работа затянулась до бесконечности. Заметив нетерпение царицы, он дерзко предложил ей мечеть в обмен на поцелуй. А тут еще царица узнала, что Тимур возвращается домой с победой и скоро будет в Самарканде. Что ей оставалось делать? И согласилась, И мечеть стала расти со скоростью бамбукового побега. Но в день отделки главного портала майоликой строитель потребовал обещанной награды. Пришло, видно, время расплаты. Зодчий обнял царицу и потянулся к ней губами. В последнюю минуту едва успела сна прикрыть лицо, и жгучий поцелуй пришелся только в руку. Но жар его был столь велик, так горяча и так нетерпелива была любовь зодчего, что поцелуй прожег ладонь и навсегда остался багровым следом на щеке ханым.

Войдя в столицу, Тимур был поражен и восхищен. Царь-разрушитель был для Самарканда царем-строителем, и лучшего подарка ему нельзя было преподнести. Но мечеть мечетью, а след от поцелуя горел, взывая о мести. И было велено виновника схватить. Но зодчий взбежал на минарет и, бросившись оттуда, на самодельных крыльях улетел в Иран. Откуда вдруг взялись крылья? Но так говорят люди…

Эту сказку, конечно, слышал Улугбек, и каждый раз дивился народной фантазии, которая стремится все облагородить, подкрасить, все показать какой-то волшебной стороной. Уж он-то знал отлично родную бабку свою — она его воспитывала с детства. И вовсе не она велела мечеть построить, а сам Тимур. Он был тогда уже стар, и бабушка навряд ли тоже могла воспламенить хоть чье-то сердце…

Вот так-то… В честь знаменитого индийского похода, в котором завладел несметными сокровищами могольских властителей, и велел построить Тимур соборную мечеть. Он специально согнал для этого сотни иноземных мастеров. Посмел бы кто-нибудь не так взглянуть на царицу… Лишь в одном права легенда — Тимур хотел увидеть соборную мечеть первейшей в мире, чтобы по пятницам могли в ней собираться все взрослые мужчины Самарканда, все мусульмане старше тринадцати лет.

А строилась она не год, не два, и не три… не с быстротой растущего бамбука, конечно. За это время успел Тимур сходить и против турок, и в Египет, успел приумножить и добычу и славу. Пора было подумать уже о том дне, когда предстанет он перед ликом аллаха.