Осень Овидия Назона
(Историческая повесть) - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 30

Назон был еще юношей, когда Август предпринял жесткие меры в отношении разбойников, которые нападали на дорогах и даже в городах, среди бела дня, грабили и убивали. Были расставлены караулы в местах, прославленных разбоем. Виновных сурово наказывали, и настало время, когда это зло было устранено.

Еще в первые годы правления Август прославился своей щедростью ко всем сословиям. Когда в александрийском триумфе он привез в Рим царские сокровища, то пустил в оборот столько монеты, что ссудные проценты сразу понизились, а цены на землю возросли. Народу он делал денежные подарки. При недостатках в хлебе он продавал гражданам хлеб по милой цене, а бывало давал даром.

Так, вспоминая добрые дела правителя, Овидий хотел внушить себе, что Август — человек благородный и способный на сочувствие. Если так, то, может быть, Ливия повинна в несчастьи поэта? Может быть, она возвела клевету, стараясь таким образом избавиться от ненавистной внучки Августа, Юлии?

«Но прав ли я, размышляя так, будто у человека может быть только одна сторона — добро или зло? В нем таится всего вдоволь, — думал Овидий. — Помнится, еще будучи триумвиром, Август показал себя вовсе не таким благородным, как хотелось бы. Был случай, когда римский всадник, Пинарий, что-то записывал во время речи Августа перед солдатами в присутствии толпы граждан; заметив это, Август приказал заколоть несчастного у себя на глазах, как лазутчика. Он довел до самоубийства Тедия Афра, который язвительно отозвался о каком-то поступке Августа. Ужасный случай произошел с претором Квинтом Галлием, который пришел к нему для приветствия с двойными табличками под одеждой. Заподозрив его в покушении, полагая, что под одеждой таится меч, он приказал центурионам и солдатам стащить Квинта Галлия с судейского кресла, пытал его, как раба, и, не добившись ничего, казнил, своими руками выколов сперва ему глаза. Можно ли назвать благородным человека, способного на такие поступки? — спрашивал себя Овидий. И как несправедливы люди, когда они стараются не замечать пороков своего правителя только для того, чтобы утешить себя и питать надежды на лучшие времена. Не стоит ли прислушаться к Аристотелю? Он оставил мудрые рассуждения о форме государственного строя.

«Только те формы государственного строя, которые имели в виду общую пользу, являются, согласно простому принципу справедливости, правильными, те же формы, при которых имеется в виду только личное благо правителей, все ошибочны и представляют отклонения от правильных, как основанные на деспотическом принципе».

Отличная мысль, — думал Овидий. — В сообществе свободных людей никогда не может быть запретов на какое-либо художественное творение, которое не понравилось правителю. Мои попытки оправдать злобного Августа неоправданны, А мои надежды на помилование — безнадежны. Но как тогда жить? Во что верить? На что надеяться?»

И снова бедный поэт вспоминал прощальную ночь в своем доме, снова видел Фабию, разрывающую на себе одежды, и слышал ее голос: «Я не оставлю тебя, мой любимый, я пойду за тобой в далекую ссылку…»

«Почему же она ничем не помогла мне? — спрашивал себя Назон. — Почему она не обратилась к Августу? Такова ли Фабия, какую я видел в последний раз, или все это игра? Но возможно ли так сыграть в столь страшную минуту? Где истина? Где друзья, которым я верил всю свою жизнь и без которых не мыслил никакой жизни? Никто не откликнулся на мои страстные мольбы. Никто ничем не помог. Словно никого и нет на свете.

ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Прошло пять лет с тех пор, как Фемистокл с дочерьми высадился на берегу Понта в Пантикапее. Он по-прежнему жил в доме, который был куплен вместе с братьями-ювелирами, теперешними его зятьями. У него росли внуки: двое сыновей у Клеоники и девочка у Эпиктеты. За эти годы Аристид и Андрокл прославились во многих городах Понта Евксинского своими ювелирными изделиями. К ним приезжали заказчики из Ольвии, Херсонеса и Феодосии. Братья стали богатыми людьми и давно могли бы приобрести себе новые дома и рабов для ведения хозяйства. Но Аристид жалел деньги, а Андрокл не хотел огорчать Эпиктету. Эпиктета давно сказала ему, что никогда не согласится жить в разлуке с отцом. Она знала, что отец не перенесет расставания. Ведь Клеоника почти отреклась от отца.

Первое время, когда Фемистокл почувствовал равнодушие Клеоники, он решил, что не надо обращать внимания на ее причуды. А потом, когда она вовсе перестала замечать его, он рассердился и не стал ходить в дом Аристида. Ему было обидно и стыдно за дочь. Однако не было у них объяснений, и отец ни разу не упрекнул Клеонику в дурном поведении. Но случилось так, что Фемистокл стал свидетелем жестокости своей дочери. Он увидел, как Клеоника гонялась по двору с палкой за своей рабыней, а когда догнала, то ударила ее по спине и громко проклинала за какую-то оплошность.

— Что случилось? — закричал возмущенный Фемистокл. — Как ты можешь избивать человека за оплошность. Что она сделала такого, что заслужила твоей палки?

— Она разбила мое любимое блюдо с птицами. Она неряшлива и неаккуратна. Долго ли я буду терпеть эту бездельницу?

— Но бывает ведь, что человек нечаянно бьет посуду. Для того ее и делают в большом количестве, чтобы было чем заменить. Кстати, это блюдо подарил тебе мой друг Гордий. Если бы он сейчас стоял рядом со мной, он бы пожалел о сделанном подарке. Я хочу поговорить с тобой, Клеоника.

Рабыня, сидя на земле, обливалась слезами и причитала:

— За что я так наказана? Почему у меня такая свирепая хозяйка? О, я несчастная!

Фемистокл взял за руку Клеонику и потащил ее в свой дом. Она не сопротивлялась и ничего не сказала в свое оправдание, но всем видом своим дала понять, что не намерена подчиняться старому отцу.

— Я учил тебя любить человека, Клеоника. Даже в тяжком рабстве я никогда не позволял себе злобных разговоров, мелкой мести и проклятий. Мне было дорого достоинство моих детей, да и мое достоинство. Не знаю, как получилось, что старшая дочь, которую я считал умной и доброй, оказалась коварной. Как быстро изменилось твое отношение к отцу, когда ты стала женой богатого ювелира. Ты думаешь, мне не больно от того, что ты месяцами не заходишь ко мне, одинокому человеку? Я больше тебе не нужен. Ты живешь в достатке, как настоящая госпожа. Ты больше не рабыня. Отец сделал все, что мог, для твоего блага. А теперь тебе жаль поделиться лепешкой со старым отцом. Я так и не увидел светлого дня. Ведь сразу же, как только мы избавились от рабства, я предпринял эту поездку в дальние края, чтобы устроить счастье своим дочкам. Для вас старался через силу. Влез в тягостные долги, чтобы обеспечить вам жилище, устроить свадьбу, дать почувствовать радость свободной жизни. И вот в награду я получил то, что имею. Боги не простят тебе твоего равнодушия, Клеоника. Мне от тебя ничего не нужно. Разочарование — вот моя боль.

Клеоника стояла молчаливая, злая, непреклонная. Она долго думала, что сказать в ответ. И наконец сказала: «Хватит!» — и ушла.

Встретив разъяренную сестру, Эпиктета побежала к отцу. Она застала его очень печальным, удрученным. Лицо его как-то сразу осунулось, седые волосы были взъерошены.

Он показался ей совсем старым.

— Мне очень обидно за тебя, отец. Я давно заметила перемену в поведении Клеоники. Меня удивило одно обстоятельство. Как только она узнала о том, что муж ее скопидом, она не только не выразила ему свое несогласие, а как-то с готовностью примкнула к нему. Она неустанно говорит о своей расчетливости, которая принесет великую пользу ее семье. Она признавалась мне, что Аристид просил ее быть экономной и никого не опекать.