Жертва для дракона (СИ) - Фигг Арабелла - Страница 4

*

— Меня ты тоже отдашь оркам?

— Много чести, — пренебрежительно отозвался Хризострат.

— Кому? — усмехнулся Дар. — Мне или им?

Дракон, разумеется, не соизволил ответить. Встал, накинул роскошный шёлковый халат, расшитый золотой канителью, нашарил ногами комнатные туфли, тоже вышитые золотом. Золото он любил до смешного: посуда, столовые приборы, подсвечники, наконечники для перьев — всё, что могло быть отлито из золота, было золотым. Его, Хризострата, личные вещи, конечно. Дар же обходился столовым серебром и фарфором (тоже, впрочем, недешёвым), писал самыми обыкновенным перьями, и горшок у него под кроватью стоял обыкновенный, из обливной глины.

Не сказать, чтобы он от этого страдал. Если Хризострат надеялся, что глупый смешной человечек будет исходить завистью к хозяину башни, то зря. В башне всегда было основательно протоплено (дракон мог часами валяться перед камином, молча глядя в пламя, поэтому топился камин практически беспрерывно), светло, чисто — что ещё нужно сыну и внуку потомственных целителей? Уж точно не золотые ложки или ночные посудины.

Гораздо сильнее Дару не нравилось, что Хризострат всегда сразу же уходил к себе, стоило обоим чуть отдышаться. Нет, они часто разговаривали, иногда весьма подолгу — рассказывать дракон умел и любил, а пожил он немало и видел много всякого на своём драконьем веку. Но спать он всегда уходил к себе. Не доверял, видимо, подневольному любовнику. Не желал оказываться беспомощным и беззащитным, засыпая рядом с пленником. Это было понятно, и всё равно неприятно. Дар не ждал от старой подозрительной крылатой ящерицы доверия, но идиотом-то зачем его считать? Перехватить ножом, пусть даже перочинным, горло спящему недолго, особенно когда точно знаешь, где опасно близко к коже подходят крупные кровеносные сосуды. Да потом-то что? Серпенты, конечно, заметно помельче своих родичей-нагов, но их явно больше десятка (за пять лет Дар, к стыду своему, так и не понял, сколько у Хризострата хвостоногих слуг — слишком уж одинаковыми были невыразительные змеиные морды)…

Да будь их хоть двое-трое, всё равно хватило бы выше головы! Это в атласы медицинские Дар зарывался с головой и целительские заклинания разучивал до мигрени, до звона в ушах и крови из носу. А драться никто его не учил, и оружия опаснее перочинного ножа он в руках не держал. Вернее, Хризострат позволял ему набивать руку на тушах, отрабатывая разрезы строго определённой глубины и длины, но за Даром во время таких упражнений всегда бдительно следил кто-нибудь из прислуги, а уж прихватить с собой нож, уходя из кухни, нечего было и мечтать.

Дар, в общем, и не мечтал. Он первые полгода-год был уверен, что его нынешняя жизнь — такая же отсрочка от казни, как и их с дедом побег из Белой Гавани. Те же пять лет взаймы у смерти. Потом Хризострат как-то небрежно, между делом, обмолвился, что вот этот красный алмаз в его перстне — нет, дурачок, это не рубин — он получил от орочьего вождя за очередную глупую деревенскую девку. Ну вот, не знают орки цены ни камням, ни девкам: на рынке в каком-нибудь Квейсе за такую рабыню больше пары серебрушек никому бы наглости не хватило запросить, а клыкастый идиот отвалил за неё стоимость хорошего такого за’мка. Тогда-то, во время разговоров о цене на рабов и на алмазы, и выяснилось, что надоевших любовников-любовниц дракон меняет у орков на драгоценные камни и золотые слитки. Орки, конечно, идиоты, говорил Хризострат, но об опасности близкородственных связей знают слишком хорошо, а соваться на земли, принадлежащие дракону, чтобы добыть там жён и детей, хозяин этих земель отучил их ещё пару веков назад. Так что клыкастые честно платят за свежую кровь, а золото и камушки лишними не бывают, верно? Дар тогда ехидно поддакнул в том смысле, что да, конечно, золотишко никогда не помешает, но это же не значит, что его надо своими ручками мыть. Новость, что его не убьют через пять лет, а просто и незатейливо продадут оркам, слишком ошеломила его, так что он опять откровенно нахамил Хризострату, но тот опять лишь посмеялся.

Вообще-то, к оркам Дару тоже не сильно хотелось. Когда восторг по поводу отмены смертного приговора поулёгся, Дар довольно уныло прикинул радости будущей жизни в орочьем клане: грязная холодная пещера, заполненная дымом костров и воплями десятков детей всех возрастов, куча лапника, застеленного шкурами, вместо кровати, обугленное над углями мясо вместо нормальной человеческой еды… С каким бы почтением орки ни относились к магам, и к целителям в особенности (ну, если правдой были рассказы отцовых друзей), никаких отдельных удобств они для своих шаманов не создавали. Собственно, диким горцам наверняка и в голову не приходило, будто кому-то могут не нравится куски горелого сверху и полусырого внутри мяса и кишащие блохами плохо выделанные шкуры. Но что ему оставалось? Бежать? Куда? На запад, в Белую Гавань? В объятия графских стражников? На север, в лес за болотами, населённый эльфами и их родичами? На юг, где до самого моря тянулось унылое безжизненное плоскогорье, по которому неподготовленный человек просто не уйдёт далеко? К перевалу на востоке? Без тёплой одежды и обуви, без припасов в дорогу, без оружия? Да в конце концов Дар не был уверен, что даже если сумеет как-то выбраться из башни, — например, пользуясь одной из частых отлучек Хризострата, — он доберётся хотя бы до храма в Рыжей Глине. Вот почему-то казалось ему, что первый же встреченный им охотник, дровосек или пастух скрутит его и притащит обратно в башню, чтобы не смел гневить злого колдуна.

Оставалось смириться и принять всё как есть, надеясь, что сбежать, возможно, удастся позже, уже от орков. А пока надо было с удвоенным усердием учить заклинания и хирургические приёмы, чтобы длиннозубым достался не бесполезный сопляк с зачатками целительского дара, а действительно полезный человек… которому проще будет втереться в доверие к вождю и шаману. Понятно, что и в этом случае удрать удастся не в первый же месяц и даже не в первый же год, но хоть какие-то перспективы — в отличие от последствий побега из драконьей башни.

И вот надвигалась осень, шёл к концу пятый год из тех, что Дар провёл у Хризострата, и в Рыжей Глине девушки наверняка уже тянули камешки из горшка, обмирая от страха: а ну как чёрный попадётся?

— Со мной-то ты что сделаешь? — хмуро спросил Дар в обтянутую шёлком гладкую спину: дракон о чём-то задумался, засмотревшись на пламя свечи. — Закопаешь под кустом шиповника? Чтобы не болтал лишнего?

Хризострат медленно, лениво повернулся к нему.

— Вообще-то, — поразмыслив, сказал он, — надо бы. Чтобы действительно не болтал. Но сказать правду, рыжик, не хочется портить таким финалом действительно лучшие пять лет за последний век. Ты был таким забавным, с тобой никогда скучно не было, а уж темперамент! Сделай одолжение, не порти мне впечатление о славном маленьком питомце самоубийственными попытками побега. Я и так знаю, как заставить тебя помалкивать о моих причудах.

— Отрежешь мне язык и пальцы заодно? Чтобы писать не мог, — пояснил Дар про пальцы.

— Лучше, рыжик, лучше. Я тебя перенесу через перевал, высажу по ту сторону Долгого и дам с собой рекомендательное письмо одному мерзкому и скользкому типу. Поскольку меня он знает и вполне обоснованно боится, то более или менее честно постарается пристроить тебя учеником к какому-нибудь коновалу. Ты однако всё же не расслабляйся и ушки не развешивай, тип этот редкостно подлый.

— Я постараюсь, — ошеломлённо пробормотал Дар. — Спасибо, это так… неожиданно.

— Простой расчёт, — пожимая плечами, ответил Хризострат. — Если ты будешь занят делом, тебе некогда будет болтать по кабакам, где ты провёл эти пять лет. Мало кто поверит в пьяный бред чужака с запада, конечно, но этот пьяный бред будут охотно пересказывать просто чтобы посмеяться, а я не хочу быть героем дурацких баек. А в учениках у лекаря тебе по кабакам шататься точно времени не хватит. Тебе, тому самому чужаку с запада, надо за два-три года стать хотя бы адептом, или как это теперь называется? Ступень до магистратуры? Чужой язык выучить, термины медицинские на нём, да мало ли… А там, глядишь, и сам сообразишь, что не в твоих интересах хвастаться о том, как ты пять лет был драконьей подстилкой.