Змеюка (СИ) - Фигг Арабелла - Страница 11

— Он ваш племянник? — удивилась Камилла. Ну, вот ни в одном месте не были похожи мучная моль Корвин и ядовитый змей Асканио.

— Он мой ученик, Змеючка, а это поближе, чем родная кровь. Я тринадцать лет на него угробил… — Он, не договорив, вздохнул, и Камилла не решилась спросить, почему угробил-то? Хотя… если парню надо идеи «дарить на бедность», со своими у него, видно, неважно обстоят дела.

— А вот вы на меня тоже угробите два-три года, а потом отец приедет и заберёт, чтобы замуж выдать, — пробормотала она, плотнее застёгивая у горла пелерину плаща, тоже обшитую по краю полоской черно-бурого лисьего меха — назад они шли против ветра, и расстёгнутую в аптеке пряжку у ворота пришлось срочно защёлкнуть обратно.

— Не заберёт, — отмахнулся Змей.

— Это с чего вы так решили?

Он помолчал, только снег под его щегольской, на самом деле вовсе не нужной ему тросточкой злобно взвизгивал на каждом шаге.

— Знаешь, что меня поразило более всего в вашей империи, когда я только что приехал? — сказал он.

— Э-э… дороги? — предположила Камилла, что-то такое слышавшая от путешественников-южан. — По которым можно проехать в любую сторону в любое время года?

— Ну… пожалуй. Но сразу после них — ваша бюрократия. Каждый твой чих будет замечен, задокументирован, внесён в соответствующий реестр, подтверждён двумя свидетелями и заверен печатью и подписью. В любом трактире по пятьдесят лет хранятся книги учёта постояльцев — кто, когда, куда, по каким надобностям… Так вот, гадючка моя, я говорил с твоей матушкой — она-то очень хочет, чтобы ты училась дальше, раз уж ты вытащила счастливый билетик. И если понадобится, сударыня Лаванда затеет громкий, грязный и очень скандальный судебный процесс, который похоронит её репутацию, но даст тебе возможность послать отца с его ущемлённым самолюбием подальше.

— Я не хочу его посылать! — возмутилась Камилла. — Просто…

— Просто представь, что выбирать надо между твоим образованием и его представлениями о месте женщины, — усмехнулся Змей. Он раскланялся с кем-то, и Камилла, понятия не имевшая, кто это, на всякий случай тоже присела в коротком книксене. — А вообще, Змеючка, тебя никто не спросит. Матушка твоя объявит, что ты не дочь Финдана из Люцерна, потому что пока супруг бегал по горам-по долам за вивернами и от них, она наставила ему рога с бравым десятником императорской армии. Проверить, бывал ли такой в Монастырских Садах, несложно, а десятнику, или кто он теперь, можно и память освежить горстью золотишка, чтобы он радостно признал, что да, было дело, крутил он с хорошенькой ведьмочкой по дороге к новому месту службы и даже дочку готов признать — за отдельную плату, разумеется. Будет ужасный скандал, будет судебное разбирательство, а у вашей манеры всё заносить в книги и протоколы есть и обратная сторона: если все эти бумаги вывалить из архивов, получится горный хребет от Белого до Абесинского моря, и разбираться в них — это просто бездна времени. Дело будет рассматриваться долго, очень долго, и пока судья не вынесет вердикт, отцов у тебя будет двое — то есть, ни одного. Ты подмастерьем стать успеешь за это время, потому что Фин-охотник уже лишится права распоряжаться твоей судьбой, а гипотетический десятник — ещё не получит его.

— Я так не хочу, — мрачно сказала Камилла.

— Конечно, не хочешь, — подтвердил наставник. — Ты хорошая девочка, любишь родителей и не хочешь, чтобы они рассорились насмерть из-за тебя. Я очень надеюсь, что этого и не случится. Но на отца ты почти совсем не похожа, так, что-то смутное такое, а в селе найдётся добрый десяток якобы свидетелей того, как к матушке твоей шмыгал ночью тип в военной форме. Причём они-то заявят это совершенно бесплатно и без всяких просьб со стороны твоей матери: она же ведьма, а разве ведьмы бывают верными жёнами?

— Свекровка-блядь снохе не верит, — буркнула Камилла, представив себе, что’ начнётся в селе, если матушка оговорит себя. Старые грымзы вроде той же Клары Длинноносой такого насочиняют, что госпожа Розалия в своём «Подорожнике» от зависти позеленеет.

— Именно так, Змеючка. Каждый судит по себе. Твой отец желает тебе исключительно добра — но так, как он его понимает, не ты. За безродного бродягу с четвертью нелюдской крови пошла замуж только ведьма. Вернее, он был вынужден пойти к ней в консорты, чтобы не быть больше бродягой. Но его дети так и остались то ли остроухим, то ли ведьминым отродьем. И если парни могут за себя постоять, то о тебе позаботиться должен отец, так Фин считает. Выдать тебя замуж за мальчишку из богатой, влиятельной, почтенной семьи, живущей в Монастырских Садах чуть ли не с появления села, значило бы не просто обеспечить твою безбедную сытную жизнь, но и детям твоим дать возможность не расти изгоями. Я ведь прав, у тебя и твоих братьев друзей в селе немного?

— Немного, — хмуро согласилась Камилла.

— А дети трактирщика Михеля — это, как ни крути, совсем не то, что дети ведьмы Камиллы и её консорта. Так или нет, Змеючка?

— Так, — с неохотой кивнула она, запоминая на всякий случай красивое словечко “консорт”. — А вы, мастер? Я хочу сказать, вы тоже судите по себе? Не похоже как-то.

— А я обычно стараюсь посмотреть на ситуацию с разных сторон, — хмыкнул он. — Тоже ничего хорошего, скажу я тебе. Обычно все отчасти правы, но при этом никто не прав полностью, и надо решать, чья неправота тебе симпатичнее.

Камилла ещё несколько раз варила для Транка мятные пастилки и для приюта — сироп, который не теоретически, а на самом деле очень даже неплохо помогал от кашля не больно-то тепло одетым и потому вечно простуженным сиротам и подкидышам. Он ещё и сладким был, а мятный вкус отбивал тошнотную горечь эльфийского уха, так что можно было им поить хоть годовалых детишек. Словом, Камилла варила его, покупая сахар и эмбриум за свой счёт, решив, что чем бить поклоны перед статуей Пророчицы, лучше сделать настоящее доброе дело. Послушницы поджимали губы при виде особы, не являвшейся на службы хотя бы разок в семерик… то есть, неделю, конечно… но бутыли с сиропом исправно принимали. И даже пустые не возвращали — куда они их девают потом? Молочнику, что ли, продают?

А в аптеке да, появились и пастилки «Свежесть» в виде мятных листочков, и «Пчёлка-знахарка», медовые с эмбриумом и веретёнкой. Транк, ничуть не смущаясь, лез к Камилле обниматься, спрашивал, не придумалось ли ещё что интересное, и кричал сыну: «Эй, Куно, не зевай, уведут!» Транк-самый-младший растягивал губы в вежливой улыбке и неопределённо пожимал плечами — хвала Создателю, не было у него ни отцовской хватки в делах, ни Михиной готовности… нагнуться за горсть серебра.

Шла к концу зима, небо стало выше и ярче, а снег на солнечной стороне, наоборот, начал проседать, покрываясь ледяной коркой. Камилла ходила теперь вместо Корвина на рынок за травами: она всякий раз критиковала его покупки, и наставник в конце концов велел ей самой заняться этим делом, раз уж она думает, будто так хорошо в этом разбирается. Разбиралась Камилла, по её скромному мнению, получше самого Змея, поэтому и ругалась почти всякий раз, возвращаясь с рынка — этими вениками, по её мнению, можно было только полы мести, но никак не готовить из них снадобья.

— Мастер, — сказала она наконец, — давайте я летом раза три-четыре съезжу домой и сама наберу чего сумею.

— Ну, — усмехнулся он, — начинай отращивать косу.

— Ещё чего! — она даже подбородок задрала. — Я ученица алхимика! И причёску ношу, единственно возможную для алхимика. Только я попросить хотела, мастер… Можно мне на лето сшить на выход штаны и мантию? А то платье глупо смотрится с лысой головой.

========== Городская сучка ==========

Змей лично посадил Камиллу в почтовую карету, придирчиво покрутив её перед этим так и сяк, словно искал, к чему придраться. Камилле даже подумалось, что будь она одета похуже, он бы её никуда не отпустил — она же его ученица и не имеет права его позорить. Придраться однако было не к чему: под новенькой мантией из малахитово-зелёного тонкого сукна на Камилле была тонкая, почти прозрачная рубашка с высоким пышным воротом, вышитым шёлком, и штаны в обтяжку, на ногах — почти мужские (дамские с штанами и короткой, едва за колено, мантией смотрелись бы глупо) туфли с медными пряжками, а на голове — ток из того же зелёного сукна и тоже с пряжкой, в которой играл на солнце недорогой, зато точно в цвет глаз камушек. Ехала Камилла от силы на недельку, поэтому вещей у неё с собой было немного — две смены белья да домашнее платье. Ну, и подарки, понятно. Тряпки и флакончики легко поместились в одолженный Корвином сак, и самой громоздкой и неудобной частью поклажи была коробка с купленными таки теми самыми чашками-блюдцами, густо-синими с золотом.