К повороту стоять! (СИ) - Батыршин Борис - Страница 29

Его трясло о возбуждения в азарте первого в жизни – и какого! – боя. Вот он, рукой подать, корабль сильнейшей в мире морской державы, и он, Сережа Казанков, сейчас нанесет ему coup de grâce[31], после чего просвещенным мореплавателям останется только спустить флаг! Нос «Стрельца» покатился влево, монитор обходил «Гидру» по широкой дуге, нацелившись в промежуток между британцем и батареей № 7. Немного… еще чуть-чуть...

- Пали, братцы!

Рявкнули оба орудия, и Сережа, не веря своим глазам, увидел, как от сдвоенного удара сдвинулась, срываясь с шарового погона, башня, как огромной консервной банкой раскрылась ее броневая крыша, как… и тут «Стрелец вздрогнул» от очередного попадания.

III. Принимайте командование!

Канонирам «Глэттона» для подготовки к выстрелу, требовалось втрое больше времени, чем их коллегам в башне «Стрельца». Орудия уже ворочались в сторону батареи, когда из-за окутанной дымом «Гидры» выполз русский монитор. Офицер, командовавший башней, еще не понял, что «Гидра» села на ряж – он увидел только, как русские дали залп в упор и как сорвалась с места, лопнув, как яичная скорлупа, носовая башня. И немедленно скомандовал наводить на монитор.

Обычно для того, чтобы добиться хотя бы накрытия, требовалось дать не один выстрел, причем каждый раз башню приходилось возвращать в исходное состояние для перезаряжания. За это время тихоходные, но юркие броненосные лодки русских успевали выйти из-под обстрела, и пристрелку приходилось начинать заново. А потому единственная башня «Глэттона» не давала сдвоенные залпы – сначала палило правое орудие, а уж потом, подправив прицел по фонтану от падения снаряда – левое. Но на этот раз командир башни, разозленный судьбой «Гидры», скомандовал залп сразу из обеих одиннадцатидюймовок.

Любителям морской истории известен термин «золотой снаряд». Боевые корабли сходятся и расходятся, осыпают друг друга сотнями пудов металла, пробуя на прочность броню, круша надстройки и все время промахиваясь, промахиваясь – на учениях канониры Королевского Флота считали успехом, когда с дистанции в полторы мили удавалось добиться двух процентов попаданий. «Золотой снаряд» - это единичное, особо точное попадание в болевую точку, способное решить не только исход поединка, но и судьбу целого сражения.

Канониры «Глэттона» добились сразу двух таких попаданий – причем в одном залпе, что бывает и вовсе уж редко. Два одиннадцатидюймовых снаряда, выпущенные с секундным интервалом легли в самое яблочко - первый попал в бруствер башни «Стрельца», снося леера и коечные сетки, засыпая осколками смотровые щели. Мгновением позже ударил второй - чуть выше, в боевую рубку. Он не пробил клепанную из десятка дюймовых слоев брони, но вмял ее почти на фут. И эти два удара стали роковыми для тех, кто был под броней.

Рубки русских мониторов имели всего пять футов внутреннего диаметра, и в эту тесноту во время боя набивалось не менее четырех человек – командир, рулевой, сигнальный кондуктор, и еще кто-нибудь, обычно штурман или старший офицер.

Сюда и влетели через смотровые щели рои острых как бритва кусков чугуна; к ним присоединились выбитые внутрь заклепки, скреплявшие листы брони – оставалось лишь удивляться, как в этой мясорубке хоть кому-то удалось остаться в живых. Этим счастливчиком оказался капитан-лейтенант Повалишин, командир «Стрельца». Большую часть осколков принял на себя рулевой; сорванный с крепления шкафчик для карт полетел в голову Ивану Федоровичу, но по пути ему подвернулся старший офицер. Окаянная железяка снесла ему полголовы и, изменив траекторию, врезалась в переборку.

Повалишину тоже досталось: мелкие осколки угодили ему в плечо, в бедро, скользнули по щеке и темени. Но сознания капитан-лейтенант не потерял; выбравшись из-под навалившихся на него мертвых тел, он попытался нащупать переговорные трубы. В глазах стояла кровавая чернота, и не понять было, то ли он ослеп слепота, то ли ничего не видно из-за пороховых газов…

Пальцы нащупали перекрученный металл – трубы не выдержали. Стойка машинного телеграфа… разбита, провода в гуттаперчевой изоляции торчат во все стороны. Повалишин простонал: «Есть кто живой?» В ответ лишь булькающие хрипы в развороченной груди рулевого. Не было сил встать, осмотреться, отдать команды, которых ждут у орудий, в кочегарках, в машинном отделении. Чувствуя, что теряет сознание, капитан-лейтенант на ощупь, расталкивая трупы, по лужам крови пополз к люку, ведущему в башню. Перегнулся через край, прохрипел:

- Мичман! Казанков, вы там живой? Принимайте командование!

И, как в прорубь с черной ледяной водой, провалился в беспамятство.

В рубке Сережу едва не вывернуло – тяжелый, тошнотворно-сладкий запах свежей крови, тела, разорванные в клочья кусками металла. Ему приходилось видеть мертвецов – и на похоронах кого-то из родственников, и в Морском Корпусе, где, что ни весна, тиф уносил одного-двух воспитанников, пренебрегавших запретом пить сырую воду. Но сейчас было что-то совсем непохожее на то, что представлял себе Сережа Казанков, грезя о морских баталиях. Он вспомнил, как однокашник по Корпусу рассказывал, что дядя, в чьем имении молодой человек гостил летом, заставлял его наблюдать, как режут свиней и свежуют туши. Старый вояка так приучал племянника к виду крови – мол, в жизни пригодится... От этой мысли мичмана передернуло, и он с трудом подавил новый рвотный позыв.

Окровавленного, лишившегося сознания командира спустили в тесную кают-компанию, превращенную на время боя в лазарет. Там уже лежал старший артиллерист, а в башне распоряжался артиллерийский унтер, хозяин правого орудия. Штурман перестал хрипеть – кончился, когда его протаскивали через узкий люк. Еще два тела, рулевого и сигнальщика, оттащили в сторону и положили одно на другое - в искалеченной рубке и без того было неимоверно тесно.

Штурвальная колонка, машинный телеграф, переговорные трубы - все побито, поломано, выведено из строя. С помощью Каблукова Сережа кое-как открыл заклинившую броневую дверь, ведущую наружу. Отсюда открывался впечатляющий вид на Северный фарватер: вот пылающая от носа до кормы "Гидра", по палубе то тут, то там мечутся фигурки людей – спасайся, кто может, пока не рванули погреба! Вот батарея № 7 отплевывается залпами, а за ней, в клубах порохового дыма мелькают "Единорог" и двухбашенная "Русалка". Эти осторожничают: не лезут за линию ряжей, а жуками выползают из-за батареи, дают залп и на реверсе машин пятятся, перезаряжая орудия. Так безопаснее, зато и самим пристреляться трудно: снаряды дают высокие всплески вокруг броненосцев, а попаданий не видно… А где еще один монитор, «Колдун»?

"Стрелец", тем временем, продолжал выписывать дугу между искалеченной «Гидрой» и батареей № 7. Мичман спохватился:

- Каблуков, повторяй за мной в башню, и пусть репетят в румпельное!

Подчиняясь переданным по цепочке командам, руль переложили, и «Стрелец» повернул к финскому берегу, уходя с линии огня батареи и британских броненосцев. Сережа подумал, что хорошо бы подрезать с носа неприятельскую колонну, тогда можно удерживать неприятеля в центре циркуляции, чтобы орудия заклинившей башни могли хоть изредка, но доставать цель продольным огнем. Но было уже поздно: неприятель выходил из боя. На стеньге головного «Принца Альберта» запестрели сигнальные флажки и оба броненосца поворотом «все вдруг» отвернули на вест; за ними торопились успевшие отползти назад «Циклоп» и еще один, однотипный с ним монитор. Сережа поискал глазами четвертый и обнаружил его по другую сторону батареи– со сбитой мачтой, осевший так, что палуба целиком ушла под воду, и волны захлестывают амбразуры башен. Догонять их не имело смысла: самый тихоходный из британцев имел верных три узла преимущества в ходе. К тому же, при такой погоне они окажутся в мертвой зоне для неподвижных орудий «Стрельца», зато сами смогут добросить снаряд-другой до преследователя из кормовых башен. Но это уже неважно – главное, что они уходят, бросая на произвол судьбы обреченных собратьев! Победа?