Just for fun. Рассказ нечаянного революционера - Торвальдс Линус - Страница 6

Вот когда приходилось отсиживаться в своей комнате. Или когда у мамы было плохое настроение. Мы жили в двухкомнатной квартире на втором этаже ничем не примечательного бледно-желтого здания на Стора-Робертсгатан в Редбергене, небольшом районе недалеко от центра Хельсинки. У Сары и ее несносного старшего братца была общая спальня. Рядом с домом рос небольшой парк, названный в честь местных пивоваров – Синебрюхоффским. Это всегда казалось мне странным, однако чем лучше назвать баскетбольный стадион в честь фирмы, производящей офисное оборудование? (Поскольку однажды в этом парке видели кота, у нас в семье его всегда называли Кошачий парк.) Там был пустующий домишко, в котором собирались голуби. Парк стоял на холме, и зимой там было хорошо кататься на санках. А еще мы играли в зацементированном дворе позади нашего пятиэтажного дома и на его крыше. Когда мы играли в прятки, увлекательнее всего было вскарабкаться по лестнице на крышу.

Но никакие развлечения не могли сравниться с компьютером. Когда дома есть компьютер, можно сидеть за ним всю ночь напролет. Обычно мальчишки по ночам «читают» под одеялом «Плейбой». Я же вместо этого прикидывался спящим, дожидался, пока мама уйдет, вскакивал и усаживался за компьютер. Это было еще до появления чатов.

«Линус, иди есть!» Иногда я вообще не выходил. Мама говорила своим друзьям-журналистам, что я настолько неприхотливый ребенок, что мне для счастья достаточно чулана с компьютером, куда время от времени закидывают пачку макарон. Она была недалека от истины. Никто не боялся, что этого ребенка похитят. (А интересно, кто-нибудь бы это заметил?) Когда компьютеры были проще, они больше подходили детям: любой юный энтузиаст – вроде меня – мог поковыряться внутри. В наше время компьютеры – как и автомобили – становятся все сложнее и людям все труднее развинчивать их, чтобы разобраться в устройстве. Когда вы в последний раз делали со своей машиной что-то посложнее замены масляного фильтра?

Теперь, вместо того чтобы копаться в компьютере, дети целыми днями играют в компьютерные игры и совсем теряют голову. Вообще-то в самих играх нет ничего ужасного. Многие мои ранние программы были игровыми.

В одной из них можно было управлять маленькой подлодкой в гроте. Идея тут самая стандартная. Мир кругом движется, наплывает на тебя, а ты – подлодка, и тебе нужно уворачиваться от страшных рыбин и не налетать на стенки грота. Реально в игре перемещается только подводный мир. Рыбы движутся вместе с ним. И чем дальше, тем быстрее. А грот становится все уже и уже. Выиграть здесь невозможно, но соль была не в этом. Мне нравилось поиграть в новую игру недельку, а потом перейти к следующей. Главное – написать программу, которая все это делает.

Были у меня и другие игрушки: самолеты, корабли, машины и паровозики. Однажды папа купил дорогую немецкую железную дорогу. Сказал, что у него самого такой никогда не было и что в нее хорошо играть вместе с сыном. Игрушка и правда неплохая, но с компьютерными прелестями не сравнить. Иногда меня лишали доступа к компьютеру, но не за то, что я проводил за ним слишком много времени, а за какие-то другие провинности, например, за ссоры с Сарой. В школьные годы мы постоянно соперничали, особенно в учебе.

Любое соревнование идет на пользу. Если бы я постоянно не дразнил Сару, она никогда бы не стала в пику мне сдавать шесть выпускных экзаменов вместо положенных в Финляндии пяти. С другой стороны, благодаря Саре я сносно знаю английский. Она всегда надо мной издевалась за то, что я говорил на финско-английском. Вот я и выучил английский как следует. Мать тоже дразнила меня, но по большей части за то, что я мало интересовался одноклассницами, которые приходили позаниматься с «математическим гением».

Иногда мы жили с папой и его подругой, иногда Сара жила у папы, а я – у мамы. Кстати, в шведском языке нет эквивалента понятию «развалившаяся семья». Из-за развода у нас было мало денег. Мне врезалось в память, как мама периодически сдавала в заклад свою единственную ценность – акцию Хельсинкской телефонной компании, которая поступала в распоряжение каждого владельца телефона. Акция стоила долларов пятьсот, и зачастую, когда дела шли совсем плохо, маме приходилось относить сертификат в заклад. Помню, как однажды ходил с ней вместе и как мне было не по себе. (Теперь я – член совета директоров той самой компании. Это единственная в мире компания, где я вхожу в совет директоров.) Еще мне было не по себе, когда я накопил большую часть денег на покупку своих первых часов, а потом мама хотела, чтобы я попросил у дедушки недостающую сумму.

Одно время мама работала по ночам, и мы с Сарой должны были ужинать самостоятельно. Предполагалось, что мы пойдем в магазин на углу, где у семьи был кредит, и купим продуктов. Вместо этого мы покупали сласти, а потом я допоздна наслаждался компьютером. Другие бы на моем месте радовались, что можно достать «Плейбой» из-под одеяла.

Вскоре после того, как у дедушки случился удар, Мормор потеряла способность жить самостоятельно. Она была прикована к постели в доме для престарелых из-за своей, как она выражалась, «придурковатости». Когда она пробыла в больнице два года, мы переехали в ее квартиру. Квартира располагалась на первом этаже солидной старинной постройки российских времен на Петерсгатан, рядом с живописным приморским парком. Там была маленькая кухня и три комнаты. Саре досталась самая большая. Диковатый подросток, которому достаточно было темного чулана и пачки макарон, оказался в самой маленькой. Я повесил на окна плотные черные занавески, чтобы внутрь не проникал солнечный свет. Компьютер притулился на маленьком столике возле окна, в полуметре от моей постели.

Я имел весьма смутное представление о Линусе Торвальдсе, когда весной 1999 года редактор воскресного журнала «San Jose Mercury News» поручил мне написать о нем очерк. Linux вошла в моду за год до этого, когда целая группа компаний, начиная с Netscape, взяла на вооружение либо понятие открытых исходников, либо саму систему. Не то чтобы я особенно следил за событиями. Но в начале 90-х я редактировал журнал, посвященный Unix и открытым исходникам, поэтому в моем мозгу всплывали какие-то отдаленные ассоциации. Согласно этим воспоминаниям Линус был финским студентом, который в домашних условиях написал мощную версию Unix и бесплатно распространял ее по Интернету. Это не вполне соответствовало действительности. Редактор позвонил мне, потому что Линус только что стал гвоздем программы на выставке Linux в Сан-Хосе и собрал толпы народу. Он дал мне задание со словами: «У нас тут, э-э-э, в Санта-Кларе живет звезда мирового масштаба», и для затравки переслал по факсу газетные репортажи.

За два года до этого Линус переехал в Кремниевую Долину и теперь работал в еще сохранявшей таинственность корпорации Transmeta, которая уже несколько лет занималась разработкой микропроцессора, призванного перевернуть отрасль. При этом ему было разрешено выполнять весьма обширные обязанности главного разработчика Linux и конечного арбитра в отношении всех вносимых в систему изменений. (Благодаря своим последователям он был официальным владельцем товарного знака Linux.) И у него еще было время ездить по свету и служить символом процветающего движения открытых исходников.

Он стал как бы народным героем. Если Билл Гейтс, излюбленный объект всеобщих нападок, купался в роскоши в своей райской долине, то Линус с женой и двумя малышками делил дом на две семьи с соседями в Санта-Кларе. По-видимому, его ничуть не волновали сказочные богатства, лившиеся потоком на толпы менее талантливых программистов. Само его существование заставляло теряться в догадках помешанных на акциях обитателей Кремниевой Долины: как такой умный человек может быть настолько не заинтересован в богатстве?

У Линуса нет секретарей, он не прослушивает сообщения голосовой почты и редко отвечает на электронные письма. Я звонил ему несколько недель подряд, но когда дозвонился, то легко получил согласие на интервью в ближайшее удобное для него время, а именно месяц спустя, в мае 1999-го. У меня есть профессиональная привычка: ставить интервьюируемых в сложное положение, поэтому я решил, что в качестве фона для моего очерка лучше всего подойдет финская сауна. Во взятом напрокат мустанге со съемным верхом, посадив за руль фотографа, мы отправились в Санта-Круз, в лучшую, как мне сказали, сауну побережья, которая располагалась на территории, оккупированной последователями «Нового века»[3] и нудистами.