Семь Замков Морского Царя
(Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 4

II

Добрый день, господин Помель!

Отец Транквиллен оставил свой кабриолет на попечение слуги кабачка «Оловянный горшок», пересек под дождем аллею и толкнул дверь в аптеку Помеля, вывеска которой с надписью «Сладкая горечь» поскрипывала на ветру.

— Рогоносец! — заорал кто-то хриплым голосом, и священник едва не наткнулся на клетку, за медными прутьями которой забавно топтался попугай.

— Он явно ошибся, простите его!

Фармацевт улыбнулся своему бывшему университетскому товарищу.

— Какое оскорбление вместо приветствия! Конечно, оно не имеет отношения к тебе, Даниель. Или ты предпочитаешь, чтобы я обращался к тебе, используя твое церковное имя? Я не знал, что монахи встают раньше монашенок; тем не менее, я ожидал тебя спозаранку, и кофе уже на столе!

— Слушай, Помель! — обратился к хозяину священник, едва отхлебнув из чашки. — Я давно знаю, что ты человек опытный, и что это дело должно закончиться на тебе. В конце концов, случай…

— Что за вздор! — воскликнул аптекарь. — Это слово слишком легко приходит на ум. Конечно, оно было бы одним из первых в словаре нашего Текаре, останься он до сих пор в нашем мире…

— Бедный толстяк… — вздохнул отец Транквиллен.

— Толстяк? Последнее время он выглядел иначе, спиртное сожгло весь его жир! Так что теперь, мой дорогой коллега и…

— И сообщник!

— …теперь ничего нельзя изменить, особенно с того момента, когда один высокопоставленный церковник кое-что рассказал тебе и поручил важное задание. Ты ведь помнишь, что странная давнишняя история с одним здешним малышом закончилась ничем!

— Так ты знал его? — спросил Транквиллен.

— Да, конечно… но я не мог предвидеть, что… Каждый раз, проходя мимо моей аптеки, он кричал: «Добрый день, господин Помель!» И я уверен, что он больше никому не желал доброго дня от всего сердца. Повторяю, если бы я мог предвидеть, что он однажды войдет… Гм, в круг, что ли? Судя по тому, как быстро ты появился у меня, мое письмо основательно взволновало тебя.

— Взволновало! — вскричал отец Транквиллен. — Этот эвфемизм стоит запомнить! Ты открыл передо мной адские врата такого ужаса, который можно встретить только в книге Еноха! Те несколько страниц, что ты прислал мне, содержат кошмарные пробелы, и, если бы в последние годы мир слуг господних не был обеспокоен ничем более серьезным, я не обратил бы на эти обрывки внимания, сколь бы не была велика фантазия того, кто их написал.

— Ничем более серьезным? — хитро улыбаясь переспросил Помель. — Неужели малыш Иуда одержал верх над Иудой великим?

— Шутки в сторону, Жюстен! Как к тебе попали эти проклятые страницы, и кто такой юный Пьер-Иуда Югенен?

— На эти два отдельных вопроса потребуется дать два отдельных ответа. Давай допьем кофе и закурим наши трубки. Снаружи свирепствует дождь, и ветер постепенно меняется на северо-западный, так что соседство с доброй жаровней становится весьма желательным.

Что-то в этом духе когда-то, во времена нашей студенческой юности, пела красавица Мирет Галлант, королева кабаре.

Так вот, я сидел в своей аптеке, составляя в соответствии с требованиями Кодекса мыльную мазь Жадело: маковое масло, белое мыло, сульфат калия, летучее масло чабреца — осмелюсь утверждать, что должно было получиться прекрасное средство против чесотки. И тут в аптеку вошла дама, чихая и сморкаясь, поскольку она сильно промокла под дождем.

«Чем могу быть вам полезен?» — спросил я, не сводя с посетительницы восхищенного взгляда, поскольку она была удивительно красива.

«Я хочу кое-что передать вам, — ответила она. — Меня зовут Хильда Ранд, я работаю в цирке Пфефферкорна, сейчас он остановился в этом городе. Много лет назад вы были знакомы с юношей, похоже, очень любившим вас, с Жюдом Югененом…»

«Добрый день, господин Помель!» — воскликнул я, рассмеявшись.

«Действительно, он рассказал мне, что никогда не сказал вам ни одного слова, за исключением этой фразы, хотя ему и доводилось повторять ее по нескольку раз за день. Так вот, он поручил мне передать вам тетрадь, в которой им было что-то написано…

К сожалению, вскоре в цирке Пфефферкорна случился пожар, и я с трудом спасла вместе с частью моих животных лишь несколько страниц из этой тетради. Как я обещала своему знакомому, я передаю эти страницы вам…»

В этот момент в аптеку вошел, отфыркиваясь, словно морская корова, доктор Кранц, которому теперь принадлежал кабинет Полена Текаре. Он пробубнил:

«Помель, налей поскорее мне рома, коньяка или чистого спирта!.. Этот дождь вреден для моего желудка… Кроме того, я хочу опять потребовать, чтобы ты перестал советовать клизму с ртутным медом пациентам, страдающим запорами! Они слишком быстро излечиваются, и у меня уменьшается клиентура!..»

Пока он расправлялся с полупинтой рома, Хильда Ранд ушла, оставив на прилавке несколько страничек с обгоревшими краями. Я запихнул их в выдвижной ящик и вспомнил о них только через три или четыре дня. Но тогда я был очень занят, и мне довелось просмотреть эти странички только на следующий день.

— Увы! — простонал отец Транквиллен. — Столько времени потеряно!

— Едва я познакомился с остатками тетради, — продолжал аптекарь, — как тут же помчался на музейную эспланаду, где цирк Пфефферкорна раскинул свои шатры.

Циркачи сворачивали свое имущество, и я долго бродил между повозками и клетками, из которых на меня рычали дикие звери, прежде, чем мне удалось найти директора. Он сказал мне:

«Хильда Ранд ушла от нас, и теперь я сам вынужден показывать животных публике. У нас их немного: два льва, два тигра, одна пума. Представление хуже не стало, потому что в последнее время Хильда сильно сдала. Куда она уехала? Я не знаю, здесь люди приходят и уходят, и их ни о чем не спрашивают, тем более, что ответы могут быть лживыми. Думаю, что она, как девушка симпатичная, легко найдет себе туфельки по ноге».

В тот же день я отправил тебе, Транквиллен, все, что осталось от тетради.

— Может быть, ты расскажешь мне что-нибудь о молодом Югенене? — спросил священник.

— Это имя было переделано на французский лад, не знаю, когда, кем и почему. В действительности, у Югенена было патрицианское голландское или немецкое имя: Югенхольц или что-то вроде этого. Его семья жила в портовом квартале, в большом уродливом здании. Думаю, что они были довольно богатыми. Глава семьи, Каликст Югенен, не расставался с морем; он был одновременно контрабандистом, пиратом, береговым разбойником и специалистом по морскому праву.

Мать, красивая креолка, проводила дни в наведении макияжа или валялась на диване, забавляясь с макакой и ручным вороном, одновременно употребляя в большом количестве анисовую водку и наркотики. Она ожидала ребенка, когда Каликст Югенен не вернулся из очередного плавания.

Гадалка предсказала ему рождение сына, и он, перед тем, как отправиться на встречу со своей загадочной судьбой, решил, что сын должен быть назван… Иудой. Это вполне соответствовало постоянно проявлявшемуся отвратительному характеру моряка.

У креолки действительно родился сын; неожиданно сразу за ним на свет появился его брат: гадалка не смогла предвидеть рождение близнецов; следовательно, в ее предсказании содержалась только половина правды. Мне довелось отстаивать волю отца близнецов. Чиновник отдела гражданского состояния отказался записывать в книги имя Иуда, несмотря на возмущение доктора Текаре, согласившегося стать крестным отцом. Текаре позвал меня на помощь, и я, вооружившись Новым Заветом, объяснил чиновнику, что существовал и святой Иуда, брат святого Жака. Тем не менее, малыш Югенен был зарегистрирован в книге родившихся как Пьер-Иуда Югенен.

— Эти два имени прекрасно согласуются! — признал Текаре, ухмыляясь. — Иуда предал своего господина, а Пьер или Петр отрекся от него. Первый стоил второго.