Соколы огня и льда (ЛП) - Мейтленд Карен - Страница 2

"Видишь, это хороший знак, — сказал ей тогда Йоханн. — Соколы снова вывели птенцов, это значит, что возвращаются куропатки, и трава снова сладкая. С деньгами, что я получу за птенцов, мы купим больше скота. Чужеземцы дадут полновесный кошель за белых соколов, которых они продают монаршим домам Европы. — Он рассмеялся: — Говорят, короли платят за одного белого сокола больше, чем за целый дворец."

Элизабет смотрела на окровавленную голову мужа. Прошлой ночью он верил, что им улыбнулась удача. А теперь, та ли это удача, что он обещал?

— Но ты клялся мне жизнью нашего ребенка. Почему... почему ты с нами так поступил? Что заставило тебя навлечь на нас такое зло... на твою собственную семью?

Йоханн открыл глаза, но не смотрел на жену. Он не отводил взгляда от огня в очаге, как человек смотрит на море перед тем, как утопиться. Наконец, едва слышно ответил:

— Мы дождались, когда взрослые улетели охотиться. Я никогда не забирался так высоко на скалу. Я лез долго, очень долго. И когда до гнезда оставалось совсем немного, соколы вернулись. Они налетали на меня, рвали когтями, кричали, пока не оглушили так, что я уже ничего не соображал. Руки жгло от порезов, ладони стали скользкими от крови, с десяток раз я едва не упал со скалы. Я понял, что погибну, если продолжу, и полез вниз. Чужеземец орал на меня. Я его не понимал, но и без слов ясно было, что он в ярости. Исландец, который привел его ко мне, сказал, что, если я не вернусь и не возьму птенцов, он скажет нашим датским хозяевам, что поймал меня, когда я разорял гнездо. Он сказал, датчане мигом меня повесят. — Йоханн взглянул на жену с мольбой о понимании в усталых голубых глазах. — Я не хотел этого, Элизабет, но... чтобы поймать птенцов и вернуться, я должен был отогнать взрослых. Я думал, если пущу стрелу в одного из них, другой улетит. Я прицелился в самца, он летел низко. Я только хотел подрезать ему перья, но он рухнул на камни. Самка кружила все выше и выше, пока не скрылась из виду. Я решил, что она испугалась и улетела. Я полез обратно к гнезду, но, когда достиг его, она опять на меня напала. Я отбивался от нее ножом, стараясь удержаться на скале одной рукой. Она будто знала, что я убил ее мужа, вцепилась когтями в плечо и била клювом по голове. Я был в панике от боли и страха, что она выклюет мне глаза. Я размахивал ножом, не собираясь её убивать, хотел только отогнать прочь. Потом я почувствовал, что она обмякла. Но даже мертвая, не разжала когти. Пока я нес птенцов вниз, ее тело свисало с моего плеча, когти глубоко вонзились в плоть. Когда я спустился, им пришлось вырезать их, чтобы оторвать от меня ее тело... Но я до сих пор чувствую, что ее когти держат меня. Она не отпустит меня. Никогда не отпустит.

Он всхлипывал, и Элисабет понимала, что нужно его обнять, но не могла. Она видела, как белая птица бьет крыльями по лицу Йохана, слышала яростный крик. Комнату внезапно заполнили белые перья и вопли.

Элисабет выскочила из крошечного домика и побежала так быстро, как только позволял её живот, но вскоре, задыхаясь, остановилась. Стояло лето, но великая река синего льда, что лежала внизу, никогда не таяла, не шевелилась. А сейчас от нее поднимался холодный влажный воздух, каждый  вдох будто втягивал холод, превращая лёгкие в лёд. Она вглядывалась в чистое небо над головой, но там было пусто. Ни единой птицы, будто все они умерли вместе с соколами, последними соколами долины.

По горам прокатился грохот. Элисабет потрясенно смотрела на лед. По замерзшей реке, будто по гигантскому яйцу, скользила огромная трещина. На глазах Элисабет на долину набежала огромная черная тень, сделав бело-синий лед темным, как болотное озеро. В ужасе она взглянула наверх. Всего лишь облако, закрывшее солнце... Облако, выползающее из-за горы... Облако там, где их никогда не бывало.

Элисабет охнула от толчка в животе. Малыш бил крошечными кулачками, пытаясь выбраться наружу. Она чувствовала его страх, чувствовала, что маленькое сердечко трепещет как у пойманной птички. Но прислушиваясь к отчаянному стуку, она поняла, что в ее животе бьется не одно сердце, а два. Две маленькие головки толкали ее. Две пары ручек беспорядочно махали от ужаса. Она опустилась на землю, прижимая руки к животу, нежно поглаживая сквозь кожу их крошечные конечности, стараясь успокоить, будто могла схватить и удержать их сердитые кулачки.

— Они знают, — произнес голос позади нее.

Элисабет обернулась, насколько смогла. В тени скалы стояла молодая женщина. Высокая, даже выше Йоханна, и спину держит очень прямо, как березка.

— Клятву, данную жизнью нерождённого ребенка, нельзя нарушить, не заплатив страшную цену. Ты не должна была разрешать ему клясться детьми в твоей утробе. Если так уж нужно было, пусть клялся бы собственной головой, а не невинными жизнями. Твои дочери теперь помечены. Духи соколов вошли в твою утробу. Но я сделаю все, что смогу, чтобы защитить их, если ты доверишь их мне. Элисабет потрясенно смотрела в серые глаза незнакомки, темные, как зимний шторм. Она заметила кое-что еще на этом красивом лице — крошечный выступ под носом, там, где должна быть впадина.

— Уйди от меня, — закричала она, отчаянно пытаясь подняться на ноги. — Я знаю, что вы за люди. Вы само зло, каждый из вашего племени. Вы детоубийцы. Все знают, что бывает с детьми, которых вы крадете у порядочных людей, вроде нас. Не приближайся к моим детям. Я не позволю тебе их забрать, слышишь? Убирайся!

С круглыми от ужаса глазами Элисабет пятилась, пытаясь осенить крестом себя и свой живот, будто этим можно было отпугнуть незнакомку. Однако женщина безучастно наблюдала за ней, словно за чайкой, с криком носящейся по ветру. Спустя какое-то время она вынула из-под шали длинный шнур, сплетенный из белой и красной шерсти, с множеством узелков. Трижды проведя шнур сквозь правую ладонь, она протянула его Элисабет.

— Это поможет облегчить роды и снять часть причиненного зла. Развязывай по одному узлу при каждой схватке.

Элисабет попятилась, спрятав руки за спину, будто боялась, что шнур залетит в них сам собой:

— Мне он не нужен! Не будет его в моем доме! Я не возьму ничего из того, к чему прикасалась ты или твое грязное племя.

Выражение лица незнакомки не изменилось, но она бросила шнур на землю между ними. Белый с алым, он неподвижно лежал между ржавых стеблей травы. Незнакомка подняла руку, и внезапно шнур поднялся и пополз к Элизабет. Она закричала, и он вспыхнул и превратился в дым.

Женщина подняла голову, глаза ее стали острыми и твердыми, как черные камни на огненной горе.

— Помни, ты теперь должна бояться не людей моего племени. Ты прокляла собственных детей, и с каждым днем твой страх будет расти вместе с ними, пока ты и твои люди не станете бояться их больше любого существа на земле. И когда этот день придет, мы будем ждать!

Глава первая 

Королеве Испании однажды приснился сон. В нём к ней с гор слетел белый сокол, а в когтях он держал сияющий шар солнца и ледяную сферу луны. Королева протянула ладонь, сокол бросил солнце и луну в ее руку, и она их подхватила. Сокол уселся на ее руку и раскинул крылья. И тогда белые перья стали отрастать всё длиннее и шире, пока не укрыли королеву словно мантией. Потом королеве приснилось, что вошел предатель, и сокол тут же взмыл вверх, подлетел к нему и стал терзать его плечи. И так были сильны и остры когти сокола, что он отсек тому человеку руки. Хлынул поток крови, королева опустилась на колени и стала пить кровь предателя. 

Лиссабон, Португалия 

 Притравка — когда соколу дают посмотреть на дичь, которую хочет добыть охотник.

Мануэля да Косту сожгли живьем в Лиссабоне унылым зимним утром, на глазах у завывающей толпы. В тот день на костре сожгли только его жалкое и одинокое тело. Он был никчемным бедняком, мало кто стал бы его оплакивать. Но у сотен людей, прячущихся за закрытыми дверьми, имелась устрашающая причина запомнить его смерть. В грядущие годы, наполненные кровью и ужасом, они шептали во тьму, что тем зимним днем, в тот самый час, дьявол восстал из ада во плоти и поселился на земле.