Таежные рассказы - Устинович Николай - Страница 48

Все цепенело от мороза. Изредка гулко трещали деревья; звук, словно ружейный выстрел, долго перекатывался над тайгой. Каркнет ворона — и опять эхо несколько раз пронесется в морозной мгле…

Я весь день гонялся за волком: он с капканом на задней лапе и звенящим обрывком цепи путался по тайге еще со вчерашней ночи. В конце концов я все-таки настиг зверя и пристрелил. Теперь он лежал у меня на плечах, и я, сгибаясь под тяжестью ноши, едва передвигал ноги. Лыжи глубоко тонули в сыпучем, как сахарный песок, снегу, по спине струился пот, на воротнике полушубка намерзли сосульки, и от меня столбом валил пар.

Наконец показался дым нашей избушки; он поднимался из трубы прямой колонной и исчезал в сине-дымчатом небе.

Я остановился на краю полянки передохнуть и стал свертывать папиросу. В это время над тайгой показалась стайка тетеревов. Они летели с полей, где весь день копались в одоньях увезенных скирд.

Над полянкой тетерева снизились и, блеснув черно-синим отливом крыльев, со всего размаху, словно в воду, бултыхнулись в сугроб. Взметнулась снежная пыль, раздался шорох, и все замерло. Тетерева исчезли.

Я знал, что тетерева, рябчики и куропатки на ночь скрываются под снегом. В рыхлом снегу входное отверстие сейчас же засыпается, птицы лезут вглубь и в тепле преспокойно ночуют. Правда, это не всегда бывает безопасно. Случается, что после оттепели ночью ударит мороз, снег покроется ледяной коркой — настом. Птицы не могут пробить наста и погибают.

Но сейчас подснежным квартирантам эта опасность не угрожала, и, чтобы их не беспокоить, я решил обойти полянку стороной.

Вдруг между кучами валежника показалась ласка. Гибкая, длинная, почти не отличимая от снега, с хищно сверкающими бусинками глаз, она бесшумно подкрадывалась к крайней тетеревиной ямке. Я схватил ружье, но было уже поздно. Ласка метнулась в ямку. Послышалась возня, и тетерев взвился в воздух.

«Улетел!» — подумал я, но тут же увидел, что ласка болтается на спине тетерева. Она никак не хотела упустить добычи!

Тетерев метался из стороны в сторону, поднимался все выше и выше. Вот он вместе со своим наездником почти скрылся в сумеречном небе.

Я уже хотел идти, как вдруг косач тяжело плюхнулся в снег между елок. Победитель с окровавленной мордочкой оторвался от перегрызенной шеи, торжествуя вскочил на добычу.

Вскинув ружье, я выстрелил — хищник упал.

От выстрела вылетели из-под снега остальные тетерева, в беспорядке понеслись в разные стороны. Покой ночевки был нарушен.

Цена жизни

Три дня в тайге выла пурга. С треском ломались деревья; в воздухе вихрились тучи снега; ветер слепил глаза, валил с ног.

Мы с Максимычем безвыходно сидели в теплой лесной избушке, прислушивались к таежному гулу и, томясь от безделья, до одури спали и играли в шашки.

На четвертый день, к обеду, погода стала меняться: притих ветер, посветлело небо.

— Пойдем, — заторопился Максимыч, — проверим капканы.

— Проверим, — охотно согласился я, хотя знал, что в такую погоду звери тоже отсиживаются в логовищах.

Мы с трудом открыли дверь — избушка до крыши была занесена снегом.

Над тайгой торопливо неслись клочья туч, в их разрывах мелькало бледно-голубое небо. Изредка сыпалась сухая, колючая крупа. Глухо шумели деревья.

— Будет мороз, — определил Максимыч.

Линия капканов начиналась сразу от избушки, пересекала две пади и оканчивалась в глухой чаще.

Максимыч быстро шел по знакомому пути. Я еле поспевал за ним и с трудом узнавал местность: повсюду громоздились новые заломы, высились пухлые сугробы. Капканы наши завалило снегом; откапывать их и ставить заново не было времени: короткий день кончался.

На полдороге Максимыч остановился:

— Придется ночь переждать. Поворачивай обратно!

Вдруг он снял шапку и настороженно замер, глядя вперед.

Я тоже прислушался. Из-за мелких елочек донеслось тихое подвыванье. Можно было подумать, что скулит привязанная на цепь голодная собака.

— В капкане… — чуть слышно шепнул Максимыч и, сдернув с плеча ружье, заскользил меж кустов.

Я поспешил за ним.

Мы подошли к елочкам. Сквозь ветки на белизне снега мелькнуло рыжевато-бурое пятно.

— Лисица! — догадался я, готовясь добить ее выстрелом в голову.

Внезапно бурое пятно метнулось в сторону и исчезло.

— Что такое? — изумился Максимыч.

Сквозь ельник мы напролом бросились вперед.

Из железных челюстей капкана торчала окровавленная лапа; лисьи следы вели в кусты, рядом тянулась струйка крови.

Максимыч намочил слюной палец, поднял вверх и буркнул:

— Ясно!

— Что? — не понял я.

— Нам бы надо против ветра двигаться, — разъяснил охотник, — а мы по ветру шли. Лисица нас учуяла, может быть, километра за два. Ну и отгрызла лапу, чтоб уйти…

Я молчал, пораженный. Наконец нерешительно предложил:

— Попробовать догнать?

Максимыч, не отвечая, повернул лыжи обратно. Всю дорогу он угрюмо сопел и только у самой избушки, отряхиваясь от снега, произнес:

— Дорого заплачено за жизнь!.. — И, помолчав, укоризненно добавил: — А ты говоришь — догнать…