Снежная королева - Виндж Джоан - Страница 46

Потом человек по имени Герне, мучительно волоча свои бесполезные ноги, долго пытался снова усесться, не обращая внимания на косые, исполненные презрения взгляды прохожих. Спаркс почему-то стоял среди прочих любопытных и смотрел на него, охваченный странным чувством жалости и болезненного интереса. Наконец он нерешительно двинулся с места, но тут калека, уже успевший взгромоздиться на свой ящик, посмотрел ему в лицо и вдруг снова соскользнул на тротуар.

— Ты! — Ненависть, звучавшая в этом возгласе, ударила Спаркса почти одновременно с узнаванием. — Это она тебя сюда послала? Это она подсказала тебе, где меня найти?.. Да, смотри хорошенько, малыш! Запомни — и глазами, и рассудком — и никогда не забывай, потому что в один прекрасный день она то же самое сделает с тобой. — Герне с отвращением отряхивал руки от налипшей на них грязи.

— Звездный Бык! — Спаркс не был уверен, что сказал это вслух, но не сомневался, кто именно перед ним. — Она… она сказала, что ты умер… — Он-то считал, что иначе и быть не могло: Герне ведь упал в Колодец глубиной в несколько километров. Но он не подумал о различных выступах и механизмах, вделанных прямо в скальную породу. Должно быть, что-то такое и помешало отвесному падению Звездного Быка… и он лишь сломал себе спину. И теперь считался мертвым — но был жив… Спаркс почувствовал внезапное облегчение — словно исчезла давящая тяжесть в груди, которую он заметил только тогда, когда она перестала его душить.

— Я рад…

Герне вздрогнул и в бессильной ярости посмотрел на него.

— Ах ты, сукин сын! Если б я только мог до тебя дотянуться! Не сомневайся, я непременно закончил бы начатое тогда! — Он обессилено оперся о стену, рука его, тянувшаяся к ноге Спаркса, упала. — Давай, радуйся жизни, малыш. Я и сейчас куда больше мужчина, чем ты. И Ариенрод тоже понимает это.

Спаркс стоял на безопасном расстоянии, лицо его горело. Воспоминания о поединке в зале Ветров и о том, что Герне хотел сделать с ним, но потерпел неудачу, заполнили его душу горечью, и в этой горечи его сочувствие к калеке утонуло, как муха в котелке с супом.

— Ты вообще больше не мужчина, Герне. И знай: Ариенрод принадлежит мне! Мне одному! — Он повернулся и пошел прочь.

— Дурак! — Злобный смех Герне ударил ему в спину. — Ариенрод никогда не принадлежала ни одному мужчине! Это ты принадлежишь ей, и она будет пользоваться тобой, пока не использует до конца…

Спаркс, не оборачиваясь, свернул за угол. Но в верхние ярусы не пошел, а некоторое время постоял, пока не улегся гнев и в душе не возникла знакомая иссушающая пустота. Успокоившись, он бесцельно побрел по улице вниз, забираясь все глубже и глубже в Лабиринт. Мелькали двери баров и казино, ставших для него вторым домом; он рассеянно разглядывал порой освещенные витрины магазинов, полные импортных товаров, лекарств, украшений, картин, нарядной одежды, радиоаппаратуры… и прочей дорогостоящей мудреной ерунды, выставленной напоказ любителями беспошлинной торговли. Когда-то, во время своих бесконечных прогулок по Лабиринту, он останавливался у каждой витрины; тогда ему казалось, что он гуляет по райским кущам. Теперь же он и не заметил, как время стерло чувство восторга перед этими техническими достижениями, окутав душу дымкой утраченных иллюзий, а терпкое вино восхищения волшебством превратилось в уксус равнодушия.

Даже аллеи Лабиринта, носившие названия различных растений и цветов радуги и служившие плодородной почвой для демонстрации мастерства и творческих возможностей умельцев Тиамат и еще семи планет Гегемонии, казались ему теперь странно тусклыми и какими-то чужими, будто его собственная реальная жизнь не имела с ними ничего общего. Он чувствовал себя чужим в этом пестром мире зрелищ, изысканных ароматов и громкой музыки, бредя по торговым рядам; к тому же свежее болезненное впечатление после встречи с Герне, который, оказывается, остался жив, давило на него немыслимой тяжестью, и он прислонялся лбом к ярким витринам, а они как будто прогибались под его тяжестью, обволакивая его своими соблазнами. Здесь, в самом сердце города, слушая его живое биение, он некогда надеялся делать замечательные открытия, но сумел открыть для себя лишь то, что вожделенная цель вновь и вновь ускользает от него, хотя, казалось бы, он вот-вот ее достигнет. Ускользает прямо из рук — как и все, на что он когда-либо рассчитывал, что было ему дорого…

Он яростно стукнул по пьедесталу какой-то кинетико-музыкальной скульптуры, выставленной владельцем прямо на тротуар; от удара украшавшие ее шипы и колючки задрожали и с них как бы посыпались резкие звуки — точно кошки замяукали. И эта отвратительная, не поддающаяся нормальному восприятию музыка вывела его из оцепенения; холодная металлическая скульптура качнулась и сама собой изменила форму. Впрочем, может быть, ему это только показалось. Но ощущение собственной отгороженности от мира по-прежнему не проходило… Почему? Что со мной такое? В чем дело?

Он с омерзением отвернулся от скульптуры, когда из дверей, надеясь на покупателя, выглянул равнодушный торговец, и пошел дальше, неожиданно поняв, куда именно занесли его ноги: это была Цитрусовая аллея, и он уже видел чуть дальше Фейт, Хрустальный Глаз, как всегда сидевшую со своими подносами и корзинами на пороге мастерской. Именно сюда он однажды забрел в поисках убежища, и его приняли без единого вопроса или просьбы. Сюда он всегда мог вернуться, здесь было единственное средоточие покоя и созидания в море равнодушия и разобщенности.

Он заметил, что Фейт не одна; увидев его, посетительница встала со ступеньки, завернувшись в вуаль, похожую на синие ночные сумерки. Он узнал ее по этой вуали: подруга Фейт, Тьеве. Ему никогда не удавалось как следует разглядеть ее — только черные, цвета эбенового дерева руки. Да еще из-под шалей и шарфов доносился порой нежный перезвон висевшего у нее на шее ожерелья из колокольчиков. Он уже спрашивал Фейт, почему Тьеве никогда не открывает лица; неужели она такая некрасивая или, может, обезображена чем-то? Но Фейт сказала, что таковы обычаи ее родной планеты. За все время он видел еще только одну или двух землячек Фейт — женщин, тщательно укутанных в шарфы и вуали и сопровождаемых дуэньями. Тьеве чувствовала себя в присутствии мужчин явно неловко, и он ощутил некое ревнивое удовлетворение, поняв, что она уходит только потому, что заметила его. У Фейт было много друзей-мужчин, однако непохоже, чтобы среди них был кто-то, значивший для нее больше, чем просто друг. Порой Спаркс даже думал, уж не дала ли она обет безбрачия?

Когда Тьеве удалилась под перезвон своих колокольчиков, Фейт повернулась к нему — с неуверенной полуулыбкой:

— Спаркс?.. Это ты? — Малкин, кот Фейт, мяукнул в ответ, подтверждая справедливость ее догадки; Малкин как всегда сидел на своем посту у дверей мастерской.

— Да. Здравствуй, Фейт. — Спаркс нерешительно остановился возле нее.

— Ax, какой приятный сюрприз! Садись, где нравится, не стесняйся. Как давно тебя не было — несколько месяцев!

Он сокрушенно покачал головой, признавая свою вину, и осторожно сел, стараясь не задеть расставленные на ступенях подносы.

— Да, верно… Прости, я…

— Нет, нет, не извиняйся. — Она замахала руками, добродушно отпуская ему все грехи разом. — В конце концов, ведь и я не так уж часто заходила к тебе во дворец!

Он рассмеялся.

— Ты никогда не приходишь.

— Ну, значит, это мне нужно благодарить тебя за то, что пришел навестить меня. — Она ощупью нашла маску, которую отложила. — Расскажи мне, как там, во дворце, — о чем сплетничают, что носят, во что играют, о какой бредятине спорят… Мне хочется поболтать немного. Тьеве очень талантлива в том, что касается работы с иглой и шелком, но она всегда такая печальная… — Фейт нахмурилась чему-то невидимому, потом протянула руку к подносу, полному разноцветных бусинок, и неожиданно перевернула его. — Ах ты черт! — Малкин нервно вскочил и тут же скрылся в мастерской.

— Погоди, дай-ка я… — Спаркс наклонился, с трудом успевая ловить бусины, ручейком скатывавшиеся по ступеням. Потом поставил поднос и принялся терпеливо собирать остальное, успокоенный этим бездумным занятием. — Ну вот. — Он вручил ей последние три бусины, вновь ощутив благодатный покой ее дома — совсем как тогда, когда жил здесь.