Сорок дней, сорок ночей
(Повесть) - Никаноркин Анатолий Игнатьевич - Страница 3

— Нет.

— Алиев в госпитале остался загорать… Ну а ты, ты доволен, что в полку?

— Во! — показывает он большой оттопыренный палец. — А ты?

— Тоже… Здесь ведущий хирург — наш донбассовский…

С Колькой могли бы говорить до утра. Но машина уже загружена, и фельдшер-аптекарь, приземистый, квадратный, с намеком хекает:

— Хе-хе… Все.

Уславливаемся, что денька через два он снова заглянет ко мне, но так, чтоб уж посидеть, потолковать по душам.

…А получилось иначе.

На следующий день, прямо с концерта — у нас выступал ансамбль песни и пляски, — меня вызвал начсандив. Так же, как и в первый раз, когда я пришел к нему, майор, не поднимая глаз, хрустнул новыми ремнями и протрубил:

— Никитин, направляешься в полк.

ГЛАВА II

Такая досада меня взяла за эти бесконечные переводы с места на место, что я даже не прощаюсь ни с кем. Вернее, прощаюсь только с Игорем. Пусть он сам скажет остальным. Складываю быстро свои манатки, вещмешок — за плечи и тайком ухожу.

Дорога в полк прямо через степь. Пытаюсь настроиться на философский лад… В конце концов, буду с Колькой в одном полку. А с медсанбатом встречусь на крымском берегу.

И все-таки грустно. Прощай, хирургия… Как приживусь на новом месте? Плохо, когда тебя не знают. Да еще перед десантом.

Иду, взбивая пыль. Блеклое солнце закатывается. Вокруг серая, сухая трава: колючий чертополох, плотный ветвистый донник, старый полынок. У дороги валяются немецкие автомашины без радиаторов. Носом в бурьян уткнулись изуродованные орудия.

Вдали выгоревшие холмы с йодисто-черными, голыми лбами. Над ними грачи…

Налетает ветер. Взвились песчаные вихри, закружился сор, пучки сухой травы. Покатились шары перекати-поля. Запахло горьковатым кизячным дымом.

Меня нагоняет подвода с большой водовозной бочкой. На бочке восседает пожилой солдат в папахе. У него сморщенное коричневое лицо, усы обвислые.

— Слушай, не в триста третий?

— Чего? — подставляет ладонь к уху.

— В триста третий едешь? — кричу.

— Так точно, — ухмыляется солдат, показывая беззубый рот. — Садитесь… В гвардейский домчим…

Примащиваюсь сзади.

— Гнедые-вороные… Ну-ка, прокачу! — взмахнул кнутом ездовой. Проехали чуток. Папаха поворачивается:

— Перелазьте сюда. Веселей будет.

Старик разговорчивый. Шепелявит:

— Вы што ж, из фельдшеров будете? У нас в полку парочка — Рябой да Рыжий! Я им так и говорю: «Рябой да Рыжий, самый народ бесстыжий…» Пристали с прививками ко мне, как лист банный к одному месту… А у меня конь.

— Врач я…

— Угу… — протягивает он. — Меня с доктором нашим Погорелым на косе Бугазской контузило, засыпало — на слух повлияло.

— Гореловым, — поправляю его.

— А вы откуда знаете?

Объясняю — вместе учились в Махачкале, в институте, дружок мой.

— Парень подходящий. Ничего не скажешь. А я сам — тоже медицина. Санитаром числюсь. Но я все могу. И коком-поваром могу. И за конем могу. Какое дело срочное есть — кого послать? Дронова… В первую шеренгу… Хоть и зубов нема…

— А чего не вставите?

— Вставлял… Под Горячими Ключами. Я минометчиком, значит, был. Расчет весь перебило — один остался. Выпущаю мины, жарю по немцу, ствол аж красный. А тут, откуда ни возьмись, — генерал, генерал Провалов. «Чего, старина, делаешь?» — говорит. «Как чего, воюю», — говорю. «Кончай воевать, ты что, не видишь, немца-то уж далеко отогнали… И ранен, вижу. Зубы-то что, вышибло?» Этого я в запарке не заметил. Написал генерал записку — направили в госпиталь. Зубы мне сделали — протез. В полк воротился, но и месяцу не прошло — переломился протез.

Льдисто блеснул лиман. Кружит-тарахтит «кукурузник». Правее, на буграх, торчат несколько дзотов. А дальше, в промежутках между буграми, в ложбине, виднеются похожие на юрты круглые, аккуратные домики.

— Вот тут и полк наш стоит… Где немецкие балаганы…

Я думал, увижу машины, орудия, подводы, массу людей. А на месте, которое указал Дронов, никакого движения, почти пусто.

— Все замаскировали бурьяном, — поясняет он. — Батя так приказал, это наш командир, полковник Нефедов — во, человек! Он из морячков. Я с им у бригаде еще был. Теперь бригаду в полк переформировали… Бате дивизию давали, а он отказался. Тут, говорит, мои ребята — орлы, куда они — туда и я…

Подъезжаем к кибиткам.

— Ну, я на кухню, — говорит Дронов. — А вам прямочко, во второй балаган с того краю — там старший врач и вся санрота.

Захожу в кибитку. Шум. Фонарь «летучая мышь» горит, хотя и без него светло. Играют в домино. В кружке играющих замечаю квадратного рябого аптекаря Мостового Савелия, который приезжал с Колькой в медсанбат.

Напротив него сидит огненно-рыжий старшина, это, наверное, тот, второй, которого Дронов тоже назвал фельдшером. Аптекарь меня узнал, приподнялся.

— Товарищ военврач… Старший лейтенант Горелов на кухне. Скоро придет. Садитесь с нами.

Крутнув головой, показываю на мешок.

Э, так вы насовсем…

— Значит, нашего полку прибыло, — вставляет рыжеволосый и представляется: — Санинструктор Пыжов…

Мне нужен старший врач. Аптекарь подводит к отгороженной фанерой комнатушке. Подмигивает: начальство!

Оттуда слышен смех. Сбрасываю вещмешок. Стучу.

С нар поднимается капитан в роговых очках. За столом сидит старший лейтенант — под носом жиденькие усики.

— Ну что ж, — почесывая длинную худую шею, суховато произносит капитан, — принимайте дела у Шалджана… Жаль, конечно, что раньше не прибыли…

— Да, у нас уже врачи по звеньям распределены. Готовимся… — вставляет старший лейтенант. — Придется с вами подзаняться.

— Вы, кажется, хирургией увлекаетесь? В полку черновая работа, — предупреждают меня увеличенные очками глаза.

Они не скрывают своего разочарования. Конечно, я понимаю. Но я не виноват…

Игра в разгаре. С азартом бьют ребята костяшками домино по фанере…

— Слабачки! — кричит Савелий. — Закрываю… считай — шестнадцать… тридцать пять… Вот так… Товарищ военврач, не хотите партию?

— Чего к человеку пристал, — сердито перебивает его Рыжий. — Давайте ваши вещички, возле меня место свободное.

Санинструктор ведет в угол к нарам.

Устраиваюсь. Вбегает Колька.

— А мне Дронов сказал… Как чувствовал — будем вместе.

Садится рядом. Сопит, довольный. Говорю, что старший врач не в восторге от моего прихода.

— А, плюй с десятого этажа! Он Арама все не отпускал. У него порок митральный. — И, понизив голос, добавляет: — Они с Лажечниковым как петухи надутые ходят. Подумаешь, академию закончили! А кроме отчетов да снятия проб на кухне — ни черта не умеют… Посмотрим, какими в десанте будут…

Колька рано утром уходит на тренировку к лиману. Разбредаются из балагана и другие. Аптекарь Савелий, врач Арам и я остаемся.

Аптекарь составляет списки на медикаменты. Арам роется в вещмешке. Худющий, черные густые волосы. Дышит натужно, через рот.

— Горелов на тренировку взял и ребят вашего звена, — говорит аптекарь.

Киваю головой — Колька еще вчера предупредил.

— Ну, что, Арам, идем!

— Давай пошли…

Принимаю у него дела. Собственно, и принимать нечего. Просто нужно ознакомиться с полком. У Шалджана две тетрадки — в одной записи, проверка по форме № 20, на педикулез; в другой заметки разные: кому из бойцов надо заменить обувь, одежду; затем учет имущества звена, расписание занятий по санитарной помощи. Он отдает тетрадки.

— Да… Ботинки обменить Шашкину не забудь, — напоминает Арам, когда мы проходим по лагерю… — Нажми на АХЧ — это первое. Второе: наличие пакетов индивидуальных проверяй — по три штуки каждому бойцу положено. Вот списки.

Почерк у Арама неразборчивый, прошу, чтоб он читал.

— Санобработку все прошли… Баня была…

Полк закопался в землю. Автомашины в ямах-капонирах. И орудия там же прикрыты камышом. Землянок множество, вчера я их просто не заметил — они под цвет бугров. Есть и палатки. Кухни полевые тоже в ямах замаскированы. На пологих холмах пасутся кони. Солдат в кубанке, напевая, возится с соловым жеребчиком, подковы проверяет, что ли.