Комон, стьюпид! или Африканское сафари для дуры - Доманчук Наталия Анатольевна - Страница 29

Я вздохнула.

Еще через час объявили посадку на наш самолет.

Аэропорт был полон народа, но вылет разрешили почему-то только нашему рейсу.

— Так я и думал, — с грустью сказал Альберт, — эта авиакомпания сразу не внушила мне доверия. Одно название чего стоит!

— А какое название у авиалиний? — поинтересовалась Анька.

— «One time airlines».

— И как это переводится? — спросила я.

— Полет один раз, или один полет.

— Как же можно было так назвать? — возмущалась Анька.

— А как можно лететь в такую погоду? — спросил у нее Альберт.

— Так, давайте скажем, что мы лететь не хотим! — Я начала нервничать.

— Угу, иди скажи им, — засмеялся Альберт. — Ладно, девочки, не будем торопить события. Не надо паниковать. Мы еще не взлетели и даже не сели в самолет.

_____

Через двадцать минут мы уже сидели в самолете. Все четверо в одном ряду в центре салона. С одного края сидел Гена, рядом с ним Альберт, потом Анька, и с другого края я.

Еще через минут десять к нам обратился пилот. Он что-то говорил, Гена в это время закатывал глаза, а Альберт хихикал.

— Ну переведите же, — захныкала Анька.

— Он сказал, что за бортом сейчас такая погода, какой не было восемнадцать лет и вообще-то лететь не стоило бы, но мы попробуем. Если не получится, то… — тут Альберт замолчал, а Гена опять посмотрел в потолок.

— То что? — Анька схватилась за меня.

— Если не получится, то не получится, — закончил Альберт.

— Короче, хана нам, девочки и мальчики, — изрек Геннадий и молитвенно сложил руки.

Я посмотрела на Аньку: она чуть не плакала.

Самолет начал взлетать.

Его трясло так, как будто мы не летели, а ехали на телеге по кочанам капусты.

«Господи, я знаю, что я дура, но ты ведь не позволишь мне умереть такой глупой смертью? Ну зачем тогда ты меня создал? И тридцать с хвостиком лет разрешил прожить на этом свете? Неужели для того, чтобы я умерла в этом самолетике? А как же тогда мое предназначение в жизни? Каждая женщина обязана выйти замуж, родить несколько детей… я же ничего этого еще не сделала. Только не говори, что в этом виновата я. Как будто я не хотела или не хочу! Ты не забывай, Господи, что я твое дитя, и все, что ты мне дал при рождении, то я сейчас и имею…»

Мой разговор с Богом прервала Анька:

— Я знаю, что надо делать.

— Прыгать я не буду, — сразу сообщила я.

— Да кто тебе позволит прыгать! Нам надо договориться. С Богом.

— Я пытаюсь, а ты меня отвлекаешь, — шикнула я на Аньку.

— Ты пытаешься договориться или просто просишь его?

— Это не одно и то же? — спросила я.

— Нет, конечно. Просить, конечно, хорошо, но вот даст ли он тебе, что ты просишь, — это вопрос.

— Что ты предлагаешь?

— С ним надо договориться.

— Как? Ты когда-нибудь это делала?

— Да. Уже два раза.

— И получалось?

— Ну… одно обещание я не сдержала, поэтому и не получила того, чего хотела. А со вторым все нормально, — объяснила Анька.

— Не поняла. Ничегошеньки не поняла.

Тут самолет тряхнуло так, что мы с Анькой стукнулись головами.

— Слушай внимательно. Значит, говоришь так: «Боженька, да я дура…» — начала учить меня Анька.

— Я это только что ему сказала!

— Слушай дальше. Что для тебя является смыслом в жизни?

Я задумалась.

— Подумай, вот, например, мне очень нравится секс. И я ему обещала: «Боженька, если мы не упадем и этот самолет не разобьется, я обещаю тебе целый месяц ни с кем не заниматься сексом, даже если у меня будет такая возможность, даже если меня будут на коленях умолять».

— А, я поняла, я тоже тогда это пообещаю.

— Нет. Ты не понимаешь! Ты должна пообещать такое…

— Почему я не могу пообещать, что откажусь от секса? — возмутилась я.

— Потому что он тебе пока не светит. То есть ты совсем не напряжешься, если пообещаешь и выполнишь. Понимаешь или нет?

— Нет. Я, например, собиралась по приезде пойти в тот ночной клуб, где мы были в первый день, и опять встретиться с тем негром. А вот теперь пообещаю и не поеду.

— Да нет же! Хорошо, я скажу тебе. Ты должна пообещать год не есть торты, булочки, белый хлеб и… халву.

— Ты с ума сошла!

— Значит, мы упадем, — констатировала Анька, и в этот момент самолет опять начало трясти.

— Ты не имеешь права решать за меня, что мне обещать Всевышнему, — шепотом сказала я Аньке.

— Мы упадем. И все из-за того, что кто-то не может воздержаться от торта.

— А почему на год? Значит, ты отказываешься от секса на месяц, а я от тортов, булочек, белого хлеба и халвы — на целый год? Где справедливость?

— Нет справедливости. Хорошо, обещай хотя бы на полгода.

— На месяц. Хорошо?

— На три, — сказала Анька и показала на пальцах цифру «три».

И я начала молиться:

«Господи, да, я дура, но я обещаю тебе, что если мы не разобьемся и не упадем сегодня, а благополучно прилетим на этом самолете в Йоханнесбург, то я три месяца не буду есть белый хлеб, булочки, торты и халву. И даже пообещаю тебе не заниматься сексом целый месяц. Только ты еще, если тебе не трудно, сделай так, чтоб Сергей на мне женился…»

Анька как чувствовала, что я кроме благополучного приземления прошу еще что-то, и опять прервала мою молитву:

— Только не вздумай просить, чтоб Сергей на тебе женился!

— Не указывай, что мне просить! — прикрикнула я на нее.

— Ладно, ладно, не злись! — ответила подруга и взяла за руку Альберта.

Самолет начал медленно снижать высоту.

— Что, уже прилетели? — спросила Анька у Альберта.

— Нет. Нам еще два часа лететь.

Через два часа самолет благополучно приземлился в аэропорту Йоханнесбурга.

Пассажиры поаплодировали пилоту в знак восхищения, мы с Анькой поцеловали друг друга, обнялись, как будто не виделись целую вечность, а потом разрыдались, как последние дуры.

Альберт доставил нас домой на машине, и, когда мы вошли, я глубоко вздохнула и сказала Аньке:

— Я не знаю, как буду жить без тортов!

— А ты обещала не есть мороженое? — спросила она.

— Нет.

— Вот и будешь себе лопать пломбир в шоколаде.

— Я не люблю мороженое.

— Полюбишь. Когда захочешь сладкого, и мороженое подойдет. Ты как вообще себя чувствуешь? Что ты решила с Геной?

— Ничего не хочу о нем слышать. Ни-ког-да! Ты поняла?

— Лор, это не так легко, как тебе кажется. Он влюблен в тебя. По уши. И ты сама это знаешь.

— Значит, пришло время стать роковой женщиной!

— Он правда тебе совершенно не нравится? Нисколечко? — спросила Анька.

— Совершенно. Я даже скажу больше: я его ненавижу!!!

— Да за что? Что он тебе такого сделал?

— За что? За то, что он родился на свет. Таким… — тут я попыталась подобрать слово, чтобы уточнить, каким он родился на свет, но только махала рукой, поднимала вверх брови и смотрела на Аньку.

— Ну? Каким?

— НИ-КА-КИМ, — нашла я наконец-то нужное слово.

— Это старо. Придумай что-нибудь новое, — предложила Анька.

— Новое — это хорошо забытое старое, — решила я соригинальничать.

— Ах вот ты как! Ты уже цитатами кидаться в меня начала? Тогда я тебе скажу так: ты останешься с носом. Да, со своим длинным прыщавым носом.

Я скосила глаза, чтоб увидеть свой нос, потом быстро подбежала к зеркалу, чтоб убедиться, что нос не такой и длинный и уж точно не прыщавый.

Глядя в зеркало, я обнаружила, что нос действительно длинноват, но вот прыщей не наблюдалось.

— Что за ерунда? Какие прыщи? Где ты их увидела?

— Даже если их сейчас и нет, то они будут. Они появляются у всех, кто вредничает.

— Я не вредничаю. Я не люблю Геннадия. Я даже не представляю себя в его постели.

— А с негром ты себя представляешь? Неужели черная мартышка лучше Гены?

— Во-первых, негр, или, как ты его назвала, черная мартышка, не рассказывал мне о своей маме и о том, что он очень умный…