По осколкам разбитого зеркала - Михайлова Евгения - Страница 5

Так безобразно, жестоко, лицемерно и по факту лживо начала Катя эту встречу, которая превратила мою жизнь в пепелище. Они сели в кресла. Какое-то время шла беседа двух малознакомых женщин, которые изо всех сил пытаются скрыть главное: жгучую неприязнь друг к другу. Их разговор, бессмысленный, бестолковый, безрезультатный, терзал меня, как лезвие ножа. Я уже хотел выключить запись, удалить видео, разбить камеру, все выбросить в мусорное ведро и забыть о катастрофе по имени Катя. Мысль о близости с существом, способным на такой поступок, приводила меня в содрогание. Но не успел. Тут-то и началось самое главное.

Каких-то минут хватило, чтобы обе женщины утратили достоинство и человеческий облик. Я с недоумением и ужасом смотрел на их искаженные ненавистью лица, слышал грубые слова, ругательства, взаимные оскорбления. Они перешли на «ты», обе вскочили с мест, лица покрылись красными пятнами, в глазах дикая злоба.

– Мой муж тебя уполномочил – так ему помогать? – начала сдавленным голосом Света, явно подавляя гнев. И тут же сорвалась почти на крик: – На свете не осталось бы ни одной семьи, если бы каждая шлюха имела наглость врываться в семейные дома, рассказывала басни о великой любви и обливала грязью чужих мужей. Мой муж – уважаемый человек, известный хирург, порядочный и чистоплотный мужчина. Не знаю, где и как он наткнулся на такую дешевку, как ты, но надежд не давал, это точно.

Нечеловеческий визг Кати оглушил меня.

– Шлюха?! Дешевка?! – вопила она. – Да ты на себя посмотри! Потасканная курица, домашняя наседка, иждивенка. Конечно, ты впилась всеми когтями в человека, который страшным трудом зарабатывает на твою никчемную жизнь. Как ты можешь его отпустить… Я смотрю на твой хищный нос крючком, на алчные когтистые пальцы и понимаю, что ты собираешься держать его, даже если будешь знать, что он умирает от любви к другой и отвращения к тебе. О, я знаю эту еврейскую хватку. Даже если бы не почитала о тебе, Светлана Медальсон, сразу бы поняла, что ты худший образец алчной еврейки.

Такого потрясения, такого жгучего и бессильного гнева я еще не испытывал в жизни. Я спал с нацисткой, антисемиткой? Можно простить себя за случайную связь с хамкой, базарной торговкой. Но это! Как я мог не понять, не заметить? Как я вообще мог? Как что-то шевельнулось в душе и теле? Если бы это было не видео, если бы Катя стояла передо мной, я бы в первый раз в жизни ударил женщину. И окончательным, убийственным аккордом стал последний кадр видео. На пороге комнаты появилась Лера. Девочка смотрела на безобразную сцену, слушала страшные слова. Я видел расширенные, испуганные глаза моей девочки, ее дрожащие губы – мое сердце разлетелось в клочья.

Нет повести печальнее

Печальна не та повесть, в которой два любящих сердца прекращают биться в один миг. То идеальный финал роковой любви. Печально, когда два взрослых человека, заблудившиеся на короткое время в темных зарослях случайной страсти, выходят на открытое пространство не просто чужими людьми. Они выходят врагами.

Егор, получив критическую порцию открытий, последовавших за его милой влюбленностью для вдохновения, но никак не для жизненных перемен, не бросился объясняться с Катей. Ему нужно было время, чтобы справиться с собой. То, что он испытывал, было ненавистью и отвращением. В таком состоянии нельзя вступать в контакт с женщиной, с которой недавно лежал в одной, пусть и чужой постели. Она не виновата в том, что заблуждалась относительно его чувств. Она даже не виновата в том, что такая. Никто не виноват в его слепоте и глупости. Приговор этим нелепым отношениям нужно вынести спокойно и решительно. А у него дрожали руки, колотилось сердце, мешала смотреть резь в глазах. Она появлялась, когда он вспоминал Леру на пороге комнаты, где разыгрывалась самая чудовищная сцена, которую он видел в своей жизни. А допустить, чтобы такое увидела девочка… Егор не прощал этого и Светлане. Она мать, должна была предвидеть, как-то обезопасить. Завалить шкафом эту проклятую дверь, вытолкать Катю, как только из ее рта полилась грязная брань, окаменеть и молчать самой. Но как он может ей предъявить претензии в такой ситуации. Он же предатель, преступник. А тот факт, что Лера получила этот страшный стресс, для Светы самый главный аргумент против него.

Егор впервые за все время работы отменил операции на ближайшие три дня, сославшись на болезнь. Он провел эти дни с дочкой. Позвонил в ее школу, сказал, что у нее легкая простуда, которую они вылечат дома. Они много гуляли, ходили в кино, ели мороженое. О том, что произошло, Егор сказал дочери коротко:

– В жизни случаются отвратительные, непристойные ситуации. Чаще всего они связаны со вздорными людьми. Это как стихийное бедствие, несчастный случай. Никто не может быть застрахован. Выход один: выбираться из последствий без потерь для себя. Забудь, детка, ту нелепую сцену. У нас все будет хорошо. Мне тоже очень не по себе, но все пройдет, как только я увижу, что ты улыбаешься. Нас всех спасают приоритеты в трудный час. Вот потому я провожу эти дни только с тобой.

Лера опять улыбалась и, кажется, действительно избавлялась от неприятного воспоминания. Детская безмятежность и вера в сильного любящего папу были ей в помощь.

Общение с ребенком растопило ожесточенность и ненависть в душе Егора. Катя стала для него просто нежелательным элементом, от которого нужно поскорее избавиться. Отвращение осталось, и это было гарантией того, что он покончит с ней навсегда.

Через день он подъехал к ее дому, поставил машину в глухом переулке и позвонил: попросил выйти. Издалека увидел, как радостно она к нему бежит. Что ж: это уже известное и привычное обстоятельство. Эта женщина ничего не понимает. Из этого и следует исходить. Он сначала собирался поговорить с ней, сидя в машине. Но, увидев ее, понял, что не вынесет даже такой близости. Вышел, шагнул навстречу и сразу произнес:

– Катя, я просто скажу. И не дам тебе возможности отвечать. Дело в том, что ты не слышишь и не понимаешь слов. Поэтому, когда я уеду, постарайся лишь усвоить доказанные и неизменные факты. Я не люблю тебя, никогда не любил и ничего о любви не говорил. Я пытался тебе объяснить, что между нами все кончено, еще в Варне, но выбирал слишком щадящие выражения. Ты такое не усваиваешь. Сейчас я приехал, чтобы сказать тебе по возможности доступно, без лишних слов. Мы больше никогда не увидимся, и держись как можно дальше от моей семьи. Это приказ.

Катя издала то ли плач, то ли визг, лицо ее стало красным, потом побелело, из глаз брызнули слезы. Она вцепилась Егору в рукав:

– Нет! Нет, ты так не думаешь. Это все она. Она тебе наговорила, она тебя испугала, настроила. Ты не можешь…

– Я могу, – стряхнул он ее руку. – Ты мне отвратительна. Даже такой неадекватный человек, как ты, должен понять, что это все.

Он оттолкнул ее, сел в машину, уезжал, как будто спасался от налетчика. Егора мучило чувство неудовлетворенности. Она, конечно, ничего не поняла, не то почувствовала. Он боялся, что это не конец. Не зря боялся.

Они со Светланой очень старались вернуться к нормальной жизни. Они ни на секунду не могли забыть, что оказались в осаде. После двух дней непрерывной, круглосуточной телефонной бомбежки по мобильному Егора он внес контакт «Катя» в черный список. Согласился с предложением Светланы сменить номер домашнего телефона. На работу стал приезжать на час раньше, договорился с охранником, что будет ставить машину рядом с его будкой, в густых кустах. Просил звонить, если там кто-то появится. Выходил с черного хода. Перед этим уточнял у охранника, все ли спокойно.

Дома молчаливая, по-прежнему ожесточенная жена меняла внутренние запоры на входной двери, установила видеозвонок с камерой и возможностью переслать сохраненное изображение в службу ноль два. Вся эта возня страшно ранила, мучила Егора. Это было доказательство, жестокое подтверждение его человеческой несостоятельности, мужской ущербности. Можно простить себе любую ошибку, но как жить с неспособностью справиться с последствиями? Он еще никогда не думал о себе так плохо. А надо было улыбаться дочери, разговаривать с ней, стоять по целым дням у операционного стола. Жил он в эти дни одной надеждой. Они пройдут по этому туннелю, Катя тоже переживет, изживет свои буйные страсти, устанет, успокоится. Все будет позади. Не забыто, но завалено тяжелыми плитами запрета. И почти получилось. Дней через десять он перестал получать уведомления о том, что на его телефон звонит контакт из черного списка. Домой к ним Катя приходила несколько раз, Света ей не открывала, и она уходила, оценив возможности новой видеокамеры. О литературном объединении Егор не мог вспоминать без содрогания. Даже стихи – любые – вызывали у него протест. О своих страшно вспомнить. Они всему причина. Да, они почти справились. Ключевое слово – почти. В этом почти невозможность нормальным людям оценить неукротимость и непредсказуемость поступков клинического психа, в какого окончательного превратилась Катя.