По следам динозавров - Эндрюс Рой Чепмен - Страница 5

Нам было очень жаль покидать это место, проливавшее так много света на далекое прошлое, но возможные осложнения в дальнейшем продвижении экспедиции вынудили меня спешить вперед, в Ургу. Расставшись с Беркеем, Моррисом и Гренжером, я с остальными членами экспедиции направился в Туерин, лежавший на расстоянии 350 миль, где мы надеялись догнать свой верблюжий караван.

Задолго до прибытия в Туерин перед нами показались гребни гранитных масс, высотою до тысячи футов, возвышающиеся среди равнины наподобие величественной крепости. К полудню мы подъехали к подножью массива и увидели большой караван, остановившийся у дороги. То был наш собственный караван. Мерин, предводитель каравана, объяснил нам, что он прибыл сюда всего только за час перед нами. Встреча состоялась 28 апреля, как раз в тот день, который был назначен по моему маршруту пять недель тому назад.

Мерин — фигура в своем роде замечательная. Опытный руководитель караванов (он перед тем вел караваны двух других экспедиций в Монголии), он очень любит свое дело. Честный, сметливый и находчивый, он любит своих животных и аккуратен, как хронометр. Коллекции огромнейшей ценности он всегда ухитрялся доставлять из самого сердца Гоби без малейших повреждений, аккуратно к назначенному сроку. Прошлым летом он совершил положительно героический переход в 400 миль по выжженной зноем пустыне, прибыв к назначенному сроку с 16 измученными верблюдами из числа 70-ти, отправленных с места.

Оставив пока караван на месте, мы отправились к телеграфной станции, расположенной на расстоянии нескольких миль у подножья Туеринских скал. Трудно представить себе более дикую и суровую местность. Сама «гора», под влиянием выветривания, давно превратилась в хаотическую груду гранитных обломков. Тут мы решили разбить свой лагерь и вызвали сюда наш караван.

Мерин, руководитель каравана, на отдыхе.

Вскоре длинная вереница верблюдов показалась между скал. Миновав палатки, караван разбился в три шеренги, верблюды плавно опустились на колени, началась разгрузка.

До прибытия каравана мы вели спартанский образ жизни. Теперь мы окружили себя комфортом: в нашем распоряжении имелись теперь складные столы, кресла, койки и свежие продукты. В ожидании ужина, мы с женой отправились на вершину скалы, чтобы полюбоваться закатом солнца. Был теплый летний вечер. В воздухе царила мертвая тишина. Вдруг позади мы услышали глухой гул, шедший с севера. Гул все усиливался, а из-за скалы появилось желтое облачко. Воздух внезапно похолодел. Было ясно, что надвигалась буря. Мы поспешили скорее в лагерь. Едва мы успели обогнуть скалу, как увидели, что на наши палатки спустился воронкообразный столб пыли и песка. Воцарилась кромешная тьма, среди которой мы ничего не могли разобрать. Загремела металлическая посуда, захлопали полотнища палаток, и наши кровати, столы и кресла покатились вниз по склонам холма. Прислонясь к высокой скале, мы видели, как смерч, крутясь, скользнул на равнину и понесся вдаль. Смерч еще не перестал бушевать, как все бросились спасать и приводить в порядок имущество под жалобные причитания нашего повара Лиу: бедный Лиу думал только о своем зажаренном гусе; когда он увидел свою сковородку прижатой к стене и наполненной песком, это переполнило чашу его восточного долготерпения…

Было уже совершенно темно, когда лагерь был снова восстановлен. Температура спустилась на тридцать градусов, и с этим первым ветром снова вернулась зима. Она продолжалась до 22 июня.

Глава IV

В городе живого бога

Монастырь Туерин лежит к западу от груды гранитных скал, где мы разбили свой лагерь. Три храма, окруженные сотнями крохотных белых зданий, гнездятся в глубокой ложбине, защищенной с севера высокими холмами. В этих домиках, окрашенных в белый и красный цвет, живут тысячи лам, обрекших себя на жизнь в унылой пустыне.

На следующий день по приезде в Туерин мы отправились в монастырь, где Шекельфорд рассчитывал произвести кинематографическую съемку. Едва автомобиль подъехал к краю ложбины, как сотни лам выбежали нам навстречу, окружив нас тесною толпою. Монголам нельзя отказать в гостеприимности, но они не могут похвастаться чистоплотностью. Они очень редко моются и при еде имеют привычку вытирать жирные пальцы об одежду, так что вся она обыкновенно бывает пропитана бараньим жиром.

Эта оговорка, вероятно, несколько разочарует тех, кто рисует себе Туеринский монастырь обителью, благоухающею миррою и ладаном. Однако, внутренность храма, его таинственный полумрак и мерцающие желтые огоньки светильников, его стены и алтарь, убранные разноцветными тканями, производит неизгладимое впечатление. Шекельфорд, с его подкупающей приветливостью и юмором, быстро завоевал симпатии лам, и его камера беспрепятственно путешествовала по всем заповедным уголкам монастыря.

Ламаизм, господствующая религия Монголии, занесена сюда из Тибета. Он в значительной мере способствовал современному вырождению монгольской расы. Старший сын в каждой семье обязан быть священником, а иногда и все мальчики посвящают себя этой профессии. Все времяпрепровождение лам сводится к пению непонятных им самим тибетских молитв, и все они, в сущности, представляют нравственно и умственно недоразвитых паразитов, живущих за счет суеверного и невежественного населения.

При всей своей нечистоплотности, ламы содержат свои храмы в большом порядке и чистоте. В глубине главного здания помещается статуя Будды над алтарем, перед которым теплятся неугасимые лампады. На полу, в центре храма, разостланы молитвенные коврики или циновки, а с потолков спускаются яркие цветные полосы шелковых тканей. Стены храма украшены живописью, изображающей различных богов и богинь, зачастую крайне похотливого вида. Главный жрец сидит на возвышении, вправо от алтаря; внизу у его ног размещаются на циновках остальные ламы. Однообразное пение гортанных голосов, прерываемое звуками цимбал и барабанною дробью, в этом полутемном помещении производит странное, тягостное впечатление.

Всячески оберегая свой религиозный культ от стороннего вмешательства, монголы, подобно китайцам, полагают, что могут одурачить своих богов. Один миссионер рассказывал мне, как однажды он застал компанию лам, предававшихся кутежу и произносивших самые непристойные слова. На его вопрос, как они решаются вести себя так перед священными изображениями, они ответили, что боги их не видят, так как глаза у них закрыты бумагой, понять же их пение они не могут, так как разговор ламы вели не на монгольском, а на тибетском языке. Предполагается, что лама должен навсегда отречься от мирской жизни. Но ламы нередко нарушают принципы буддизма. В Алтайских горах моим проводником был лама, который до посвящения был охотником. Тяжко заболев, он дал обет Будде в случае выздоровления стать священником. Верный своему обещанию, он обрил голову и, как настоящий лама, жил при храме, но не постоянно, а только несколько месяцев в году. Потом он возвращался к привычной вольной жизни в горах.

Однажды, во время нашей стоянки неподалеку от Урги, жена охотника принесла мне своего ребенка, страдавшего экземой. Странствующий лама не мог излечить его своими молитвами. Я применил окись цинка и серы, и через две недели экзема исчезла, а лама получил дань в виде овец и коз на сумму 50 долларов. На мой вопрос, что излечило ребенка, — молитвы ли ламы, или мои лекарства, женщина признала, что вылечила его моя мазь.

— За что же вы платите ламе?

— А как же иначе? — возразила женщина. — Если бы я этою не сделала, он навлек бы проклятие на наше семейство, — все наши овцы и козы погибли бы, а нас самих постигло бы великое несчастье.

В той же деревне другой монгол вывихнул себе плечо. Мне удалось вправить кость, а лама получил за это двух овец. И так продолжалось все лето: я лечил, а лама получал соответствующую мзду.