Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 36

В кабинет вошла Агафья.

– Княгиня-матушка, сосед с нарочным письмецо прислал. Нарочному велено ждать ответа.

Прочитав, старуха порядком разозлилась.

– Его сиятельство думает, будто я у них коней ворую?!

И в самом деле, послание было составлено не слишком любезно. Однако следовало что-то ответить. Княгиня еще раз вслух прочитала приметы – масть, проточины во лбу и белые чулки. Воображение сразу представило ей лошадей как живых. Следовало, конечно, послать в деревню за старостой, чтобы он послал подручного расспросить мужиков. Но недовольство графом Орловым мешало сразу сделать это.

Бывшая в ту пору в кабинете Агафья вдруг вспомнила:

– Княгиня-матушка, а ведь точно – приблудилась каряя лошадь!

– А ты почем знаешь?

– Пастух Ивашка на опушке поймал, чья – неведомо. Но он, Ивашка, ногу повредил и сам на ней приехал, да и оставил у себя на дворе. Когда ещё хозяин сыщется, а ему ехать…

– Все-то ты разнюхаешь. Ступай, вели привести лошадь на задний двор!

Но, когда находку привели и показали, княгиня лишь рассмеялась.

– Да это же старая кляча! Она старше меня, поди! Станет граф такое сокровище у себя держать! Нужно свести на постоялый двор, может, там хозяин опознает, он наверняка всех коней в нашей губернии видывал… Стой! Иначе поступим.

Княгиня вернулась в кабинет, встала к конторке, взяла перо и сочинила такое ехидное произведение:

«Не смею удерживать у себя собственность вашего сиятельства. Понимая, сколь вам дорого сие создание, спешу вернуть с уверением в совершеннейшем моём к вам прочтении…»

После чего она призвала конюшонка Акимку и научила его, как отвечать на вопросы графа. Причём и вранья не требовалось – лошадь действительно была поймана на краю самого дальнего из княгининых пастбищ.

Акимка, верхом на пегом мерине, которого обыкновенно употребляли для хозяйственных нужд, с карей лошадью в поводу, и графский посланец отбыли. Княгиня же, очень довольная своим эпистолярным произведением, веселилась, как малое дитя:

– Воображаю его злость! Ничего, пусть позлится!..

Когда графу доложили, что от княгини Чернецкой привели пропавшую лошадь, он послал конюха Сеньку убедиться, что это именно его пропажа. Сам он в это время был в загоне Сметанного и совещался со Степаном о лечении жеребца. Сметанный жаловался – когда ему слегка сжимали спереди грудь, пятился.

– Не ушибся ли он тогда? – спросил граф. – Может, ударили?

– Каким же сукиным сыном нужно быть, чтобы такого коня ударить? – возмутился Степан.

– Не вопи, не пугай его, нашего голубчика. Он и так страху натерпелся…

Послание граф прочитал не сразу; прочитав, был несколько озадачен, а когда вернулся Сенька и доложил, что лошадь неведомо чья, породы невообразимой, и лет ей не менее пятнадцати, даже развеселился.

– Вот ведь старая грымза! – граф рассмеялся. – Хорошо ещё, что не прислала мне костей из скотомогильника. Надобно вернуть ей клячу. Кто привёл?

– Какой-то малый, барин-батюшка.

– Зови его сюда да вели кому-нибудь подать мой письменный прибор! Уж я ей отвечу!

Конюшонок Акимка, крепко напуганный, подошёл к загону с двумя лошадьми в поводу, карей кобылой и старым пегим мерином, на котором приехал.

Перед графом стоял, сильно сгорбясь, конюх Сенька, на спине у него была установлена доска с листом бумаги, а граф грыз перо, сочиняя не менее язвительный ответ. Сметанный, стоя тут же за изгородью, тянул морду через его плечо, надеясь, что в ласковой руке опять будет хлебная горбушка.

– Не то чтобы кляча, – сказал граф, поглядев на карюю кобылу, – а просто отощавшая упряжная лошадь. Кто ж её голодом морил?..

– Барин, батюшка наш! – воскликнул Сенька. – Гляньте! Сметанушка-то!..

– Господи! Степка, живо!..

Жеребец отпрянул, вскинулся на дыбки, заплясал, метнулся прочь. Степан побежал следом, схватил коня за недоуздок, стал гладить, успокаивать ласковыми словами.

– Не бойся, дитятко, не бойся, я тебя в обиду не дам!

– Чего это он испугался? – спросил граф и вдруг понял: – Ребятушки, а ведь он эту кобылу не впервые видит. Ну-ка, малый, подведи ещё поближе к жеребчику.

Сметанный замотал головой, задрожал и снова вскинулся на дыбки.

– Оседлать мне Сатира! – приказал граф. – Сам поеду к старой ведьме разбираться, где она эту кобылу взяла! Кажись, тут мы можем напасть на след! Степан, уведи Сметанного в конюшню, оглаживай, хоть на руках качай, как больное дитя!

Но ехать к княгине в том самом виде, в каком он ходил по конюшне и левадам, граф не мог. Он послал конюшонка вперед, чтобы Федоровна поскорее приготовила ему приличный кафтан с камзолом и подходящие по цвету штаны.

Когда граф вошел в уборную комнату, то обнаружил там, кроме Федоровны и девки, что ей помогала, брата Григория.

– Ты куда собрался, Алехан? – спросил Гришка.

– Василий! Где ты там запропал?! – граф шлепнулся в кресло и вытянул длинные ноги, с которых следовало стащить грязные сапоги. – Гриша, Христа ради, выгляни в окошко, крикни, чтобы Федот… нет, не Федотка, а Ивашка с Никишкой живо одевались в красные кафтаны! И чтоб им коней седлали! Не могу ж я один к ее сиятельству заявиться!

– Может, я с тобой поеду? Извелся я тут вконец!

– Нет, братец, сам видишь – в моих владениях неладное творится. Оставайся за хозяина. Мало ли что? Вдруг еще какая особа приедет помирать… Ох, еще и покойница эта, госпожа Афанасьева… Гриша, я думал, все у меня тут есть, что для счастья надобно…

– Чего недостает?

– Катафалка.

И впрямь, на чем везти тело знатной особы, граф не знал – ну, не на простой же телеге…

Графа быстро и ловко облачали в свежие подштанники и чулки, в чистую рубаху, а он все ломал голову – как доставить к княгине Чернецкой останки ее запойной дочери. Ничего не придумав, распорядился снести тело на ледник, сперва обмыв и одев в длинную рубаху. В конце концов, не все ли покойнице равно, когда ее отвезут к матушке. А если разом озадачить княгиню смертью дочери и загадочной лошадью, то ей, понятное дело, уже не до лошади будет. Про крепостных, Николку и Марфутку, запертых в подвале, граф попросту забыл.

Последнее, что оставалось, – букли и косица…

Княгиня перед ужином села разложить пасьянс. Агафья, стоя рядом, деликатно подсказывала, какую карту которой следует накрыть. В спальню заглянул Игнатьич.

– Чего тебе, старинушка? – весело спросила княгиня. Пасьянс ладился, да и проказа, которую она устроила графу, радовала душу.

– К вам его сиятельство.

– Какое еще сиятельство?

– Соседушка, граф Орлов.

Непочтительность старого лакея была прямым отношением хозяйкиного отношения к соседу.

– Матерь Божья, вот это так реприманд![7] Где он? Кто с ним?

– Я в парадную гостиную препроводил. Он с двумя егерями прискакал, один, то есть…

– Людей – накормить, ну, ты сам знаешь. Агаша, большой чепец с жонкилевыми лентами! Перстни! Где пудра?

Менее всего княгиня Чернецкая ожидала визита графа Орлова и даже малость струхнула – ну как горячий Алехан возмутился ехидным посланием? Хотя он и не в фаворе, а ссориться с ним, пожалуй, не следовало, да еще из-за какой-то убогой клячи. А ну как прознал про ее авантюру с конской свадьбой? Вроде бы не должен – конюхи божились, что к назначенному месту близко не подходили, испугались стрельбы и поскорее увели Милку. И все же осторожность и любезность не помешают…

Прекрасно понимая, что прошли годы, когда она одной улыбкой могла укротить мужской гнев, княгиня желала все же явиться пред Алеханом достойным образом: это грузные старухи с опухшими ногами пусть отказываются от пудры и румян, а ей всего-то семьдесят два года, и она в седле держится получше внучки, при случае и в менуэте лицом в грязь не ударит, жаль только – кавалеров подходящих нет, повывелись. С пудрой, румянами, в закрывающем виски чепце, в закрывающей шею кружевной косынке, да при свечах – и пятидесяти не дашь!

Но граф вошел в ее гостиную с улыбкой и приложился к ручке, как заправский вертопрах и петиметр[8]. Княгиня даже ощутила себя на минуту молодой щеголихой, которая уела соперниц: любуйтесь, дуры, какой кавалер за мной машет!