Кому на руси жить (СИ) - "Константин" - Страница 9

Передо мной группа людей в весьма странных одеждах, словно с картинки на тему средневековой жизни сошедшие. Рубахи серые без узоров, штаны широкие тоже серые, но потемнее, в сапоги заправлены, на широких поясах у кого меч, у кого ножик длинный болтается. Пятеро. Посередине толстый и не в меру бородатый дядя на Карабаса Барабаса похожий, морда красная, щекастая, дышит тяжко, с сипом. У троих в руках коротенькие копья.

Те, что меня с пола поднимали, так по бокам и стоят. Рослые, крепкие. Левый на мое плечо вылупился, черного скорпиона разглядывает, аж дышать забыл.

Итого семеро... козлят...

Мыслекрут завертелся как настеганный. Осыпали их тут чем-то что ли? Параллельная реальность какая-то...

- Вы, мать вашу, кто такие? – говорю хрипло, не желая верить собственноочно увиденному.

- Ты, тать, помалкивай покуда, – отвечает Карабас. – Ты сейчас дышишь только потому, что я этого хочу. Уразумел? А я пока этого хочу. Племянника, вот, спас. Хвалю. Но, чтобы жить дальше этого мало. Очень мало, на седмицу от силы... Но и за семь дней можно многое успеть, так ведь? Ежели с умом подойти. Ты ведь умный парень? Вижу, что умный, а коли не дурак, согласишься мне помочь и оказать посильную услугу.

Меня дико возмущает сама постанова вопроса: вырубили сзади, связали, голодом морят в каком-то сарае и еще имеют наглость просить об услуге. Дела так не делаются. Желание сотрудничать умирает в зародыше.

Да пошел ты, говорю устало, – гнида бородатая. Сам себе услуживай.

От резкого удара в живот сгибаюсь пополам и долго не могу восстановить дыхание. Рот заполняет кислая, тягучая слюна. Сплевываю под босые ноги. Сокрушенно покачав головой, что должно означать – напрасно ты так, парень, поворачиваюсь направо к обидчику и сую ему лбом прямо в зубы. Коротко, зло и сильно. Он явно не ждал такой прыти, увернуться не успевает. Думал, раз связанный, сдачи не смогу дать, хрен тут...

Принимаю спиной и шеей град ударов, затем следует мощный пинок под колени и я со стоном оседаю в унизительную позу. Тут еще этот, с разбитой рожей очухался, целится зарядить с ноги мне по харе.

- Бур! – рычит Карабас. – Оставь его!

Бур, это, видимо тот, который выхватил от меня головного. Жало я ему раскровянил знатно, всю солому перед собой искапал. Вижу, как он, послушный окрику бородача, с трудом душит в себе желание меня покалечить.

- Миша где? – спрашиваю исподлобья с колен.

- Какой еще Миша? – натурально так удивляется в бороду Карабас. – Медведь, что ль? Совсем там у себя в лесу одичал? Ну ничего, мы тебе голову поправим. Серебришко принесешь – прощу, тогда и проси чего пожелаешь, хоть медведя живого привести прикажу раз ты такой любитель.

Шестерки бородатого ржут как мустанги да и он что-то сквозь бороду булькает – смеется...

Я совершенно перестаю соображать, не понимаю чего от меня хотят эти люди и если б не ноющие места побоев, подумал бы, что это сон.

- Ладно, – гудит бородач, – поздно уже, почивать давно пора, а не с татями болтать. Хотел взглянуть на тебя, вот и приехал, не удержался. Все остальное тебе Овдей растолкует, бывай покедова, разбойниче, да помни – седмица у тебя!

Продолжая ухмыляться, они разворачиваются к выходу. Ловлю прощальный, полный ненависти взгляд Бура и понимаю, что обзавелся смертельным вражиной.

Да ладно, не он первый, не он последний. Переживу как-нибудь...

Я отползаю на свое прежнее место, солома нещадно колет открытые участки. Бешусь от того, что не могу подыскать объяснения происходящему.

Проходит совсем немного времени как снова отворяется дверь и ожидание новых впечатлений полностью оправдывается – на пороге возникает Михаил Евгеньевич Рваный своей собственной невредимой персоной. В том же странном прикиде из холщовых шаровар, длинной рубахе навыпуск ремнем узорчатым перехваченной, в кожаных каблукастых сапожках неопределенного цвета. С объемной двухведерной корзиной в лапах.

Миша внимательно оглядывается в дверях и решительной походкой подгребает ко мне. Кроме упомянутой корзины под левой подмышкой торчит тугой матерчатый сверток.

Поставив корзину около меня, Рваный шлепает сверху сверток.

- Сидишь?

Еще спрашивает. Рожа озабоченная, башка всклокочена. На его модном поясе красуется длинный нож в кожаном чехле. Не знал, что Рваный у нас такой ловкач: уже и приоделся и холодным оружием где-то обзавелся.

- Прости, что долго, – говорит, вынимает нож и режет мои путы сначала с рук, затем освобождает ноги.

Кровь бурным потоком с болью рвется по освобожденным венам, ругаясь вполголоса, начинаю растирать начавшие синеть запястья и щиколотки. Уроды, так и до гангрены не далеко...

Растираюсь я минут десять, пока руки с ногами не приходят в сносное состояние. Потом все еще онемевшими кончиками пальцев потер саднящий затылок. В месте удара отлично прощупываются бугор налившейся гематомы и засохшая кровяная корочка. Боль в голове притупилась, но трогать шишку все еще чертовски неприятно.

Рваный уселся на корточки возле корзины, двинул ко мне сверток.

- Одевайся.

Одежда это хорошо, надоело уже в дерюжной юбке, ноги исколоты да и зябковато уже как-то.

Начал я разбирать шмот и удивляюсь бурого цвета рубахе с вышитым широким воротом, каким-то парашютообразным порткам...

- Ты смеешься? – говорю. – Я это не одену.

- Ну ходи голый, другого ничего нет, не изобрели еще джинсы и футболки.

- Трусы с носками тоже не изобрели?

Издеваются, не иначе. Ладно, проглочу пока...

Скорчил кислую мину, чтоб знал Рваный как я недоволен, развязал свою людоедскую повязку, быстренько напялил выданное тряпье, пришедшее, кстати, в пору и приятное телу.

- Сапожки после подберем, размера твоего нет.

- Ну что ты, – говорю, – зачем мне, в таком наряде можно и босым бродить, хуже не будет.

Пройдя в темный угол, я с превеликим облегчением справляю малую нужду, для чего пришлось неприлично низко спустить не имеющие ширинки шаровары

- Эти черти хотя бы знают с кем имеют дело? – спрашиваю из угла, плохо сдерживая раздражение. – Я ведь пацанов пришлю – землю жрать станут, а потом живые будут люто завидовать мертвым. А, Мишаня, чего молчишь? Скажи что-нибудь, советник хренов... Это что за быдлан бородатый с кучкой дегенератов?

Рваный молчит как карась и с жалостью так на меня снизу вверх глядит, будто знает много чего страшного.

Я возвращаюсь и возвышаюсь над Мишей руки в боки, недвусмысленно требуя разъяснений.

Плохи наши дела, Андрюха, преданно глядя в глаза, наконец произносит Рваный убитым голосом.

Да? говорю. – А я и не заметил, извини, думал так и надо. Мало мне Анзора со своей кодлой, так еще какие-то ухари залетные наезжают... Ты можешь объяснить в чем дело? Я же вижу – ты знаешь! Кто это был? Где мы в конце концов?

Дальше, чем ты можешь представить.

Рваный поднимается на ноги, мы оказываемся лицом к лицу. Обостренным нюхом голодающего различаю слабый запах съестного, исходящий от оппонента. Жрал, гад, пока я тут валялся... и пил...

Пару минут смотрим друг другу в глаза, потом Миша заявляет, будто открытие века сделал:

- Старый, за этими дверьми – Русь.

Удивил, так тебя разтак...

- Да я вижу, что не Сан-Франциско! – говорю. – Думаешь, я совсем идиот? Я спрашиваю – где мы и что это за фраера меня напрягать приходили?

- Ты не понял, Андрей! – гнет свое Рваный. – Там Древняя Русь, настоящая. В прошлом мы.

Через несколько немых мгновений проглатываю внезапно поднявшийся к горлу ком и бахаю Мишане прямого правого в серединку лба. Он брякается на задницу, в изумлении развалив пасть.

- Сам знаешь за что, – говорю, встряхивая кистью.

Глава третья

Терпеть ненавижу когда меня дурачат и Рваный об этом прекрасно осведомлен, за что и в репу схлопотал. А Миша, даром, что умный, сам из породы доверчивых простофиль, такого на рынке обсчитать – раз плюнуть, ему в секту вступить как мне высморкаться, а главное – будет ведь верить и других с пеной у рта убеждать.