Кому на руси жить (СИ) - "Константин" - Страница 61

Вопреки опасности, ноги сами несут меня к месту назревающего акта насилия.

А девка хорошая! Та, что пирожки нам в тереме подавала. Глазастенькая. Не знаю как у нее с моральными устоями, но с этим урманом явно ни о чем таком не договаривалась. Меня увидела – обомлела, но виду не подает, глаза сразу отводит. И это правильно...

Крики от сгораемого на корню боярского терема сюда долетают практически без помех. Среди общего гвалта выделяется зычный, руководящий рев Миная. Кому пожар, а кому сладенького подавай. Подбираюсь к занятому лицезрением нагой, беззащитной жертвы мужику сзади с сильнейшим желанием разорвать на куски. Жаль в руках пусто.

- Эй, Харан...

Оборачивается урман стремительно, будто стоял и ждал окрика. Поверх кожаного, шитого квадратными железками кожуха на широкие плечи накинут кусок медвежьей шкуры, шея блестит от обильного потовыделения. От него пышет свежей сивухой как от бочки испод хмельной медовухи. Рожа злая, брови сдвинуты, глубокопосаженные карие глаза завешены сальными прядями давно не мытых волос. Недоволен, что помешали нехорошую статью себе нарисовать.

- Ты не упаришься в мехах? – интересуюсь в упор.

Харан кидает быстрый взор вправо на пояс мечами, скинутый впопыхах под ноги. Меня он пониже, что вкупе с особой урманской спесью заставляет его слегка приподнять подбородок. Вкладываюсь в удар как в последний. Слышу хруст и чувствую костяшками податливый хрящ за вминаемым в горло кадыком. Урмана отшвыривает на проворно увернувшуюся от тяжелого подарка девку. Зажимая руками шею, он громко хрипит и страшно вращает вылезшими из орбит белыми шарами глаз. Жилистые, волосатые ноги молотят серую грязь, от недостатка кислорода в легких его лицо краснеет и делается одутловатым, будто насосом накачали под кожу воздух. Спасенная девка шарахается в сторону, торопливо собирает остатки своей одежды. Попытавшись встать, урман натужно сипит, падает, беспомощно переворачивается голым естеством вниз и замирает в неприличной позе.

- Пошли с нами, – говорю чернавке. – Стремно здесь, обидеть могут.

Глава двадцать девятая

Напуганная до смерти, трясущаяся девка на карачках кидается подбирать свою одежду растрепанную нетерпеливым Хараном в лоскуты. Я мимоходом отмечаю какое у нее крепкое, белое тело, точно у мраморной статуи античной богини Афродиты. Ни малейшего намека на загар.

Голец цапает с земли двойной пояс с мечами и делает движение к покойнику с недвусмысленным намерением избавить от ненужных ему на том свете вещей и шмоток.

- Брось, – говорю. – Идти надо, не успеем. Дай ей лучше свою рубаху.

Голец с сожалением отступает от Харана, зато без всякого сожаления стягивает с себя верхнюю рубаху и протягивает девке. Стоит, нагло пялится на обнаженную девичью спину, пока чернавка ловко надевает мужскую одежду. По одобрительной улыбке понимаю, что девка Гольцу нравится и мое решение взять ее с собой оценивается крайне положительно.

Со стороны терема раздается треск и грохот катящихся бревен, перекрывающий слаженные мужские крики. Я подпрыгиваю от неожиданности: вроде бы рановато терему развалиться, не прогорело еще...

- Амбар баграми раскатывают, – поясняет глазастый Голец. – Наших, стало быть, должны из него вывести...

Хм, не факт! Ребята Миная ничего и никому не должны. А амбар разбирают – правильно делают. Поднявшийся ветерок тянет от нас как раз через терем в сторону амбара, запылают хозпостройки – жди в городе беды, исходящая сухим треском теремная крыша уже сыпет искрами как бенгальский огонь. Им сейчас нужно не позволить огню разыграться, отнять у него пищу, пускай терем дожирает и успокаивается на этом, десятки городских домов дороже одной боярской хибары.

Посылаю Гольца проверить точно ли не дадут людям сгореть заживо, сам со спасенной от любви по принуждению девкой пробираюсь в тылы подворья к ограде, перебравшись через которую, мы бы попали на небольшой пустырь, с двух сторон ограниченный складами одной из бочечных мастерских.

Далеко не богатырского сложения Голец, а все же рубаха его девке дюже велика, много ниже колен и рукава длинноваты. Трясти ее перестает, на щеках начинает играть привычный румянец. Полутораметровая коса толщиной с батон докторской перекинута через плечо на грудь, серые, лучистые глаза доверчиво встречают мой прямой взгляд.

- Звать как?

- Младина. Млада.

Спрашиваю что с боярыней, видела ли, говорит – видела как только начался пробиваться из подвала огонь, потом побежала за ведрами в дальнюю подклеть, а там до нее докопался сладострастный урман, поволок на задки.

- Есть куда пойти в городе?

- С вами пойду, если не прогонишь.

Я жму плечами: как хочешь, мол.

Возвратившийся Голец докладывает:

- Там пятеро дулебов, Козарь и Невул с Жилой. Всех со связанными руками вытолкали за ворота, посадили на землю, возле них двое полоцких.

Вот и чудненько! Минаю сегодня уже явно не до разборок с пленными, как впрочем и завтра, так что времени у нас – вагон и маленькая тележка, осталось придумать как этим временем грамотнее распорядиться.

Неплохо бы как-нибудь ускорить Бура да нету крыльев дабы долететь и поторопить его в пути. Еще одну бригаду для борьбы с Минаем в свете последних событий мне не собрать. Остается одно – дожидаться возвращения Бура с Мишей и предупредить их о случившемся, чтобы с маху в дерьмо не вляпались. Справедливо рассудив, что ушедшее в Полоцк посольство возвращаться будет тем же способом – по воде, решаю держаться поближе к причалам, чтобы первым встретить и обсказать обстановку.

Подсаживаю Гольца на трехметровую ограду. Он ловко перемахивает через нее, раздается глухой звук встречи Гольцовых ног с землей. Наступает очередь Младины, которая озадаченно сопит, когда мои ладони подпихивают неожиданно теплое, упругое и мягкое одновременно девичье седалище кверху. Поднимаю как на лифте, ей остается лишь ухватиться за край и перевалиться на ту сторону. Целомудренно отвожу взгляд от открывшегося снизу дивного вида на аппетитные женские прелести. Начинаю быстро связывать из Харановых ремней нечто вроде накидной удавки. Первым же метким броском цепляю петлю на заостренном конце вертикального бревна усадебной ограды. Подтягиваюсь на руках, рывком хватаюсь за гребень. Теперь самое трудное – спуститься. Прыгать не могу, намятая нога болит все сильнее, поэтому, перекинув туловище через ограду, вверяю себя в заботливые руки Гольца. Кое как приземляюсь, падая коленом на своего помощника.

Все, кажись, на свободе...

- Куда? – сипит Голец, потирая отдавленный живот.

- На торг пошли для начала. Разыщешь Шишака, изымешь у него нашу долю заработанного, принесешь мне. Расскажи про Липана, попроси потереться на пожаре, за нашими приглядеть, если наметится какое по ним нехорошее движение пускай найдет нас у причалов.

В этот самый момент где-то недалеко часто и тревожно грянуложелезное било, созывая горожан на борьбу с пожаром. Ветер стал усиливаться, разворачивать дымовое покрывало все шире над городом и далеко за его пределы. На улицах по пути к рынку во множестве встречаем спешащих на бедствие людей, уступаем дорогу. Но на торге как всегда аншлаг, смешались люди, кони, быки, телеги, бочки, мешки, тюки, свертки, телята, гуси, поросята. Било лупит надрываясь уже несколько минут, а здесь только услыхали, все кто был налегке с выпученными глазами начинают покидать торг.

Ловко расталкивая локтями толпу, Голец отправляется на поиски нашего наперсточника, а мы с Младиной внутрь рынка не заходим, остаемся ждать у подножия мощного ствола под раскидистой дубовой сенью.

Я удобно устраиваюсь в ложбину между выпирающих корней, с наслаждением вытягиваю ноги, глазею на разбегающийся народец. Младина садиться не желает, стоит, высматривает кого-то в колыхающейся толпе. Может знакомых ищет или родню, хорошо если найдет, не таскать же ее все время за собой. Саму ее узнать весьма проблематично: чумазая, встрепанная, в рубахе с чужого плеча, руки в земле, настоящая беспризорница.