Кому на руси жить (СИ) - "Константин" - Страница 36

Посылать за помощью нужно кого-то из числа пришедших с Буром, так как собрать людей сможет только хозяин двора, на котором оставили лошадей. Дран убит, Миша со своей ногой будет ковылять до ишачьей пасхи, сам Бур уходить не хочет, получается, что послать кроме Завида некого. Я прошу Невула как самого здорового пойти с молодым боярчиком, но Невул тоже отказывается, говорит, что не должен бросать нас тут практически беспомощных. И то верно, нам тут всем таким перевязанным самим подмога требуется.

Внезапно вспоминаю про томящегося в сырой темнице Криню. Тянем его из схрона.

Вид у Крини вполне сносный, многочасовое соседство с мертвецом видимого ухудшения его состоянию не принесло. Щурится на белый свет как мышь летучая, озноб подземный стряхивает.

Сую ему под нос золотой кругляш, ласково обещаю отдать если приведет полдесятка себе подобных.У бедного селянина, золота никогда так близко не видевшего, от чудесного зрелища подкашиваются ноги и алчно лязгает челюсть. Вот и славненько, этот наизнанку вывернется, а сделает все в лучшем виде. Отдаю Завиду кошель Тихаря с серебром для найма носильщиков. Через пять минут Криня с Завидом уходят. Все оставшиеся начинают собирать оружие и все, что есть ценного на убитых до самого исподнего.

Сначала сносим в подобранное Буром место поодаль от камня раздетых своих, укладываем на принесенный Жилой и Невулом сушняк и лапник, нарубленный с молодых сосен. Я впервые вижу столько не совместимых с жизнью ран, нанесенных без помощи огнестрельного оружия. Бездоспешным и, практически, безоружным разбойникам зачастую хватало и одного смертельного удара, нанесенного преимущественно в голову. Хорошо вооруженный Дран, прежде чем полег от многочисленных полученных ран, успел забрать с собой двоих. Его кольчуга в пяти местах оказалась поврежденной мощными ударами мечей и секир, сбитый с головы помятый шлем откатился к самой воде.

- Это и есть урманы? – спрашиваю Мишу, когда мы вдвоем начинаем переворачивать для детального осмотра павших врагов.

- Они самые.

- Откуда взялись, почему их все боятся?

- Неужели не понял почему? Нам здорово повезло, что они без щитов пришли, в легкой зброе, если б встали в круг – пиши пропало.

- Патлатые слишком и орали вроде как не по-русски. Иностранцы, что ли?

- Скандинавы. Скорее всего норвежцы.

- Викинги?

- Наемники, профессионалы. За звонкую монету и споют и спляшут, человека пополам разрубить для них как чихнуть, да ты и сам все видел.

Всего насчитали шесть тел урманов и еще троих обычных славян из числа Минаевой дворни. Жертвами стрел Невула оказались двое. Менее удачливый или искусный Прост из своего лука не смог поразить цель ни разу, в середине боя один из урманов засек ветку, на которой умостился разбойник и сшиб его подобранным копьем. Этому урману Невул всадил последнюю стрелу точнехонько в правое око.

Я и Миша участия в обдираловке трупов не принимаем, ограничиваемся наблюдением со стороны. Бур собирает только оружие, выбирая по его мнению самое хорошее. Зато Голец с Жилой трудятся не покладая рук. И не скажешь, что ранены оба, деловито снуют как муравьи, железо и шмот не попорченный под деревьями складывают, Невул на приемке сортирует, опять же хорошее от того, что похуже. За подобное усердие Рваный обзывает их храбрыми мортусами и предупреждает, чтобы на всю добычу губу не раскатывали, каждому будет выделена доля соразмерно внесенному в победу вкладу. Голец не раздумывая отвечает, что это он подрезал ножом подколенные жилы тому широченному урману, которого потом срубил возле воды Дран.

Я успокаиваю денщика, обещаю поделиться своей частью добычи, если его незаслуженно обсчитают. Голец гордо отказывается, говорит, что чужого ему не надо.

- Странно слышать подобные слова от лесного разбойника, – замечает Миша с усмешкой.

- Может он ступил на путь исправления, откуда ты знаешь? – говорю в защиту Гольца. – Раскаялся и осознал, устроится на работу, семью заведет.

- Второе скорее чем первое, – философски говорит Рваный. – Да и то – вряд ли.

- Почему?

- Сдохнет раньше, чем путь исправления выведет его куда надо. Разбойники долго не живут, как и бандиты, – отвечает Миша и смотрит на меня многозначительно.

Я жму плечами: у каждого своя судьба, дескать.

Мне становится интересно на сколько потянут найденные сокровища в пересчете на понятный мне эквивалент.

- По весу тут прилично, – говорит Рваный. – В основном серебряные арабские дирхемы грамма по три каждый. В одном золотом византийском солиде, что ты от душевных щедрот пообещал отвалить этому мутнорыломуКрине примерно шестнадцать дирхемов. Думаю, он и за полгода честным трудом столько не зарабатывает. Если прибавить сюда склянки и украшения и перевести в более благордный металл, получится килограммов пять золота. И это только половина, Старый, и даже эта половина в наше с тобой время целое состояние. Плюс снятый со жмуриков шмот. Его легко можно толкнуть на базаре. Так что, братан, мы с тобой, практически, миллионеры.

Угу, вот только миллионы эти мне здесь как рогатому козлу вымя.

Покончив со сбором трофейного оружия, нас зовет Бур. Он уже успел отойти к аккуратно уложенным в ряд в два слоя телам соратников, что-то обдумывает, почесывая черную бороду.

- Почему урманов не складываем? – спрашиваю у него.

- Этих пущай старик Один сам прибирает, я к нему в помощники не нанимался. Оттащим в лес и бросим, – говорит Бур. – Со своими Минай сам пусть решает.

Я не спорю, им тут виднее как с трупами врагов поступать.

Бур делает три шага к сидящему возле камня дяде.

- Эй, Минай! Своих жечь будешь?

В ответ родственник разражается громом отборнейшей брани, даже у меня уши слегка привяли.

- Другого я и не ожидал, – говорит Бур усмехаясь. – Он на живых плюет и уж тем более на мертвых. Значит так. Троих нашего корня кладем сюда же сверху, только лапника смолистого нужно подложить побольше, а урманов, как я и сказал – в лес. Пока Завид ходит, успеем помянуть. Овдей, тащи наши мешки.

Никаких особых обрядов, молитв, песнопений и плясок вокруг погребального костра нет. Мы сидим по-простецки под соснами подальше от гигантского и чертовски жаркого пламени. Светло-серый дым, сделавшийся потом черным, клубящимся копьем впился в синее небо. Костер трещит и шипит тысячей змеиных пастей, даже огненные языки кажутся мне гибкими телами ядовитых гадов, гроздьями вырастающих из ниоткуда. Синий у корня огонь, словно живое существо, на удивление быстро обволакивает пищу в виде пирамиды человеческих тел и принимается неспешно пожирать сырую плоть.

Я вспоминаю, как сам не разрешил предать огню погибших от потравы разбойников, закопанных в землю Щура и бедолагу Пепу.

Рваный поясняет, что чужими руками убитых жечь нужно обязательно, чтобы попали в светлый Ирий – аналог нашего рая, умерших от старости или болезни, либо по дурости не грех и прикопать. Мать-земля все стерпит и детей своих в исконное лоно примет.

Голова идет кругом от этих заморочек, но разбойников своих я поминаю про себя добрым словом. Параллельно думая, будь сегодня атмосферное давление иным, запах горелого шашлыка от погребального костра не позволил бы нам без чувства отвращения сидеть и трескать чуть суховатые пирожки с мясной начинкой из запасов команды Бура.

- Ну ты, батька, дал! – с неподдельным восхищением в голосе говорит вдруг Голец. – Двоих урманов уложил и третьего едва не уморил, не успел просто...

- Ага, – говорю, – не успел, Бур помешал.

Встречаюсь взглядами с боярским наследником и киваю ему в знак благодарности. За такой подгон, что жизнью зовется, положено мне Бурушку до смерти за свой счет по кабакам поить. Ничего, за мной не заржавеет, отплачу.

- Тебе бы, батька, в дружину княжью, там таких удальцов высоко ценят, – продолжает лить на меня мед Голец.

- В какую еще дружину, – спрашиваю вяло.

- В киевскую дружину, к славному князю Святославу Игоревичу.