Кому на руси жить (СИ) - "Константин" - Страница 33

Выпятившееся на небо рябое лицо луны с правой стороны затеняет темная челка и мне кажется, что ночное светило нам игриво подмигивает, обещая удачу.

Мы с Мишей барахтаемся в кромешной тьме на глубине двух с половиной метров. Над нашими головами с тяжким бухом закрывается воля. Надо отметить, что тот, кому понадобится вылезти из схрона, должен обладать достаточной силой и ловкостью, чтобы сначала откинуть нелегкий люк, ухватиться за края лаза и, перебирая ногами по приделанному к стенке вертикальному бревну с глубокими насечками, руками одновременно вытягивать свое тело наружу.

Мы располагаемся в дальних от входа углах на голом глиняном полу. Рваный долго кряхтит, устраивая свой толстый зад, звенит топором по мелким камушкам, бормочет что-то.

- Ты, случайно, боязнью замкнутых пространств не страдаешь? – спрашиваю. – А то забьешься тут в панике...

- Я – нет. Вот котяра мой страдает стопудово. Я его однажды в шкафу случайно закрыл и уехал на сутки. Он там все изгадил, брюки мои изодрал и досрочно полинял со страху. С тех пор к шкафу этому на три метра не подходит.

- А чего он туда полез?

- Любопытство. Он давно туда проникнуть пытался, вот и выждал момент, как оказалось неудачный.

М-да, хреновый из Рваного хозяин, кот тот, наверняка уже окочурился от голода и жажды, пока Миша тут по ямам сидит. А может накормил кто...

- Какое хоть нынче время, – спрашиваю его. – Год какой, знаешь?

- Без понятия, – заявляет в темноте Миша. – Лохматый год, но век десятый это точно.

Десятый век! Час от часу не легче. Хотя, какая мне разница, что первый, что десятый, что девятнадцатый... Не дома я и это главное.

- Слушай, – говорю, – а где все эти старославянские паки, иже еси, аз есмь и так далее? Почему мы их понимаем, а они нас без особого напряга?

- А черт его знает, – отвечает Миша. – Меня тоже этот вопрос занимает. Понимают, да не все. Слэнговые и специфические слова не разумеют, как и любой не знакомый с темой человек. Так что не парься, я же не парюсь по этому поводу. Понимаем друг дружку и замечательно.

Понятно, ни хрена Рваный не знает, довольствуется тем, что есть. Но выражает готовность по крупицам собрать всю информацию о нашем нынешнем месте обитания. Это как раз по Мишиному аналитического склада уму. Я, даже если соберу все мыслимые данные, не смогу их толково применить за отсутствием элементарных исторических знаний.

Сам не знаю отчего, но я здорово злюсь на Рваного. Видимо, в глубине души считаю его виновником своего положения. Не сиюминутного, а глобального. Черт его дернул приехать за мной в тот шалман...

Болтать почему-то больше не хочется. Становится оглушительно тихо. Сидим как партизаны в каменоломнях. Жуть пробирает с непривычки стремная. Лезет мысль, что данный схрон выкопан аккуратно, но в сущности он дерьмовый и беспонтовый. Не жилой, ибо весной талому снегу и просочившейся верховодке попросту некуда будет уходить – не позволит слой плотной глины, начинающийся сантиметров в восьмидесяти от поверхности. Стены внизу и сейчас, на исходе лета, сыроватые, видно, что вода, стоявшая выше пояса, ушла не так давно. И почему такой глубокий? Зачем держать подобный объем под разовые сбережения? Хотя, золоту и серебру вода нипочем, наоборот, лишняя маскировка, чего не скажешь про железки и меха. Ну, да ладно, хозяину виднее, я, может, до конца чего и не догоняю.

Отсидели в относительном спокойствии по моим неточным прикидкам около часа. За это время я три раза успеваю проверить крепость ремней, приготовленных для обездвиживания Тихаря.

- Что-то не торопится, сволочь, – запричитал и завозился Миша. – Эх, Старый, чую я неладное. Может отодвинем крышку, глянем?

- Спугнуть хочешь? – шиплю я. – Сиди ровно.

Рваный затихает. Думает мне не охота узнать что там да как, лезет со своими мудрыми мыслями.

Вдруг становится невыносимо душно, я разом вспотел, словно перед боксерским мешком десять минут поскакал. Рваный тоже дышит тяжело, пот со лба трет. Как бы ему тут худо не сделалось, лишнего веса в нем все же прилично.

Тихо, однако. Снаружи кажется еще тише, чем внутри нашей ямы, мы словно внутри медного чайника, поставленного на медленный огонь,того и гляди крышка начнет подпрыгивать.

Но крышка не подпрыгнула, а бесшумно исчезла, явив прямо перед нами на полу отчетливую тень на фоне желто-лунного квадрата.

Глава пятнадцатая

Встречи с Тихарем я все это время ждал с замиранием сердца, понимая, что у атамана возникнет ко мне множество вопросов. Отвечать я на них не собирался, но все же спокойствия на душе не отмечалось и когда в открытом люке возникла чужая, зловещая тень, у меня во рту разом пересохло, как у студента перед провальным экзаменом.

Вжиматься в земляную стену считаю излишним, нас сверху без фонаря не видно ни при каких раскладах, мотор, однако колотится как загнанный. Если это кто из наших шуткует – башку откручу!

Тень наверху пропадает, затем снова появляется, но уже вдвое меньше прежних размеров. Потом сразу две трети светлого проема темнеют, будто набросили одеяло. Кто-то наверху распластался на земле и замирает, надвинувшись по грудь с головой на открытый люк.

Наш клиент! Свой давно бы уже спрыгнул или позвал, а этот принюхивается, падла! Даже случайный человек без особого труда различил бы запах давно не мытого тела, пота и железа там, где, кажется, должна присутствовать лишь характерная вонь сырого подземелья. Про привыкшего и умеющего подкрадываться со звериной осторожностью охотника или разбойника и говорить нечего.

Неужели почуял и не полезет?

Тень в проеме исчезает, будто косой срезанная. Наверху раздается шорох, затем короткая возня и в открытый люк головой вниз устремляется длинное туловище. Падает с глухим стуком и валится на бок. Мы с Михаилом Евгеньевичем как коршуны на зайчонка бросаемся к жертве. Миша наседает ему на ноги, я пытаюсь подобрать руки, чтобы охватить ремнем и затянуть потуже. Впрочем, не встречая никакого сопротивления, мы, не сговариваясь, в удивлении отстраняемся от упавшего.

- Готов! – удовлетворенно озвучивает Рваный мои наихудшие предположения.

- Не может быть, – говорю и кидаюсь щупать яремную вену ночного гостя.

Еще как может! Готовее не бывает. Слово “готов”это как раз про него...

- Ну как там у вас? – слышу голос Гольца сверху.

Надежда все еще теплится.

- Свет дай, – говорю.

Голец спрыгивает к нам и начинает звенеть огнивом. Наши напряженные лица отчетливо проступают в мимолетных сполохах сбегающих на фитиль искр.

- Верти его, – говорю Мише, когда крохотный язычок пламени укрепляется на конце пропитанной маслом конопляной веревки.

Вдвоем переворачиваем лежащий ничком труп, чтобы стало видно немолодое, волевое лицо в обрамлении темно-русых волос и бороды. Гольцу достаточно одного взгляда.

- Тихарь, – говорит и резким выдохом задувает огонь.

Слов у меня нет. Поначалу. Потом они начинают охапками рождаться в возмущенном разуме и проситься на язык, в большинстве своем нецензурные. Насилу себя сдерживаю. Одними словами тут не отделаешься. Если бы передо мной не сидел Голец, с которым мы вместе успели хлебнуть приключений из одной фляжки, не знаю, чего бы я уже натворил...

- Ты идиот, Гольчина, – говорю сквозь зубы.

- Чего?

- В попе черно, вот чего! Ты на хрена его завалил? Ты шею ему сломал, Тихарю этому собаками гребаному! Понимаешь, чертила ты безрогий? Зачем было его толкать?

- Он уйти хотел, – начал оправдываться Голец. – Развернулся уже, а тут я...

- Не ожидал подлянки, – вступает Рваный. – Сгруппироваться не успел.

- Я ж помочь хотел, – снова тянет Голец. – Как лучше хотел...

Тьфу на вас на всех! И на Гольца безрукого и на Тихаря того неуклюжего. Оказывается и удачливого атамана его величество злой случай стороной не обходит. В жизни все бывает. В смерти тоже.

Голец довольно профессионально принимается обшаривать безвременно усопшего, снимает с него нож и дубинку, похожую на толкушку для картофельного пюре, с вбитыми в толстую часть острыми железками, небольшой матерчатый мешочек туго набитый звенящей монетой, рвет с пальца тяжелый перстень. В квадрате лунного света хорошо видно, что перстень отлит из чистого золота и весьма не дешев. Голец говорит, что перстень этот знак боярской власти. Тихарь никогда не рассказывал где надыбал столь знатную цацку и предпочитал не снимать большую часть времени, наверно мнил себя эдаким разбойным дворянином.