Моногамия (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 32

— Почему? — он смотрит на меня, мы стоим на светофоре, долго не меняющем свой цвет с красного на зелёный.

— Просто мне захотелось домой уже.

И сдержанный Алекс проявляет несдержанность — с силой бьёт по рулю и отворачивается. Когда мы трогаемся, я снова вижу его лицо, но только в профиль, и на нём выражение: «Я мужчина — поэтому я не плачу, но перестать быть человеком я не могу, и поэтому у меня всё надрывается внутри».

И я знаю, почему надрывается: есть нечто важное для него, видно действительно важное, раз уж он так расстроен, и об этом он с завидной регулярностью просит меня, всегда напоминает, не даёт забыть о своём желании.

Алекс умный мужчина, и в этот свой приезд я была уже несколько раз максимально близка к заветному «Да», потому что случались моменты, когда оно не казалось таким уж бестолковым и опрометчивым: когда лились слёзы из моих глаз в Нотр-Даме, когда мы занимались утренней любовью, и он впервые позволил мне ласкать свои волосы и показал, как хорошо ему от этого бывает, когда мы гуляли вместе по Парижу, самые счастливые во всей Вселенной, когда неслись в голубом тоннеле целуясь…

Меня словно раскачивает на качелях, и когда толкает Алекс, я подлетаю максимально близко к отметке «Да» и всякий раз едва-едва не дотягиваю до неё, но когда с другой стороны толкает жизнь, я легко и непринужденно пролетаю с большим запасом отметку «Нет».

{Mikky Ekko — Feels Like the End}

Остаток дня я провела, гуляя в одиночестве по Парижу. Когда вернулась, Алекс работал, разложив на стеклянном столе кухни свои планшеты, ноутбуки, чертежи. Увидев меня, он обрадовался, подошёл, чтобы обнять, я не оттолкнула его, чего очень хотелось, но и ответить ему не смогла. Он понял это и отпустил меня, заглянув в глаза до одури больным взглядом…

Поздним вечером я слышала, как долго и много раз звонил его смартфон, но он не поднимал трубку. Я подумала, какая-то из его девиц звонит, а он не хочет говорить при мне, ведь все двери открыты, и всё слышно же… В конце концов, он не выдержал, принял звонок и со злостью буквально прокричал:

— Не звони мне и забудь вообще, что я существую, придурок!

После этого я услышала, как хороший, дорогой телефон разлетелся, встретившись с полом или стеной…

Я поняла, что Алекс на грани…

Он слишком сложен для меня чтобы любить его, слишком красив и слишком сексуален, чтобы рискнуть назвать его своим мужем, но он человек с сердцем, и это сердце не выбирало свою оболочку. Поэтому я вхожу на кухню: на полу валяется разбитый и разлетевшийся смартфон, на серой стене белеет скол штукатурки, голова Алекса покоится лицом вниз на его скрещённых на столе руках. Я подхожу тихо и нежно обнимаю его сзади, кладу свою голову ему на спину, и чувствую, как из каменного его тело медленно становится мягким и податливым, как постепенно стекает в никуда его напряжение… Я слышу его частое дыхание и ощущаю своими ладонями биение его сердца, спрятанного в горячей груди, и понимаю, как ему плохо сейчас, плохо от осознания безысходности, своего бессилия изменить что-либо…

Я говорю:

— Знаешь, есть две вещи, которые я не пробовала ни разу в жизни, и мне кажется, что сейчас самое время познать их.

Он долго молчит, но любопытство сильнее обиды, и, в конце концов, спрашивает:

— Что это?

— Я ни разу сильно не напивалась и не пробовала курить травку.

— Ни разу?

— Для этого нужна подходящая компания: человек, которому можно полностью и безоговорочно доверять, и который согласится на это.

И мы пьём. Пьём и курим травку в полумраке, сидя на полу. Алекс полулежит спиной на стеклянной стене кухни, у меня — сооружённое им полукресло — полукровать из подушек и одеяла тут же около него. Мы в тусклом свете зажжённых нескольких ароматизированных свечей. Разговор наш совсем не соответствует тому, который должен быть здесь, он не вяжется с нашим стремлением расплавить свой мозг, расплавить настолько, чтобы он совсем не мог думать…

— Теперь, чтобы я не сказал и чтобы не сделал, ты уже не изменишь своего решения?

— Нет…

— Но нам хорошо вместе… Мне никогда и ни с кем не было настолько хорошо… Даже близко ничего подобного… Я вижу, что и ты чувствуешь тоже самое… Почему? Почему, мы не можем просто быть вместе?

— Потому что жизнь — слишком сложное явление…

— Мне нужна семья…

— Семья — это совсем другое, это не то, что ты себе представляешь…

— Я знаю, что такое семья…

— Не знаешь. Это не купания под луной в Средиземном море, не валяния на солнце, не отпуск в романтичном Париже, это быт, рутина, сплетённая из бесконечных проблем и забот, детских болезней, вечной спешки, постоянной нехватки денег и дилеммы «на что важнее их потратить», это место, где подъём в 7 утра, и не важно, какое у тебя сегодня настроение, а отбой в 10 вечера потому, что детям пора спать. И вот раздражённые и уставшие вы уже начинаете делить обязанности и предъявлять друг другу претензии, кто больше работает, а кто отдыхает, кто больше устаёт. За разборками следуют ссоры и обиды, а своя обида всегда кажется больнее и страшнее, чем обида того, другого, и тебе уже неймётся хлестнуть его посильнее, так чтоб прочувствовал… В конечном итоге это убивает всё, не останется ничего, даже взаимного влечения для элементарного быстрого секса раз в месяц во имя здоровья. Даже на это не хватит запала.

Алекс долго курит, потом отвечает:

— Ты совершаешь очень большую ошибку, делая общий вывод по своему собственному слишком, с моей точки зрения, раннему, а потому неудачному опыту. А я знаю, что может быть по-другому.

— По-другому — это как?

— Это так, когда двое любят друг друга, заботятся, оберегают. Когда мужчина следит за тем, чтобы деньги не кончались, и их хватало на всё, что нужно, а женщина дарит ему свою нежность и ласку за это, когда дети рождаются один за другим и растут в любви, когда для них поцелуи родителей картина такая же привычная, как и сказки на ночь, читаемые матерью и отцом по очереди, у которой нет чёткого порядка, а делает это тот, кто сегодня сильнее и больше хочет побыть с детьми…

— Это утопия, Алекс! Среди всех семей, какие я знаю, такого нет, а если когда-то и было, то давно уже умерло под гнётом всё тех же причин, о которых я говорила тебе раньше. Везде свои собственные проблемы, как у Толстого: «счастливые пары все похожи друг на друга, а все несчастные несчастны по-своему». Вот только счастливых, хотя бы временно, лично мне встретить не довелось ни разу.

— А мне довелось, и моя семья будет такой! Я сделаю свою женщину счастливой, а она меня…

— Да, и она будет, конечно, счастлива до того момента, пока эта игра не надоест тебе, и ты не поднимешь свои глаза, чтобы оглядеться по сторонам. Но скорее всего, тебе даже этого делать не придётся, ведь разнообразие всегда готово само свалиться тебе на голову и вскружить её своим янтарным блеском. А жена твоя счастливая станет наслаждаться, наблюдая за всем этим, и её изнывающее от безграничного счастья, но почему-то разбитое сердце однажды не выдержит этой пытки и тогда случится непоправимое… Вот так, от твоего идеального счастья окажется рукой подать до трагического несчастья, а ты станешь недоумевать: как так? Как такое могло произойти, я ведь дал ей всё! Ей хватает денег, и книжку я вовремя на ночь ребёнку прочитал! Потому что, Алекс, проблемы есть у всех абсолютно, если нет одних, то будут другие.

— Проблемы можно решать…

— Да, можно, но пока они будут решаться, то, чего ты так долго и упорно ищешь, умрёт безнадёжно!

После долгого молчания и ещё большего разрушения нашей способности трезво мыслить и контролировать свои слова и мысли, Алекс задаёт неожиданный для меня вопрос:

— Ты не будешь больше… заниматься со мной любовью?

— Что заставляет тебя думать так?

— Есть ощущение… что сегодня многое изменилось…

— Ничего не изменилось, Алекс. Я всегда знала, что ты такой.

Он не пытается опровергать это, молчит. Потом снова неожиданность, похоже, он совсем не контролирует уже свой язык: