Сэр Вальтер Скотт и его мир - Дайчес Дэвид - Страница 19

«Я не хочу холостить Драйдена. Скорее я уж выхолощу родного отца, как, помнится, это сделал Юпитер 92 в незапамятные времена. Что можно сказать человеку, способному выхолостить Шекспира, или Мэссинджера, или Бомонта с Флетчером 93? … нравственность народную растлевают не откровенно фривольные описания, а сонеты, в каковых гении похоти наподобие Крошки-Мастера Томас Мур94 поют virginibus puerisque 95 ; чувствительный жаргон, смесь бесстыдства с ханжеством, — вот что развращает воображение, воспламеняет дремлющие страсти и делает читателя готовою жертвой соблазна, стоит таковому возникнуть».

Письмо к Эллису от 25 января 1806 года проливает свет на другие стороны деятельности Скотта:

«Да будет вам ведомо… что, поставив целью полностью развязаться с адвокатурой, я вступил в деловое соглашение с престарелым немощным джентльменом мистером Джорджем Хоумом, дабы отправлять совместно с ним должность одного из главных секретарей нашего Высшего суда по гражданским делам; при его жизни я буду безвозмездно исполнять за него сказанные обязанности и наследую должность после его кончины… Заступничеством моего доброго и благородного друга герцога Баклю получено одобрение этой договоренности со стороны Правительства, и теперь, как я имею все основания полагать, дело передано в Казначейство… нынышние известия дают нам все основания опасаться Питтовой смерти, ежели прискорбное это событие уже не произошло 96, что побуждает меня тревожиться о предмете, столь важном для моего скромного благосостояния. По своим политическим воззрениям я всегда был непредубежден и законопослушен, и, хотя эти воззрения никогда не отличались озлобленностью, мне не приходится ожидать, что Шотландская оппозиционная партия 97, буде обстоятельства поставят ее у власти, начнет осыпать меня милостями, да и сам я у нее таковых домогаться не стану. Ее вожди не могут желать мне зла, ибо со многими из них я в приятельских отношениях; но им сперва нужно напитать вигских деток, а уж потом подкармливать торийских псов; я не буду вилять перед ними хвостом по той лишь причине, что пришла их очередь распоряжаться у кормушки».

Скотт пытается застраховаться на тот случай, если лишится покровителей при смене правительства. Должность секретаря на судебных сессиях, продолжает он, дает 800 фунтов в год, и, если он согласится безвозмездно исполнять обязанности секретаря до смерти Хоума (а жалованье будет идти Хоуму, пока тот жив), то потом это жалованье останется закрепленным за Скоттом. Что до самой должности, «то обязанности сводятся к нескольким часам работы на утренних заседаниях Суда, вечера же и все дни в перерывах между сессиями освобождаются для литературных занятий». Новое правительство выказало больше благородства, чем ожидал Скотт: в апреле 1806 года он сообщил Саути, что ему «улыбнулась Фортуна, и, несмотря на смену политиков и политики, я закрепил за собою право на получение важной должности, предназначенной для меня У. Питтом и лордом Мелвиллом… мне сие тем более приятно, что позволяет без опрометчивости и пренебрежения интересами семьи отказаться от адвокатской практики, каковая, по моему разумению и голосу чувств, всегда была для меня докучливым и даже ненавистным занятием». К несчастью, Джордж Хоум зажился на свете вопреки всеобщему ожиданию, и возникло трагикомическое положение: Скотт все более укреплялся в мысли, что, отказываясь умирать, Хоум наносит ему личное оскорбление. Он стал для Скотта Шейхом моря 98, от которого невозможно избавиться. Весь 1811 год Скотт забрасывал своих влиятельных друзей письмами с жалобами, что он вот уже пять лет как работает даром, так что нужно оформить новое соглашение, дающее ему право на жалованье. Он снова и снова писал лорду Мелвиллу, еще чаще — леди Эйберкорн и один раз — Роберту Дандесу. Вот как заканчивается одно из его первых писем к леди Эйберкорн на эту тему:

«И вообще, коли Ваша Милость ждет от меня дальнейших гармоний, вам должно со всей благосклонностью принять во внимание мои обстоятельства, неизменно памятуя о том, что я всего лишь требую допустить меня к доходу от должности (sic), в каковой обретаюсь и безвозмездно исполняю обязанности полных пять лет и каковая, с чем, полагаю, никто не будет спорить, не очень превышает то, на что я могу рассчитывать по рождению или положению в обществе…»

Но только в январе 1812 года (Шейх моря был все еще жив!) эта история завершилась к вящему удовлетворению Скотта: отныне он должен был получать жалованья 1300 фунтов, что, как он писал леди Эйберкорн, «не только весьма облегчает мое финансовое положение, но даже превращает его в процветающее. И в самом деле, поскольку наши прежние доходы позволили нам жить со всеми удобствами и наслаждаться некоторыми излишествами и поскольку ни я, ни жена не имеем и малейшего желания увеличивать расходы, которые до сей поры удовлетворяли нашим понятиям о приличии и гостеприимстве, постольку прибавка, повышающая наш доход с 1500 фунтов до 2800, воистину есть скромный источник богатства, и ежели им мудро распорядиться, то избавит меня, когда Господу угодно даровать мне еще несколько лет, от забот и тревог, каковые родитель в моем положении должен испытывать за тех, кто идет ему на смену».

Обязанности Скотта в качестве одного из шести секретарей Высшего суда сводились в основном к отработанной рутине, но требовали его присутствия в Эдинбурге на период сессий, то есть с 12 ноября до 12 марта и с 12 мая до 12 июля с трехнедельным перерывом на рождество. Позднее его обвиняли, будто некоторые романы написаны им в суде, что он с возмущением отрицал. Вот письма — их он действительно писал изрядно во время заседаний, причем нередко сообщал об этом адресату, а порой даже описывал, что происходит, пока судья бубнил себе у него за спиной. Он сидел в присутствии по будним дням, кроме понедельников (по средам — через неделю) , с десяти утра примерно до двух часов, а когда дел выдавалось особенно много, то и до четырех. О работе своей он нередко отзывался как о легкой; поэту Краббу 99 он говорил, что она «не требует ни труда, ни умственных усилий. „ Однако он называл ее «тяжелой“, когда в письмах к леди Эйберкорн просил у нее заступничества перед лордом Мелвиллом, чтобы ему дали возможность получать с этой должности доход.

В 1808 году он обратился к леди Эйберкорн с просьбой использовать ее влияние в верхах, чтобы исхлопотать ему место секретаря Парламентской комиссии по изучению всех форм шотландского судопроизводства. «Видите, мой милый друг, — писал он в заключение, — сколь мало страшусь я надоесть Вам просьбами о любезных услугах; к тому же, уверен, Вы с радостью будете думать об открывающихся мне радужных видах и о том, что имеющие более всех возможность наблюдать меня в деле не находят, будто поэтические занятия делают меня непригодным к основательным промыслам в жизни». Он получил это хорошо оплачиваемое место и в конце декабря 1809 — начале января 1810 года много потрудился над составлением доклада Комиссии. «Бедному Секретарю с девяти утра до девяти вечера едва ли выпадает хоть одна свободная минутка», — писал он леди Эйберкорн 31 декабря 1809 года. Доклад прервал его работу над «Девой озера», третьей по счету великой поэмой Скотта, которая появилась в мае 1810 года. Вторая, «Мармион», увидела свет в 1808 году. «Дева озера» ознаменовала вершину славы Скотта-поэта. И хотя он выпустил еще несколько поэм — «Рокби» и (анонимно, чтобы ввести критику в заблуждение) «Невесту Трайермейна» в 1813 году, «Владыку островов» в 1815-м, он понимал, что после появления двух первых песен байроновского «Паломничества Чайльд Гарольда» (1812) не может оспаривать расположение публики у Байрона с его более эффектным поэтическим стилем. Романтическое повествование не было приправлено у Скотта смесью из жалоб на судьбу, bravura 100 и расчетливой моральной двусмысленности — смесью, сделавшей байронического героя столь мощной фигурой в европейской литературе 101. Скотт с достоинством уступил в этом споре, и, хотя Байрон в сатирической поэме «Английские барды и шотландские обозреватели» (1809) обвинил Скотта в служении корыстной музе, оба поэта обменялись позднее письмами, исполненными патетических уверений в дружбе, затем встретились и сблизились. Они принадлежали различным нравственным и политическим вселенным, однако каждый из них понимал другого и восхищался им.