На моей планете сегодня дождливо (СИ) - Алексеева Оксана - Страница 15

Смотрю на себя в зеркало, вглядываюсь в глаза, будто сквозь них увижу ее. Я злюсь на нее. Злюсь слишком сильно. Наверное, когда она проснется, когда она будет совсем здорова, я ударю ее. Я злюсь на нее… до безысходного отчаянья, до ненависти к себе. Я мог бы пройти в реанимацию, проведут знакомые. Но я не пойду. Не могу. Не выдержу. А мне нельзя сорваться — когда она проснется, я должен быть в полном порядке. И нам позвонят.

Зачем ты винишь себя, хороший мой? Это я сглупила, только я. Когда я проснусь, когда буду совсем здорова, можешь меня ударить.

Глава 8

Алина красавица. Просто шикарнейшая женщина из всех, что я видела не на экране телевизора: светлые — светлее, чем у Дениса — волосы, огромные глаза, игривая улыбка. Одежда не способна скрыть ее фигуру — большая грудь и тоненькая талия. Настраиваюсь на то, что в скором времени мне придется лицезреть все это без одежды, под собой, стонущую. Кричу снова, но он опять не слышит.

Сажусь в кресло, Алина мне тут же протягивает бокал с вином. Выпиваю залпом. Сам наливаю еще.

— Мне Захарченко сегодня жаловался, что без твоей подписи ничего никуда не пойдет. Ты почему к нему не заехал? — голос у нее тоже приятный.

Качаю головой. Не хочу объяснять, что просто-напросто забыл про Захарченко. Алина сама разберется со всей текучкой.

— Что с тобой? — она наклоняется ближе, и в ее глазах уже нет игривого лукавства. — Рома, Ромка, что с тобой?

Морщусь, отвожу взгляд, жмурюсь, пытаюсь прийти в себя. Алина обнимает меня порывисто.

— Что случилось, Ромка? — она гладит меня по волосам, прижимает к себе.

И он наконец-то плачет. Я рада за него, он все время держался — а это напрасно. Боль нужно хоть куда-то деть. Он так и не хочет ей ничего рассказывать, хотя точно знает, что она поймет. Они не просто любовники и коллеги по работе; они, скорее, друзья.

Гораздо позже он просто уходит, понимая, что сегодня не лучшее время, чтобы с привычной легкостью потрахаться. Я даже завидую — его любовь к ней сложная, основанная на уважении и привычке. Но Алина не нужна ему постоянно рядом, только когда это необходимо. И сейчас она сделала для него что-то настолько важное, что никто не смог сделать — не дала сойти с ума от титанического перенапряжения.

Такси везет его к больнице, но уже возле входа он передумывает и называет домашний адрес. В квартире Аленка с Денисом. Рома смеется над ее ультрамариновыми брюками с подозрительными разводами, а потом идет спать. Лежит опять в постели долго, не шевелясь. Он не думает обо мне. Он ни о чем не думает.

Рома, я застряла в тебе. Возможно, тебе стоит ко мне все-таки приехать — Настя с Денисом уже были. Мама, папа и сестры — были. Но помочь мне должен ты, я не знаю как. Приедь, посмотри на меня, возьми за руку, может, мне удастся вывалиться в себя? Вряд ли, но ведь это и тебе нужно.

— Кира, — он говорит это вслух, заставляя меня замереть от надежды. — Где бы ты ни была сейчас, если ты можешь прочитать мои мысли, то прочитай уже их!

Я могу, Ром, я все вижу. Я все-все понимаю.

День проходит за днем. Ничего не меняется. Все со временем приходят в норму. Только Барсюля продолжает скулить по ночам, мешая спать. Только Рома постоянно, даже во сне, ждет звонка. Но не такого:

— Ромка, — Настя плачет, пытается говорить отчетливо, но задыхается. — Ром, приезжай. Я тут сейчас. Все очень плохо. Приезжай. Они не знают… Ей же всего двадцать два, но сердце… Готовят электрическую дефибрилляцию…

Он срывается с места, не смотря, что надевает на себя. Не будит Дениса. Вызывает такси уже в подъезде. Именно сейчас он сорвется. И в этот момент я из него вываливаюсь.

Открываю собственные глаза, вижу врача, который держит в руках круглые штуки с проводами.

— Очнулась, — говорит ровным тоном, но быстро. — Показатели?

Ему что-то отвечают, мне ставят укол в катетер, достают из горла что-то длинное. Противно до ужаса, теперь там все свербит. Хочется снова уснуть, но я не позволяю себе — и так проспала все на свете.

Потом вижу Настю, она в белом халате, очень нелепо одновременно плачет и смеется, зажав ладонью рот. Врач снова осматривает меня, поздравляет, называет своим личным чудом. Не могу удержаться и засыпаю.

Когда открываю глаза, наконец-то вижу его. Сидит на стуле, замечает мое пробуждение. Серьезен.

— Привет, — у меня что-то с голосом. Получается не звук, а скрип какой-то.

— Привет, — почему-то мешкает. — Если все будет хорошо, тебя уже завтра в терапию переведут.

— Ром… — он наклоняется ближе, чтобы мне не приходилось напрягать голосовые связки. — Почему ты не улыбаешься?

Он немного нервно усмехается, отводит взгляд.

— Там сейчас полкоридора улыбающегося народа. Тебе должно хватить. Всех сюда не пустят, Настя только маму твою проведет.

Он в порядке. Взял себя в руки настолько, что никто бы и не понял, насколько он рад. Встает, чтобы уйти.

— Рома, — он слышит, оборачивается. — Скажи, что ты счастлив, что я вернулась.

— Кира, я счастлив, что ты вернулась, — теперь он улыбается устало и все-таки уходит.

Я прихожу в себя довольно быстро, гипс с ноги снимут через неделю. Я рада каждому посетителю, хотя уже не могу видеть их слезы облегчения. Рома приходит редко, и даже в этом случае стоит в стороне, позволяя мне общаться с остальными. Я учусь спать заново, страдая от непривычного одиночества в голове. В общем, все отлично, кроме того, что я плохо сплю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Кое-как удается убедить родителей, чтобы они уезжали. Теперь-то со мной все в порядке, я даже ношусь по больничным коридорам с костылем, а у них работа. И так тут проторчали три недели. Сестрам в школу надо возвращаться, поэтому они соглашаются, но заставляют каждого из моих друзей поклясться, что те за мной присмотрят. И чтоб звонила трижды в день.

Довольно скоро я понимаю, что ни в кого не могу провалиться. Возможно, организм еще не отошел от пережитого… Но уже подозреваю, что удары током при реанимации забрали мою способность обратно. Как током получила, так током и ушло. Когда рассказываю об этом Аленке, она только смеется — небольшая потеря за возвращение всего остального. Вынуждена с ней согласиться.

Хочу поговорить с ним, но теперь я чаще вижу Дениса, чем его брата. Не собираюсь ему звонить, потому что хочу видеть его глаза. Поэтому обращаюсь к нему при всех в один из тех редких моментов, когда он стоит у стены:

— Ром, теперь ты избегаешь меня?

Остальные оглядываются на него, а сам объект допроса реагирует спокойно:

— Нет, с чего ты взяла?

— Тогда останься тут, когда все уйдут. Мне нужно кое-что сказать.

— Без проблем, — он пожимает плечами, словно действительно «без проблем».

Настя улыбается, толкает его ближе, чтобы сел на стул. Она давно уже для себя сделала какие-то выводы, которые, с ее точки зрения, только подтверждаются. Ведь ему она позвонила, когда у меня сердце отказывало, а никому другому. Аленка мельком смотрит на меня, но не спрашивает. Денис с Сережей вообще не считают, что происходит нечто странное, достойное их внимания или многозначительного перемигивания.

В общем, когда дверь в палату закрылась за последним, я поправляю подушку, сажусь выше и говорю почти строго:

— Двигайся ближе, психиатр.

Он с недоумением выполняет мою просьбу. Я решаю начать издалека, хочу пробить его оборону сначала тараном, а уж потом вворачивать козыри:

— Почему ты почти не приходишь ко мне? Все тут бывают ежедневно, вся толпа, некоторые — и по два раза, а ты…

Он улыбается:

— У меня так-то работа, пуп земли. Прихожу, когда есть возможность.

Думаю о том, как рассказать ему все о молчаливом «подселенце», но только сейчас внезапно понимаю — я не имею право говорить ему об этом! Просто не имею! Он почему-то не хочет мне открываться, а я сейчас выдам, что все, абсолютно все о нем знаю? Непсихологичненько как-то. Вряд ли он обрадуется, услышав, что я знаю о том, что он как-то провел всю ночь во дворе больницы, под окном реанимации, и все эти часы думал совсем не о работе. Как чуть не попал в аварию, когда увидел кого-то, так на меня похожего издалека. Вряд ли будет счастлив, узнав, что я вообще ни на миг его не покидала — а как говорила когда-то Аленка, каждому человеку есть что скрывать. Он — не исключение. И что я очень хорошо изучила его тело. Алина в наш следующий визит к ней сделала нам обалденный минет, а потом мы ее трахали в трех позах. Я не знаю, что такое женский оргазм, но мужской ощутила по полной. Такие вещи, что я узнала, никто не имеет права знать. О, он ничего не покажет мне — пожмет плечами, рассмеется. Но я-то теперь точно знаю, что он просто оставит это внутри, чтобы там гнило. Поэтому, вопреки предыдущему решению, отказываюсь от этой мысли.