Деус Вульт! - Дагген Альфред - Страница 16

Неверные наконец поняли, что отступление христиан вызвано не желанием заманить их в ловушку, а искренним признанием своего поражения; они дерзко ринулись вперед и стали обстреливать пеших рыцарей почти в упор. Но те держались стойко и легко отбивали их нестройные атаки, не только прикрывая собственную кавалерию, но и не давая ей возможности начать запрещенную герцогом вылазку. Однако несколько чересчур самонадеянных рыцарей все же не избежали ран. Турки продолжали скапливаться на правом крыле, пытаясь обойти его с фланга, и в том месте, где сейчас оказался Рожер (чуть левее центра), стало спокойнее. Он через плечо глянул на лагерь. Наполовину поставленные палатки все еще раздувались, как паруса, но их стало меньше, чем прежде. Мимо него галопом промчалась вьючная лошадь со стрелой в бедре. Среди палаток мелькали всадники, и даже если это были рыцари, позорно покинувшие поле боя, неверным все равно придется преодолевать их оборону. Когда начнется разгром, ему надо будет бежать. Надежды на то, что удастся отсидеться в лагере, больше не оставалось. Что бы он сделал, увидев перед собой пешего герцога? Долг вассала — во время битвы отдать коня сеньору, но ни один пеший не уйдет с этого поля живым. Он взмолился, чтобы ничего подобного не случилось или чтобы герцогу попался кто-нибудь более смелый и более стойкий. Он больше не надеялся стать хорошим воином или прославить свое имя и мечтал лишь о том, чтобы дожить до завтрашнего дня, да еще о том, чтобы не пришлось обнажать меч и отбивать удары щитом.

Правое крыло все еще сильно теснили турки, и военачальники попытались повторить прежний маневр. Если бы это им удалось, цепь расположилась бы под прямым углом к первоначальной позиции и разбитый фланг мог бы передохнуть, укрывшись за болотом. Рожер увидел позади себя герцога. Тот взмахнул копьем и приказал воинам занять новую позицию. Они повернули лошадей и принялись медленно отходить. Но приказ остановиться они не выполнили: три часа жары, пыли и жажды, три часа в деревянном седле, три часа за тяжелым щитом лишили рыцарей храбрости. Большинство воинов беспорядочной толпой устремились к лагерю, и среди них был Рожер. Его душа разрывалась от гнева и боли: будь проклят его обет, будь они неладны, эти восточные христиане, полководцы превратили рыцарей в соломенные чучела для стрел, но в конце концов он поумнел и понял, что так не воюют. Жак пронесет его еще несколько миль, и он как-нибудь доберется до Никеи, пока неверные будут грабить лагерь. Он поступит на службу к грекам и станет воевать с турками, и они не скроются от него ни за какими каменными стенами и не сумеют ускользнуть от мести. Самоубийство — это смертный грех, поэтому пусть его сеньор погибает в бою, если ему так нравится. Битва проиграна, и каждый спасается как может. Кроме того, раз столько народу бежит, значит, так и надо, значит, это правильно… Он скакал прочь, слезы смывали пыль с его щек, и он пытался не слышать хриплого карканья герцога и криков безлошадных рыцарей, все еще стоявших лицом к врагу…

Когда они приблизились к лагерю, толпа турок бросилась наутек. Они решили, что дезертиры скачут на помощь своей пехоте. Увиденное потрясло Рожера. Приказ застал колонну пехоты на марше, и палатки стали разбивать в лихорадочной спешке. Большие шатры теснились в кучу, и их веревки переплелись в непреодолимое препятствие. Вьюки валялись на земле как попало — фураж вперемежку с бельем и пустыми мехами для вина. Тут и там попадались кучки арбалетчиков, укрывшихся за палатками, группы прячущихся за ними женщин и чиновников. Но многие слуги и безоружные пажи не успели добраться до убежища и были зарублены на месте. Он впервые увидел страшные резаные раны от турецких сабель, так не похожие на глубокие следы, оставляемые западными мечами. Неподалеку от них лежал труп вьючной лошади, за которым укрывался какой-то человек. Увидев приближающихся рыцарей, он поднялся на ноги, и Рожер узнал в нем бретонского священника, который сидел с ним рядом за ужином в Никее в старые, добрые времена… Он быстро спрыгнул с седла и преклонил колени.

— Исповедуйте меня, отец мой. Настал наш последний час, и я на пороге смерти прошу вас отпустить мне грехи.

— Надеюсь, вы не отлучены от церкви и не совершили грехов, отпустить которые может только епископ? — спокойно спросил священник. — Ах нет, я вспомнил вас, юноша из Англии! — Он забормотал по-латыни, а потом добавил: — Это условное отпущение, а исповедаться сможете, когда будет время. Во искупление грехов вы должны вернуться под знамя своего сеньора и вступить в бой с неверными. Если встретите какого-нибудь священника, попросите его прийти сюда, к красному шатру рядом с мертвыми лошадьми: я буду совершать там службу. Ступайте с богом; вижу, во мне нуждаются многие.

Действительно, вокруг собралась толпа рыцарей, распознавших в бретонце священника: в те времена клирики еще не носили риз и надевали облачение только во время службы. Рожера несколько ободрило, что другие сохраняют присутствие духа: если уж безоружный священник, который не имеет права отпускать грехи самому себе и может умереть без покаяния, столь отважно смотрит в лицо смерти, то он сам, очистившись, обязан сделать все, что от него зависит, и если ему суждена гибель на поле боя, он встретит ее с мечом в руке! Юноша прыгнул в седло и потрусил к остаткам цепи. Сейчас он бросится в атаку на врага, и будь что будет!

Герцог стоял во главе поредевшей цепи пеших рыцарей, обернувшихся лицом к туркам. При виде Рожера он оживился.

— Молодец, малыш! Подождем, пока вернутся остальные, а потом еще раз попытаемся отбросить неверных. У них кончаются стрелы, и устали они не меньше нашего!

Голос его звучал по-прежнему бодро, но на осунувшемся лице лежала печать отчаяния. Заняв место рядом с герцогом и полдюжиной оставшихся в цепи конных рыцарей, Рожер увидел, что со стороны лагеря к ним медленно приближается еще несколько всадников, сумевших справиться со страхом и решивших сложить голову в неравном бою. Тут справа послышался какой-то шум и быстро покатился по цепи. Рожер повернул голову в сторону норманнов графа Тарентского, державших строй чуть лучше нормандцев. Рыцари опустили копья и крепко взялись за поводья, хотя давление турок не ослабело. Должно быть, они готовились к решающей атаке, но момент выбрали ничуть не более удачный, чем три часа назад. Возможно, норманны просто устали от безнадежности и решили искать смерти в бою. Герцог тоже увидел это и взмахнул копьем.

— Пехотинцам первого ряда взять влево! Как только я подам сигнал, всадники пойдут в атаку! Deus vult! [25] — вскричал он, нацелил копье, подобрал поводья и ринулся вперед.

Рожер пришпорил Жака, и усталый конь поскакал тяжелым размашистым галопом. Вдруг на гребне холма, в тылу у гарцующих турок, показались безошибочно узнаваемые щиты и флажки западных рыцарей и послышался боевой клич пилигримов «Deus vult!», заглушивший грохот копыт и стоны раненых. Колонна лотарингцев, провансальцев и французов пришла на выручку как раз вовремя. При виде нежданной подмоги воспряли духом и пустились в пляс пешие рыцари, а всадники, скакавшие за герцогом, молнией полетели на врага, выжимая из лошадей последние силы и не думая о завтрашнем дне. Окруженные турки, поняв, что бежать некуда, схватились за сабли, но их лошадки и шерстяные хламиды никак не могли противостоять атаке тяжелой кавалерии пилигримов. Рожер вогнал острие в лопатку турецкой лошади и снова чуть не выпустил древко. Освободив копье, он радостно замахал им над головой: ряды турок были разрезаны, и навстречу ему скакал брабантский рыцарь из отряда герцога Нижней Лотарингии. Рожеру хотелось расцеловать его в обе щеки, но он только слабо улыбнулся, уселся поудобнее и пустился в погоню.

Попавшее в клещи левое крыло турок было уничтожено, отрезанное от своих правое крыло бежало на северо-запад, в сторону греков; лишь те, кто бился по центру, пытались отступать, сохраняя строй. С лошадей хлопьями летела пена: лотарингцы загнали коней во время шестимильного рейда галопом, а остальные как-никак выдержали трехчасовую битву. Устроить настоящую погоню не удалось, несмотря на все усилия всадников. Рожер и брабантец скакали бок о бок, их кони ржали и спотыкались. Они проехали мимо рыцаря, стоявшего рядом с захромавшей лошадью, и Рожер узнал в нем Роберта. Вдруг на юношу снизошло озарение, и он остановился.