Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 51

У Николаши оставалось еще несколько монет, и он пошел вперед кинуть их в лежащую перед музыкантами шапку, а Алексей с Всеволодом снова присели, обмениваясь впечатлениями. Вдруг оглянувшись, Гаршин заметил, что совсем рядом от них сидит Будищев и, не отрываясь, смотрит на девушку. Затуманенный взгляд его скользил по извивам девичьей фигурки, будто раздевая ее. Все это показалось Всеволоду таким неприятным, что он непроизвольно дернулся.

— Что с вами? — удивился Лиховцев и, заглянув ему за плечо, увидел Дмитрия.

— Ничего, — нервно ответил тот, но было поздно.

— Будищев, это вы? Идите сюда, — позвал приятеля Алексей.

— Привет, — не слишком приветливо буркнул тот, будто его застали за чем-то постыдным, но все же подвинулся.

Они обменялись рукопожатиями и сели рядом. Через минуту вернулся Штерн и, широко улыбаясь, вздохнул: — Господи, боже мой, но ведь чудо, как хороша!

— Мы просто давно не видели женщин, — криво усмехнулся Дмитрий, — поэтому любая кажется нам красавицей!

— Вы не справедливы, друг мой, девушка действительно — премиленькая!

— Может быть, — не стал спорить Будищев.

На самом деле, все время пока юная артистка пела, перед его глазами было ужасное видение, той, другой девушки, которую ему показал отец Григорий. Мысль о том, что над этой красотой могут так же надругаться башибузуки, показалась ему настолько невыносимой, что он готов был бежать без оглядки прочь, но не мог оторвать от нее глаз. Он смотрел на ее прекрасное лицо, высокую грудь, ясно видел, как на шее бьётся жилка. Она пела, а ему казалось, что вот-вот откуда-то выскочит турок, взмахнет кинжалом и чиркнет по этой жилке…

Эта мысль так ясно вертелась у него в голове, что когда приятели его отвлекли, ему отчего-то стало так не по себе, будто он оказался в чем-то виноват, чего-то не смог, не успел. Чувство это было непривычным и неприятным, так что хотелось что-нибудь сломать, или наговорить кому-то гадостей, с тем, чтобы непременно после этого подраться и выгнать из себя это.

— Хороша, чертовка! — прошептал Николаша, слушая очередной куплет.

— Угу, так и схватил бы за сиськи, — зло отозвался Дмитрий и решительно поднявшись, зашагал прочь, не забыв прихватить с собой пулелейку.

Штерн удивленно обернулся на него, успев подумать, что мысль, в общем-то, недурна, Лиховцев ахнул, а Гаршин посмотрел с таким видом, будто увидел перед собой мерзкую жабу, собиравшуюся сожрать прекрасный цветок.

— После ранения Шматова, наш друг сам не свой, — подал, наконец, голос Алексей, — я иногда сильно о нем беспокоюсь.

— Поверьте, беспокоиться надо не о нем, — отозвался Всеволод.

— Вы думаете, а о ком?

Но это вопрос остался без ответа.

Поручик Михау стоял перед майором Флоренским, держа в руках список представленных к наградам нижних чинов. Лицо его было несколько бледнее обычного, но в остальном он выглядел как всегда.

— Так что же вам угодно? — снова спросил командир батальона.

— Мне угодно получить объяснения! — твердо, но вместе с тем почтительно отвечал ему поручик.

— Послушайте, что вы так нервничаете! Можно подумать, случилось, бог знает что…

— Да случилось! Я представил своих подчиненных к наградам, а вместо этого…

— Но ведь это же обычная практика. Ваше подразделение отличилось, на него выделено шесть георгиевских крестов. Солдаты сами распределят их среди тех, кого посчитают достойным.

— Да я знаю, обычно все делается именно так, но тут случай совершенно необычный. Охотники начали воевать раньше всех, побывали в огне, захватили пленного! Неужели это недостойно отдельной награды? Я уж не говорю о пленении вражеского генерала и спасении офицера, за что награждение следует прямо исходя из статута знака отличия военного ордена!

— Владимир Васильевич, — голос майора смягчился, — я целиком и полностью разделяю ваш порыв, однако не все так просто.

— Простите, я вас не понимаю!

— По поводу пленного ничего сделать нельзя, это распоряжение Тихменева, сами понимаете.

— Пусть так, но бой у Езерджи!

— Послушайте, голубчик, я ведь тоже там был! И вполне разделяю ваше мнение, действия Будищева заслуживают самой высокой оценки, но…

— Что, но?

— Да эта история, будь она не ладна! Наш старик закусил удила и слушать ничего не хочет. При том, что если Тиньков поинтересуется — непременно случится скандал.

— Послушайте, Василий Николаевич, я решительно вас не понимаю! Можно подумать, что речь идет о производстве в офицеры разжалованного, которого производить запретил сам государь! Это же всего лишь солдатский Георгий.

— Ваша правда, — махнул рукой майор, — развели бодягу на пустом месте! Хорошо, я поговорю со стариком, а нет… скажем, что жребий на него лег.

— Так я могу надеяться?

— Будьте покойны, поручик. Кстати, формально ведь охотники не ваши, что вы за них так переживаете?

Лицо Михау на мгновение потемнело, но несколько раз вздохнув, он вернул себе самообладание и тихо, но вместе с тем твердо, ответил:

— Я повел их в бой, стало быть, мои!

Цесаревич Александр шел вперед, так широко шагая, что свита едва поспевала за ним. Высокий, и при этом довольно плотный, скорее даже грузный человек, в атаманском мундире[52] с генеральскими эполетами, он производил внушительное впечатление. От роду ему было всего тридцать два года. Вот уже месяц он командовал русскими войсками, объединенными в Рущукский отряд, но в настоящем деле пока еще не был, а сейчас направлялся с инспекцией в госпиталь.

Впрочем, инспекцией это называлось только для формы. Разумеется, никто не ожидал, что великий князь примется считать казенные подштанники и сличать их с числом указанным в ведомостях или же проверять, каково приготовлена пища. Хотя, даже если бы ему в голову взбрела подобная блажь, начальник госпиталя Аристарх Яковлевич Гиршовский мог быть абсолютно спокоен. Порядок в его богоугодном заведении был образцовый! Паче того, перед визитом наследника престола все просто выскоблили и привели к крайней степени совершенства, какое себе только можно вообразить.

Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Один из недавно доставленных из действующей армии раненых, имел неосторожность очнуться и попытался встать, чтобы отправиться в нужное ему место. Как на грех, из медперсонала рядом никого не оказалось, потому как сестры милосердия в этот момент тайком глазели на цесаревича и его свитских, а врачи во главе с Гиршовским встречали высокого гостя.

Торопившийся великий князь стремительно преодолел расстояние между приемным покоем и палатой и, вспугнув сестричек, ворвался внутрь и едва не налетел на ковыляющего к выходу солдата с перевязанной головой.

Как ни худо было Федьке Шматову, а то, что перед ним полный генерал он сообразил, а потому попытался вытянуться во фрунт, опираясь при этом на костыль.

— Здравия желаю вашему высокопревосходительству! — отрапортовал он слабым голосом.

Великий князь не без иронии оглядел фигурку в одной нательной рубахе и не слишком чистых кальсонах, но все же остался доволен.

— Кто таков?

— Болховского полка рядовой Шматов.

— Где ранен?

— У Езержи!

— Крепко дали турку?

— Так точно!

— В какой роте служил?

— В охотничьей команде.

Последние слова Федька произнес уже заплетающимся голосом, покачнулся и наверняка бы упал, если бы Александр не помог ему. Свитские тут же бросились на помощь цесаревичу и обратно к кровати Шматова несли великий князь, генерал и два флигель-адъютанта.

— Ну, это сразу видно — герой! — пробасил наследник престола и приколол обеспамятевшему солдату на грудь крест.

— Его в списках нет, — робко шепнул ему Ванновский[53].

— Так внесите, — отозвался тот, — чай молодец не в штабе штаны протирал.