КК 9 (СИ) - Котова Ирина Владимировна - Страница 81

"Пойдем со мной".

Огонь в огне лениво ворочается, меняется, мечется, смотрит тысячей глаз, обнимает тысячей жарких потоков. Гигантская фигура в алой и золотой тьме светится золотом, как и ты сама, и ты зависаешь перед ней в эйфории, чувствуя, как струятся сквозь тело потоки первородной стихии.

Дошла.

Ты двигалась вниз, в раскаленные недра Туры, целую вечность, почти потеряв себя. Забыв, как пахнут твои дети. Как ярки цветы летом, как сладок поцелуй мужа и крепки его руки, как ощущается ток воды и земля под ногами, как овевает лицо ветер. Почти потеряв себя, много раз переходя от отчаяния к яростной решимости и обратно, задыхаясь от одиночества и страха умереть — но ты все-таки здесь.

"Маленькая огонек. Смертная дочь Отца. Ты пришла".

Голос огня как вибрация, что сотрясает тело, заставляет распадаться на частицы и вновь собираться. Голос огня как ласковое поглаживание матери. Как объятия отца, которого ты почти не знала.

"Ты звал, и я не смогла не прийти. Но мне страшно здесь. Так страшно".

"Не бойся, — рокочет он ласково. — Здесь нет тебе зла".

Ты сама растворена в огне, потеряна во времени и пространстве. И тело — золотое пламя, и мысли — алые всполохи энергии.

"Зачем ты звал?"

Алое марево волнуется, скручивая чудовищным давлением и снова отпуская. Тягучая стихия, опасная, горячая. Столько силы, что не выдержать. И все же ты выдержала. Спустилась вниз, в пылающую плотную тьму, ощущаемую алой и золотой, нашла того, кто звал, кто может помочь.

"Я слабею. Все вокруг слабеет. Без тебя мне не выбраться наверх, огонек".

"Что мне сделать?"

Огромный пламенный зверь облетает ее — огонь в огне, сжатая живая стихия в бушующей стихии.

"У тебя вкусная кровь".

"Я дам тебе столько крови, сколько захочешь".

"Не обещай так, — вдруг буйно ревет пламя, ощериваясь тысячами оскалов. — Не искушай взять твою жизнь"

"Но ты же не возьмешь?"

Зверь взмахивает гигантскими крыльями, и ты вдруг понимаешь, как он одинок. Ты никак не можешь понять, на кого он похож — потому что облик его постоянно меняется.

"Ты первая, кто пришел сюда, ко мне. Я бы хотел, чтобы ты осталась".

"Мне тут тяжело, — объясняешь ты, разводя пылающими золотом руками. — Я слишком слаба для такой глубины".

Пламя тяжело вздыхает. Пламя плачет горючими жаркими слезами — и ты протягиваешь руку и гладишь его морду, похожую сейчас на морду гигантского быка с огненной гривой. Одна ноздря этого быка больше тебя в десятки раз.

"Я знаю, маленькая огонек".

"У меня наверху дом и семья. Дети. Я скучаю по ним".

"Я не заберу тебя, — вибрирует стихия. — Не бойся. Здесь нет тебе зла".

Он снова тих, величественен и спокоен — изменчивое пламя, быстро гневающееся и быстро остывающее, стихия, жестокая и нежная, как дитя. Огненная грива струится в золотой тьме на сотни километров, белые глаза его печальны и любопытны, как у оставленного родителями ребенка. И материнская душа не выдерживает.

"Я буду спускаться к тебе, обещаю. Хотя бы раз в месяц".

Распахиваются по сторонам крылья-потоки, способные закрыть, наверное, пол-Рудлога. Огромная птица воркует и осторожно касается тебя клювом.

"И потомкам накажу, — добавляешь ты, вспоминая, как коротка человеческая жизнь. — Только сначала нужно победить врага. Ты поможешь?"

"Я потеряю много сил, — гудит пламенная птица и прижимает к голове острые алые кошачьи уши размером с гору. — Нужно будет отдыхать. И тебе тоже. — Она сокрушенно бьет хвостом и окончательно превращается в гигантского гепарда. — Но помогу".

Ты улыбаешься и тоже плачешь от облегчения. Слезы похожи на капли янтаря, которые уносит пламенный поток, — и гепард осторожно ловит их огромным языком.

Ты скучаешь по детям и мужу. Устала бояться. И устала искать того, кто зовет.

"Почему ты сам не пришел ко мне?"

"Я ослабел после того, как помог тебе. Здесь теплее и больше сил".

Он подныривает под тебя — и вот ты уже лежишь на его загривке, обнимая пылающую холку руками.

"Что мне делать?"

"Сейчас держись. А потом тебе нужно будет дать мне еще крови".

Пятое апреля, Виндерс, Марина

На второй день работы в виндерском госпитале ко мне присоединилась Рита — леди Лотта верно сказала, что младшая Кембритч тоже не усидит дома. Она пришла помогать на приеме раненых, но ее отправили в родильное отделение. Что делать, дети не перестают рождаться во время войны.

Персонал и пациенты шептались, что форты скоро падут, — никто не смел говорить об этом при мне, но я слышала затихающие разговоры везде, где бы ни появлялась. Говорили, что иномиряне подвели к Дармонширу огромное подкрепление, а их командующий, разозленный долгим сопротивлением, обещал вырезать все герцогство подчистую. Слухи, правдивые и вымышленные, смешивались, пропитывая переполненные стены госпиталя страхом и безнадежностью. Слухи злили меня, уставшую от токсикоза и тревоги, — хотелось развернуться к этим людям и кричать, что мой муж никогда не пропустит сюда врагов. Не то чтобы я не могла оценить серьезность ситуации или верила в неуязвимость Люка и наших солдат — я все понимала. Но уныние и пораженческие настроения других приводили меня в ярость. Иногда я задыхалась от злости и ненавидела весь мир, иногда ловила себя на том, как скучаю по Люку и злюсь уже на него. Только потом я поняла, что так причудливо проявлялся мой собственный страх.

Раненых подвозили круглые сутки. Мы сбивались с ног, несмотря на то, что Майки Доулсон с первого же дня своей работы на посту мэра рьяно взялся за исполнение приказов, которые я надиктовала еще Фемминсу, и персонал пополнялся санитарами-добровольцами. Среди них я увидела несколько беженцев из тех, кто приходил ко мне жаловаться, — мы кивали друг другу при встречах и расходились. В коридорах, заставленных койками с ранеными, где то и дело провозили накрытый труп бойца, не пережившего операцию или умершего от яда инсектоидов, было не до светских разговоров.

Во второй половине дня, во время короткой передышки между процедурами, меня вновь накрыли дурнота и слабость — в ушах зашумело, я кое-как успела прислониться спиной к прохладной плитке стены и сползла на пол. Очнулась от запаха нашатыря — обеспокоенная вторая медсестра, с которой мы проводили процедуры, склонилась надо мной и звала по имени.

— Все в порядке, — сказала я хрипло, когда она помогла мне подняться. Голова кружилась, к горлу подкатила желчь. — С утра не поела просто. Подмените меня, Нелл? Я на десять минут в столовую схожу.

— Конечно, — кивнула пожилая медсестра. У Нелл муж тоже воевал на фортах, дети уехали в Пески. Звали ее с собой, но она осталась работать в госпитале. "Хочу быть здесь, если привезут моего героя", — говорила она со смешком. Но в глазах ее тоже был страх.

По пути я зашла в служебную уборную — умыться холодной водой, потому что в глазах опять темнело, — но, когда склонилась над раковиной, меня вырвало. Я плескала в лицо воду, полоскала рот, но меня все скручивало, пока не закаменел живот, а я не расплакалась, — и только тогда захолодел брачный браслет и мне полегчало.

"Потому что нужно есть, Марина, и начать уже ответственно относиться к своему здоровью. Ради ребенка. Здесь тебе никто об обеде напоминать не будет".

Я вытерла слезы и слабо улыбнулась себе в зеркало. Еще и трех месяцев не беременна, а мысли об ответственности приходят чаще, чем за всю прошедшую жизнь. Если так пойдет, я точно стану правильнее Ангелины и чувствительнее Васи.

"Ты сама-то в это веришь?"

Я покрутила красным опухшим носом, скептически глянула на себя в зеркало и хмыкнула. Когда рожу, обязательно набью себе под сердцем имя ребенка, чтобы помнить обо всем, что происходило, когда я носила его.