КК 9 (СИ) - Котова Ирина Владимировна - Страница 47

Губы ее скривились, по щекам потекли слезы. Голос был неслышимым.

— Н-не могу, лорд Тротт, — ее слов было почти не разобрать. — Тяжело. Больно.

— Надо, — уговаривал он ее, сглатывая сухим горлом. Он ничего не чувствовал под рукой. — Надо, Богуславская. Вы сильная. Сильная отважная девочка. Сосредоточьтесь. Я вылечу вас. Просто покажите мне, где лечить.

Она снова начала задыхаться, глаза ее закатывались.

— Нет, нет, Алина, нет, — он склонился ниже, к ее уху, не обращая внимания на боль в собственном теле. — Нельзя. Алина, Алина… вы спасли нас, нужно еще немножко потерпеть. Вы все можете. Пожалуйста, девочка. Помоги мне. Пожалуйста. — Тротт схватил ее за руку, положил на сломанные ребра, прижал своей.

— Холод, — уговаривал он — принцесса смотрела в небо, и только по редкому морганию было понятно, что она еще в сознании, — почувствуйте холод. Где болит?

Алинка выгнулась, рвано выдохнула — и он сжал ее пальцы, наконец-то ощущая легкий холодок под ребрами.

— Молодец, девочка, да, вот так… — схватил за плечи второй рукой, притянул к себе, пытаясь удержать целительную волну, усилить — и тут принцесса выдохнула второй раз, и от ее тела вместо прохлады вдруг опять ударил поток невыносимого и чудесного жара, заставляя Тротта жадно, захлебываясь, стонать ей в шею. Он впитывал пламя и ощущал, как из срубов на спине с болью пробиваются новые крылья, как затягиваются раны и проясняется голова.

Когда Макс положил принцессу на землю, она снова была без сознания. Он посмотрел на свои полупрозрачные руки — и затем быстро и спокойно, словно эмоции остались где-то за гранью, запустил пальцы Алине в грудь и, нащупав сломанные ребра, соединил и срастил их края, восстановил пробитое легкое, убрав из него сгустки крови. Срастил крылья, залечил ушибы и ссадины — и, когда руки стали материальными, без сил свалился рядом с принцессой.

Алина пошевелилась. От нее снова веяло невыносимым жаром. Повернула к Тротту голову — глаза ее были чистыми, здоровыми, улыбнулась бледными губами и протянула к нему руку. Он кое-как сел, сгреб ее в объятия и сжал — девочку, которая пролезла ему в сердце и стала дороже всего и всех в двух мирах. Живую девочку, которая кинулась с ножом на заведомо сильнейшего противника, чтобы защитить его, Макса.

— Все? — снова спросила она хрипло.

— Все, теперь точно все, — пробормотал он, невесомо целуя ее в висок. — Вы вся горите, Алина. Что это?

— Не знаю, — прошептала она. — Не могу это контролировать.

Жар стал опаляющим, и принцесса рвано выдохнула Максу в плечо. Огненный кокон окутал их обоих, и Тротт опять застонал от притока тьмы, заставившей его тело заледенеть. Закричала и Алина, выгибаясь в его руках и судорожно поджимая свои крылья, которые на глазах покрывались черными перьями, — и ее огонь наконец-то иссяк, оставив их, измученных, опустошенных, лежать, сжимая друг друга в объятиях в нескольких сотнях шагов от обращенной в прах земли.

ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 1

Двадцать девятое марта, Бермонт

Над заснеженной тундрой рассвет только-только начал расстилать свое розоватое покрывало, а старый шаман Тайкахе уже не спал. Старикам мало надо сна, и он под еще зеленоватым от мороза ночным небом задал корм оленям, побеседовал со снежными духами и умиротворенно, как старого друга, послушал далекое стылое море. А сейчас варил воду на очаге, щедрой рукой бросая травы и ягоды в котел и по привычке поглядывая в него: нестабильные стихии всегда давали возможность увидеть о прошлом, настоящем и будущем больше, чем доступно обычному человеку.

Так он узрел, как закрыл медвежий король проход в другой мир, и успокоенно покряхтел — объяснилось вчерашнее утреннее возмущение стихий. А затем увидел, как вкалывали сыну Бера в руку иглу, а тени на снегу показывали, что полдень давно уж прошел.

Нахмурился шаман, поцокал языком и стал мешать ягодный вар, гортанно приговаривая:

— Явись-явись, медвежья жена. Явись-явись, медвежья жена.

И показалась ему в кипящей воде спящая медведица — вот и солнце взошло, полукруг над ней сделало и снова в сумрак ушло, а не проснулась медведица, не обернулась солнечной королевой со смеющимися ласковыми глазами и светлыми, как мех ласки, волосами. Забеспокоился старик, заметался по яранге своей:

— Спит медвежья жена, опять спит. Ай-ай, опять спит.

Схватил полог ее красный свадебный, костяным ножом тонкую полосу отрезал, шесть волос у себя выдернул, с лентой в косицу сплел, заговоры бормоча. Повязал, как браслет, на левую руку, вынул на этот раз две иглы — и загнал одну в одно запястье, а другую в другое.

Исчезли под кожей волшебные иглы, в энергию обета перетекая, ауру королевы к ауре якоря пришивая. Застонал шаман, закричал, словно огнем его объяло, из яранги выскочив, по снегу покатился, корчась, чтобы боль немного притушить. И замер, дыша, как раненый зверь.

Теперь надо, чтобы остальные якоря до конца выдержали, не сломались. Немного игл осталось, да боли в этих иглах много. Ошибся один, а платить болью все будут. Второй ошибки уже королева не переживет.

Шаман встал на карачки, затем поднялся и медленно побрел обратно в ярангу. Надо было собираться в дорогу: не только ему двойную ношу теперь нести, но и тому, кто обет нарушил вольно или невольно. Вкалывать королю по две иглы теперь, а остальным по одной, как прежде, но с болью двойной.

Прежде, чем направиться в столицу, нужно было шаману погадать — ждать ли еще врагов на земле Хозяина Лесов? И попросить мать-воду, чтобы помогла сестре солнечной королевы выдержать обет до конца. Неизвестно, отзовется ли мать-богиня, хоть и любит она беременных и бережет их. Затаились последнее время боги, ждут, когда их время наступит.

Меньше всего у беспокойной огненной девы игл должно было остаться, но мучения хватит ей с лихвой. Не дай боги скинет — а разве можно ему, Тайкахе, одной рукой лечить, а другой убивать, тем более тех, кто беззащитен еще и не рожден? Нельзя, никак нельзя.

В это же утро полковник и граф Игорь Стрелковский, как обычно после утреннего душа вкалывал себе в руку иглу, закрывшись в ванной. В этот раз боль была такой, что он застонал, зашатался, на что-то натыкаясь, пытаясь продышаться и удержаться на ногах. Вокруг грохотало, в глазах было темно, когда его вдруг подхватили крепкие руки, и он повис на них, восстанавливая дыхание.

В глазах посветлело, и оказалось, что он стоит, ухватившись за взъерошенную Люджину. Она была сонной, ночная рубашка пузырилась на животе — шесть месяцев, как-никак. На полу лежали осколки разбитого им зеркала, а дверь в ванную была выбита вместе с дверной коробкой, и в воздухе кружилась кирпичная пыль.

— Не надо было закрываться, — нервно заявила Дробжек, увидев его изумленный взгляд. — Я со сна забыла, что вы по утрам эти демоновы иглы в себя вкалываете.

Он еще раз взглянул на развороченный дверной проем, покачал головой и, расхохотавшись, схватил Дробжек в охапку и расцеловал.

— Вы спасаете меня с завидной регулярностью, Люджина.

— Судьба у меня такая, видимо, — пробурчала она с напускной сердитостью, под которой скрывала смущение. — В следующий раз вкалывайте иглы при мне, Игорь Иванович. А то я опять испугаюсь за вас и спросонья, не дай боги, и дом разрушу.

Несколько дней после закрытия портала Демьян Бермонт провел в виталистическом забытьи, выныривая из него от обжигающей боли, что начиналась в предплечье, охватывала все тело и заставляла корчиться и рычать. Не соображая, его величество отмахивался, отшвыривая того, кто держал его за руку, и снова засыпал. Иногда он выхватывал взглядом больничный потолок с сияющими лампами, понимал, что находится в лечебном дурмане, и пытался прийти в себя. Не получалось — перед глазами все равно темнело, и он отключался.

Периодически сквозь дрему он слышал разговоры врачей и недовольное ворчание Ольрена Ровента, костерящего своего короля за неосторожность на чем свет стоит с интонациями сварливой няньки, слышал голос матушки, бормотание виталистов, ощущая, как напитывает его тело энергия, и пытался выговорить вслух вопрос: