КК 9 (СИ) - Котова Ирина Владимировна - Страница 25

Принцесса зло фыркнула, вытерла щеки и задрала нос.

— Я не только смотреть на вас, я и говорить с вами больше не хочу, профессор, — звенящим голосом заявила она.

— Наконец-то я побуду в тишине, — процедил он. — В дом.

Далин в комнате уже не было. Принцесса, так и не сказав ни слова, сразу же легла на лавку, упрямо повернувшись лицом к стене и укрывшись рогожей с головой. А Тротт поколебался, глядя на сбитую постель, но все же, подхватив подголовник и одеяло, пошел на крыльцо. Хоть так побыть в одиночестве и попробовать привести мозг в порядок, раз уж нет возможности закрыться в лаборатории и работать до изнеможения.

Он улегся на жесткие бревна крыльца и приказал себе спать. В тиши маленького ночного поселения слышно было, как ворочается на лавке Богуславская, и он отслеживал этот скрип, с ядовитым тяжелым недоумением наблюдая за собой. И, увы, заснуть ему никак не удавалось. Чувство вины и отвращение к себе вообще не очень способствуют засыпанию.

Алина начала вертеться на своем ложе, едва только профессор скрылся за дверью. Она слышала, как он располагается на крыльце — затем стало тихо. Ушел? Или просто лег?

В пустом темном доме было страшно, и ей представлялась всякая жуть — от лезущих в окно охонгов до ловчих императора, нападающих на поселение. Стены и потолок дома давили, начало казаться, что не хватает кислорода — так она привыкла, оказывается, к ночевкам под открытым небом. А Тротт оставил ее одну.

А ведь она хотела рассказать ему, что смогла залечить рану на руке. Рассказать, увидеть улыбку на непроницаемом лице, услышать сухое "превосходно, Богуславская". А теперь как заговорить-то с ним? С чужим, незнакомым лордом Максом, у которого совсем другая жизнь без нее, Алины, свой дом, своя история и две женщины.

Тут принцесса зажмурилась изо всех сил, даром что лежала с закрытыми глазами, и, раздраженно застонав, повернулась на бок и распахнула глаза.

Ей было чуточку стыдно, что профессор должен спать на крыльце. Хотя он наверняка ушел к своим оихар — и Алина сердилась и поджимала ноги к животу, скучая по тем временам, когда она ночевала рядом с Троттом. А как теперь быть? Если она все время будет вспоминать увиденное? Да ладно спать рядом — как заниматься с ним, прикасаться, спрашивать о тысячах интереснейших вещей? Все теперь будет не так.

Алина сердито выдохнула и перевернулась на живот — в голове, как ни гнала она их, настойчиво вставали картинки чужой близости, звуки влажного соприкосновения тел, и щеки ее пылали от стыда и негодования, и тело наливалось тяжестью, истомой. Она с болезненным интересом отмечала непривычный физиологический отклик — и опять сердилась, и тайком, смущаясь, будто кто-то мог ее увидеть, касалась своей разгоряченной кожи и замирала, прислушиваясь к себе и почти засыпая. Ей было странно и страшно от того, что с ней происходит. Ни один любовный роман или романтический фильм не вызывал в ней такого волнения, а прочитала и просмотрела она их в подростковом возрасте десятки — страсть к познанию и здесь не давала ей покоя.

Крутились в голове и обрывки последнего разговора — и она маялась в полудреме, слишком возбужденная, чтобы дать себе отдохнуть.

"…приступ детской ревности… идите в дом… что за чушь вы несете?"

Принцесса обиженно фыркнула — и распахнула глаза, выныривая из полудремы. Было тихо и темно. Снова стало жутко от одиночества, и она зашмыгала носом, глядя на дверь. А затем тихо встала, на цыпочках прошла к двери и аккуратно приоткрыла ее.

Петли, казалось, заскрипели на всю округу, заставив ее замереть. Но на душе расцветало облегчение. Лорд Тротт лежал на крыльце лицом к двери, подложив крыло под голову, и смотрел на Алину с усталым раздражением. Глаза его светились зеленью.

— Куда вы на сей раз собрались? — и голос его тоже был усталым и глухим.

— Никуда, — буркнула Алина, садясь на пол, прислоняясь спиной к косяку и обхватывая колени руками. — Мне просто страшно.

Глаза она закрыла. Здесь ей было спокойно.

— Как же вы все-таки мне надоели, — проговорил он совсем рядом с ней и поднялся.

— Да, — грустно согласилась она, не открывая глаз. На душе было тоскливо. — Я знаю. Вы мне много раз это говорили.

Тротт открыл дверь, прошел мимо сидящей Алинки в дом и бросил на кровать подголовник и одеяло.

— Ложитесь, — приказал он. — И хватит метаний. Я еще надеюсь поспать этой ночью. У нас короткая передышка, скоро опять в путь.

Профессор ровно дышал на кровати напротив — и, несмотря на вернувшееся смущение, сейчас Алине засыпалось легче. Было совсем не страшно. Но погруженный в дремоту рассудок, привычный к анализу, подкидывал пятой Рудлог странные картинки и ощущения: утренние взгляды лорда Макса на ее мокрую сорочку, приятную тяжесть теплой куртки на плечах; Тротт, гладящий ее по щеке, Тротт, обнимающий ее крыльями — и его обнаженное тело и дикий взгляд, снова заставившие ее ворочаться. И разозленное "Что за чушь вы несете?". Почему-то понеслись воспоминания о том, как она сдавала ему зачет — и как волновалась, и как захватывающе это было и интересно — и как в ответ на ее вопрос, он ли помог ей с физкультурой, профессор тем же тоном процедил "Что за чушь пришла вам в голову?"

Алинка заморгала в темноту. Сердце билось как сумасшедшее — что-то важное сейчас промелькнуло в полусне, что-то волнующее и важное, — но осколки размышлений ускользали, никак повторно не собираясь в цельную картину, и она так и заснула, хмуря лоб и сердито кривя губы.

ГЛАВА 7

Двадцать седьмое марта, Медвежьи горы, Бермонт

Демьян Бермонт открыл глаза — в прозрачной и стылой горной ночи грохотали отдаленные взрывы и в ответ недовольно ворчали склоны, огрызаясь лавинами и камнепадами. Сын бога земли телом ощущал вибрацию породы под собой и, наслаждаясь этой мощью, опустил с походной койки руку ладонью вниз, на утепленный настил, над которым поднималась палатка — здесь, в местах силы, любое изменение откликалось всплеском энергии, бодрящим не хуже ледяной воды.

Взрывы прекратились, но его величеству больше не спалось. Снаружи выл ледяной ветер, трепля сдвоенное основание палатки — и крохотный погодный амулет, повешенный в центре, потрескивал, стараясь изо всех сил не пустить зиму внутрь. Демьян зажег лампу — взгляд его упал на часы — четыре утра, — потом на стол, где лежало недописанное письмо Полине:

"…летом я отвезу тебя в старый лес на востоке. Там, у озера, стоит малинник, а в полдень пахнет так, что кружится голова. Нигде я не ел таких сладких ягод. А с твоей ладони они будут еще слаще…"

От их переписки так и пахло — летом и теплом, Полининой незлобивой смешливостью и радостной ее любовью к нему. Демьян, читая ее письма, каждый раз с тяжелым чувством вины удивлялся этому. И трепетал, и чувствовал благодарность, и оттого не стыдился старомодной ласковости своих слов. Главное, что Полине это нравилось.

"Я перечитываю твои письма по несколько раз, пока бодрствую, и улыбаюсь твоим нежностям", — отвечала она ему, и только мысль о ее улыбке заставляла жесткого медвежьего короля каждый день писать ей то, что вслух звучало бы слишком вычурно. Вблизи любовь часто неловка и нелепа, зато на расстоянии звенит по-особенному.

Он, одевшись и умывшись, дописал письмо; разбуженный адъютант принес ему ранний завтрак. Прежде, чем приступить к еде, Демьян вышел на плато, где располагался лагерь. Слышались шаги дозорных; пронизывающий ветер выбил последние остатки сонливости, проник сквозь одежду и заставил морщиться — и опять думать о родовом замке и теплой спальне, где ждала его молодая жена. Хотя Пол в это время была еще в медвежьей шкуре и крепко спала, но он скучал по ней и во второй ипостаси.

Было темно: освещение ночью запрещалось, дабы не служить ориентиром для "стрекоз", если они решат атаковать. Вдалеке светился маленький призрачный "цветок" перехода в другой мир, а над горой, где он открылся, облака мерцали от зарева после недавних взрывов. Огня видно не было — лагерь иномирян находился на обратной стороне склона, чтобы защититься от артиллерии Бермонта.