Стеклянные дома - Пенни Луиза - Страница 20

– Ты прав, – сказал Гамаш. – Абсолютно прав.

Он показал на кресла. Немного поколебавшись, словно чуя ловушку, Жан Ги занял свое обычное место, но сел на самом краешке.

Гамаш откинулся на спинку кресла, пытаясь устроиться поудобнее. Оставив эту затею, он тоже сел прямо.

– Есть теория, что Уинстон Черчилль знал о намеченной немцами бомбежке Ковентри, – сказал он. – И ничего не сделал, чтобы предотвратить ее. В результате бомбардировки погибли сотни мужчин, женщин и детей.

Напряженное выражение на лице Бовуара чуть смягчилось. Но он ничего не сказал.

– Британцы взломали код немцев, – объяснил Гамаш. – Однако активным противодействием они бы сообщили противнику о раскрытии кода. Ковентри был бы спасен. Сотни жизней были бы спасены. Но немцы изменили бы код, и союзники лишились бы огромного преимущества.

– И сколько человек было спасено благодаря этому решению? – спросил Бовуар.

Это были ужасные расчеты.

Гамаш открыл рот, потом закрыл его. Опустил взгляд на руки:

– Не знаю. – Он посмотрел в немигающие глаза Бовуара. – Есть предположение, что англичане так никогда и не воспользовались своим знанием из страха потерять преимущество.

– Вы шутите?

Но он, конечно, не шутил.

– Какой толк в преимуществе, если ты им не пользуешься? – спросил Бовуар. Скорее удивленно, чем сердито. – И если они допустили бомбежку этого города…

– Ковентри.

– …то что еще они допустили?

Гамаш покачал головой:

– Хороший вопрос. Когда ты тратишь все свои запасы? Когда ты мыслишь стратегически и, как скаред, накапливаешь их? Чем дольше ты их копишь, тем труднее с ними расставаться. Если у тебя есть только один выстрел, Жан Ги, когда ты его сделаешь? И как ты узнаешь, что пора?

– А может быть, когда я наконец сделаю свой выстрел, будет уже поздно. Я выжидал слишком долго, – сказал Бовуар. – Нанесенный ущерб перевешивает добро, которое я мог сделать.

Всю ярость Бовуара как рукой сняло, когда он посмотрел на старшего суперинтенданта Гамаша, мучительно пытавшегося найти ответ.

– Когда фентанил попадет на улицы, люди будут умирать, Жан Ги. Молодые люди. Люди постарше. Возможно, и дети. Это будет огненный смерч.

Гамаш вспомнил, как они с Рейн-Мари приехали в Ковентри много лет спустя после бомбардировки. Город отстроили, но собор так и остался разрушенным. Он стал мемориалом.

Они с Рейн-Мари долго стояли перед алтарем уничтоженного собора.

Через несколько дней после бомбардировки кто-то нацарапал на одной из стен: «Отец, прости».

Но кого простить? Люфтваффе? Геринга, который руководил бомбардировками, или Черчилля, который решил не принимать мер по их предотвращению?

Что это было – проявление мужества или страшная ошибка со стороны британских лидеров, находившихся в безопасности – в своих домах, кабинетах, бункерах за сотни миль от Ковентри?

Так и он, Гамаш, находился в безопасности, высоко над улицами Монреаля. Далеко от неминуемой катастрофы. Святой Михаил, вспомнил он. Собор в Ковентри носил имя архангела. Того самого, который приходит за душами умерших.

Гамаш посмотрел на свой указательный палец и с удивлением увидел на нем синюю линию. Как будто восемьдесят килограммов фентанила провезут прямо перед его носом на улицы городов.

Арман Гамаш контролировал маршрут с островов Мадлен до границы со Штатами. Контролировал линию, которая проходила через незначительную деревеньку в долине.

У него еще оставалась возможность и власть остановить это.

Гамаш знал: всю оставшуюся жизнь ему придется носить на своих плечах груз принятого этим вечером решения.

– И вы ничего не можете сделать? – тихо спросил Жан Ги.

Гамаш хранил молчание.

– Может, связаться потихоньку с Управлением по борьбе с наркотиками? Предупредить их? – предложил Жан Ги.

Но он понимал, что этого не случится.

Гамаш плотно сжал челюсти и проглотил комок в горле, но ничего не сказал. Он не сводил взгляда темно-карих глаз со своего заместителя. Со своего зятя.

– Сколько, по-твоему, уйдет времени на доставку фентанила до границы? – спросил Гамаш.

– Если его отправят немедленно? Он пересечет границу завтра вечером. Или даже раньше. Возможно, он уже в пути.

Гамаш кивнул.

– Но время для перехвата, вероятно, еще есть, – сказал Бовуар, хотя на самом деле он хотел сказать, что у Гамаша еще есть время передумать.

Однако он знал, что Гамаш не передумает. И в глубине души Жан Ги Бовуар понимал, что и не должен передумать.

Фентанил должен пересечь границу. Их тайна должна быть сохранена.

Чтобы открыть ее позднее. При нанесении coup de grâce.[19]

Арман Гамаш кивнул, поднялся и направился к двери. И подумал: когда он покинет сегодня офис, чтобы вернуться в небольшую квартиру, которую они с Рейн-Мари держали в Монреале, не выйдет ли из тени темная фигура и не последует ли за ним?

Не придет ли взыскать долг, который старший суперинтендант Гамаш никогда не сможет отдать?

Единственное, на что он мог надеяться, – это прощение.

Глава восьмая

– Мне казалось, ты говорила, что процесс закончится быстро, – сказала Джоан, партнер судьи Корриво. – У нас получится уехать на уик-энд?

Морин Корриво застонала:

– Не знаю. Можно ли отменить бронирование, если что?

– Я позвоню в гостиницу и выясню. Не переживай, мы всегда сможем уехать в другой уик-энд. Вермонт никуда не денется.

Морин схватила кусок тоста, поцеловала Джоан и прошептала:

– Спасибо.

– Поезжай и будь доброй девочкой, – напутствовала ее Джоан.

– Это моя песочница. Мне не обязательно быть доброй.

Морин выглянула в окно. Еще не было и семи утра, а солнце уже свирепствовало.

Она села в машину, вскрикнула и подняла пятую точку с обжигающе горячего сиденья.

– Черт, черт, – пробормотала она, включила кондиционер и медленно опустилась обратно.

Она заметила, как воздух над капотом сгущается от жары, и подумала о том, какой будет атмосфера в зале суда.

Впрочем, судья Корриво догадывалась, что и без тепловой волны там будет несладко.

– Всем встать, суд идет, – услышала она.

Охранник открыл дверь, и судья Корриво перешагнула через порог.

В зале раздался шумок, когда все вставали. А потом – когда сели вслед за ней.

Все выглядели слегка потрепанными. Уже.

Она кивнула прокурору, и тот вызвал своего вчерашнего свидетеля.

Старший суперинтендант Гамаш прошел на свидетельское место, и судья Корриво заметила, что он кажется собранным и на нем сшитый на заказ костюм, который к концу дня, вероятно, будет выглядеть не столь хорошо.

Кондиционер уже выключили и зал закрыли.

Когда Гамаш занимал свое место, она почувствовала едва ощутимый запах сандалового дерева.

Тонкий аромат окутал ее на мгновение и рассеялся. Тогда судья Корриво обратила внимание на обвиняемого и увидела глаза, смотревшие на Гамаша сосредоточенно и с мольбой.

Взгляд был пристальный. И только два человека в зале заседаний видели его: она сама и старший суперинтендант.

Но о чем молил этот взгляд? О милосердии? Нет, милосердие было вне компетенции Гамаша.

Этот взгляд отчаянно молил о чем-то Гамаша.

О прощении? Но этого Гамаш тоже не мог дать.

Что в данный момент старший суперинтендант мог предложить человеку на скамье подсудимых, которого он сам и арестовал?

Только одно, как догадывалась судья Корриво.

Молчание.

Он мог сохранить некую тайну.

Судья Корриво перевела взгляд на старшего суперинтенданта. И спросила себя, не заключено ли между ними соглашение. Что-то такое, о чем ей неизвестно.

На экран снова вывели фотографию кобрадора на деревенском лугу. Там она и будет оставаться на протяжении всего процесса.

Словно наблюдая за ними.

– Вы понимаете, что все еще под присягой, старший суперинтендант? – спросила судья Корриво.