Исповедь для Алисы (СИ) - Инош Алана - Страница 5

Их переписка и впрямь летела со скоростью молнии. Клик-щёлк — сообщение, клик-щёлк — ответ. Ольга боялась своего чрезмерного веселья и ушла на кухню — умыться и выпить холодной воды. Когда слишком хорошо — это плохо. От воды из-под крана стало зябко, по горящим щекам скатывались капельки. Она склонилась над раковиной, в которой стояла немытая кружка из-под кофе. Не до еды ей было. И, похоже, ночью будет и не до сна. Скверно. Но она ничего не могла с собой поделать: Алиса будоражила нервы сильнее кофе.

«Давайте тогда так: я скажу этим кривляющимся идиотам, что вы — моя бета. Тьма народу уже и ваш комментарий успела увидеть, и на вашу страницу из любопытства сходить. Но если вы не хотите, чтобы наши профили были связаны, обойдёмся без этого. Я просто один раз скажу им, что вы — моя бета, чтоб они успокоились, а потом забудьте всё, как страшный сон. Можете даже не редактировать мои тексты».

Алиса ответила:

«Что-то сдаётся мне, что забыть уже не получится. Ох, влипла я))) Ладно, сама виновата)) Хорошо, я согласна. Но формально считаться вашей бетой, на самом деле не выполняя своих обязанностей, я не могу, это не по совести. Высылайте мне ваши новые рассказы на почту перед публикацией, а уже выложенные я буду постепенно читать и кидать вам правки в личку».

Ольга всматривалась в буквы на экране, пытаясь уловить за ними живое тепло напечатавших их пальцев, лёгкое и чистое девичье дыхание, улыбку. Она знала: Алиса тоже смеялась, отголоски её смеха колокольчиками отдавались в душе, минуя слух. Ольга легонько тронула экран, дрогнув веками.

«Значит, штамп в паспорте всё-таки не хотите?» — грустно пошутила она.

«В смысле, ссылку?)) Ой, не надо, пожалуйста. Не потому что я вас стесняюсь и считаю недостойной рекламой для себя. Просто ваши читатели будут ждать какого-то сходства между нами, а тут бац — разрыв шаблона».

До Ольги начало доходить.

«Да наплевать, кто там что подумает. Какая разница, кто моя бета и что она пишет? Где, в каких правилах прописаны какие-то требования к этому? Алиса, вы дурацких комментов боитесь, что ли? Да ну... Никто к вам не сунется. А если сунется — получит по башке. Всё будет нормально, не бойтесь».

3

«О чём тебе ещё рассказать, Алиса?

Мне 39 лет, и я профукала всё, что можно было профукать в жизни. Ну, разве что, кроме самой жизни. Но и она временами казалась мне не такой уж большой ценностью.

Маша... Зря Сашка привёл её в ту пятницу в бар. Извини, если это прозвучит грубо, но нечего бабе делать в пятницу вечером в баре с мужиками, если только она не барышня облегченного поведения. Даже если она пришла туда со своим парнем. И даже если один из мужиков в компании — на самом деле не мужик.

Но Маша напросилась с Саньком. Прилипла — возьми, мол, меня с собой, хочу познакомиться с твоими друзьями.

Какая она была? Думаю, её легко себе представить. Золотую копну волос как будто растрепал тёплый летний ветерок (это действительно был жаркий июльский вечер); длиной они были выше плеч, пышные и разбросанные в художественном беспорядке. Причёска, сделанная пылесосом, как выразилась бы какая-нибудь бабушка на лавочке. Но по-модному это, кажется, называется боб-каре. Очень небрежно взбитое волнами, одна сторона чуть длиннее другой, с небольшим удлинением к лицу. Не знаю, был ли на её волосах лак, или эти волны сами так держались; не очень я разбираюсь в хитростях дамских причёсок, сама предпочитаю стричься как можно короче. Но это выглядело... стильно, что ли. Особенно если ей этак резко обернуться на манер роковой красотки или звезды рекламных роликов про краску для волос. «Вы этого достойны», что-то типа того. И по-модному приоткрыть губы. Хотя я на самом деле не понимаю, какого рожна все эти модели фотографируются с приоткрытым ртом. Выглядит дебильно, честно говоря. Но Маше пошло бы даже это. Она была похожа на какую-то кинозвезду, не помню только, на какую. А может, и не похожа, просто у меня долбаное воображение.

Один её глаз иногда прикрывался прядями чуть наискосок, что придавало её взгляду какое-то сволочное лукавство. Сволочные искорки в глазах, прозрачных, как голубые бриллианты, как тропическая лазурь тёплого моря. О, художественные сравнения в ход пошли... Но я же говнописатель, мне простительно, да?

Она улыбалась игриво, приветливо и ласково всем: Димычу, Лёхе, мне. На мне она задержала особенно заинтересованный взгляд. Бесцеремонно так, что-то вроде: «А это у нас тут кто?» Видимо, пыталась понять, какого я пола.

— Привет, мальчики, — сказала она. Как шлюха, ей-богу, только пережёвывающих жвачку челюстей не хватало. И двинула бровью, уставившись на меня: — Мальчики же?

— Маш, познакомься, — торжественно-степенно произнёс Санёк. — Это Алексей. Это Дмитрий. А это Оля.

Меня, понятное дело, он оставил на десерт — как изюминку нашей компании. Ни черта я на самом деле не разбираюсь в этикете, да и плевать, в какую очередь меня представляют, пожимают руку и тому подобное. Пока он знакомил нас, Машины лазурные искорки благосклонно и дружелюбно обращались с одного лица на другое. Услышав моё имя, она посмотрела прямо мне в глаза — беззастенчиво, дерзко-ласково.

С чем бы сравнить её взгляд, чтоб понятно было, какое впечатление он производил? Вот представь, девушка на тебя всего лишь смотрит, а у тебя такое чувство, будто её горячий язык уже орудует у тебя во рту, а рука лезет тебе в трусы. Она смотрела бы так, даже если бы была одета, как Кейт Миддлтон, а рядом стояло всё королевское семейство. Наверно, она и на клиентов на работе так же смотрела. Или почти так. Нет, не в том самом смысле клиентов, конечно... Работа у неё была пристойная: она сидела в офисе, мило улыбалась и заключала договоры. Не знаю, может, и в работе ей эта фишка помогала — этот блядский взгляд. Гипнотизировала она им, что ли? Наверно, можно подписать что угодно, если на тебя так смотрят.

Деловая документация, все эти казённые обороты, канцелярские выражения — даже это из её уст звучало бы, как песня про секс.

Нет, она не вешалась никому на шею, не хохотала громко и развязно, не делала ножкой, как Шарон Стоун в «Основном инстинкте». Её колени были целомудренно сомкнуты, осанка — как у герцогини, движения изящных рук с хрупкими запястьями — как танец лебединых шей, «а уж речь-то говорит — словно реченька журчит».

Но даже если бы она чопорно разливала чай каким-нибудь высокопоставленным гостям на английском званом ужине, затянутая в респектабельный футляр великосветского наряда, её глаза оставались бы такими же бесстыжими. В них не было свинцового цинизма, рабочей усталости и наигранной ласки, как у девочек-профессионалок. Это был совершенно искренний огонь, и била она им без промаха.

Я не знала тогда, завидовать Саньку или сочувствовать. Аппетиты у этой горячей штучки должны быть нехилыми во всех смыслах. Удержать такую около себя непросто: высосет все соки, все силы и оставит без сожаления, когда найдёт кого-нибудь посвежее. Хотелось мне сказать моему другу: не по себе, Сань, сук рубишь. Да разве бы он послушал?.. В паспорт я ей не заглядывала, но на вид ей ещё не было тридцати. Встречаются, конечно, и восемнадцатилетние девочки, которые выглядят потасканными, но Маша была не такова. Она не курила, весь вечер элегантно и хитро потягивала один коктейль — иногда просто притрагивалась рукой к бокалу или приподнимала его, в то время как мы с парнями честно и добросовестно всаживали в себя очередной шот вискаря. А когда её бокал таки опустел, попросила минералку без газа.

Уж не помню точно, о чём мы тогда разговаривали: такие детали память не сохраняет. Слова не важны, важнее создаваемое ими настроение и ощущения, которые и остаются в закоулках мозгов, хранятся там, как пыльные фотографии. Но определённо могу сказать, что Маша жгла напалмом. Нет, она не материлась через слово, но по части глубоких и многозначительных намёков обскакала нас всех. Парни-то что? — прямолинейные, простые, как пять копеек. Они понимали шутку, если юмор лежал на поверхности. Ржали, как кони, над собственными похабными анекдотами, перекидывались остротами самого грубого свойства. Маша слушала их с таким видом, будто те лили ей в уши не провонявшую вискарём отрыжку потуг на остроумие, а беседу высочайшей интеллектуальной пробы. Сама она обладала искусством даже скабрёзное замечание подать в изысканной многослойной обёртке, отчего оно приобретало некую претензию на элитарность. Но по сути оставалось всё той же скабрёзностью. Я это прекрасно видела и разворачивала её «конфетки» с первого раза, о чём оповещала Машу понимающим взглядом и сдержанной усмешкой, а ребята хмурили лбы, пытаясь въехать в смысл.