Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир - Страница 22

Озадачивает меня Наталья, она тоже не против.

На улице Елена подхватывает меня под руку, ссылаясь на скользкие тротуары, и сверяется, не слишком ли она нас утомила. В ответ на мое невразумительное мычание тихо, но уверенно произносит:

- Имею право.

Никаких ее прав я не оспариваю, мне хочется лишь поскорее избавиться от липучки. К счастью до ее дома совсем недалеко. Правда она еще успевает рассказать пару анекдотов и, конечно, на сексуальную тему. Не мешало бы ее придушить, на всякий случай. В подъезде Ленка неожиданно притискивает меня к стене. От нее несет никотином. Не успеваю понять, что бы это значило, как она прилипает своими губами к моим, потом откидывает голову.

- Пойдем ко мне. Послушаем музыку и все остальное. Пусть Наталья немного отдохнет от тебя.

Я молча отодвигаю ее к перилам.

- Как хочешь! - произносит шалава и, забросив сумку через плечо, поднимается на следующую площадку. Смотрит на меня сверху с презрением.

- Не будете вы жить вместе. Достал ты ее.

Я срываюсь к выходу.

- Не сходи с ума, ревнивец, - успеваю услышать я ее напутствие.

Эта новая подруга Натальи как раз второй сапог к паре. Нетрудно догадаться, к чему приведет ее наставничество. По пути захожу в гастроном, за «лекарством» от депрессии, но еще издали вижу мать моей жены и сдаю назад. Этой встречи, после которой никакое зелье не поможет, мне только и не хватало.

В квартиру я вхожу как можно сдержаннее. В прихожей Наталья. Лицо слегка порозовевшее, с блеском в глазах, который при моем приближении куда-то теряется. Прохожу мимо телефона и слышу частые гудки, поправляю еще теплую трубку и вопросительно смотрю на жену.

- Звонила матери, - объясняет подлая женщина.

Я смотрю на ее невозмутимую физиономию и вижу на ней убежденность, что она никому ничего не должна.

В ванной комнате я сдираю с себя одежду и лезу под холодный душ.

Весь вечер пытаюсь взяться за картину. Это мой допинг. Дело совершенно не клеится, рука не слушается, а улыбка женщины в разбросанной постели кажется мне издевательской. Зря я не придушил Елену в ее же подъезде, или в ее же квартире за чашкой кофе. Под музыку Вивальди. Или «после совместного распития спиртных напитков», как излагают в ежедневных милицейских сводках. Кто нынче ищет пропавших без вести… Или в постели. Нет, в постели мне не потянуть, так же как и в подъезде, как и в квартире, как и за чашкой кофе.… Бросаю карандаш, иду на кухню. Ставлю посуду в раковину и открываю кран. Вода тонкой струйкой скользит по фарфоровой стенке, смывая крупинки кофе на дно, где они кружатся в дьявольском хороводе. Интересно, как бы сложилась моя жизнь тогда? Впрочем, к чему этот бред, какой из меня убийца, одной тети Веры хватит на все оставшиеся дни. И причем здесь Елена…. Мало ли таких, раненых при рождении …Возвращаюсь в комнату. Жена в рейсе. Или в чьей-то постели. Уже 21 час 30 минут. Сходить в кино? Не усижу и до середины сеанса. Правда выйти в люди повод есть – у нас кончился сахар. У кассы гастронома очередь, но она меня устраивает, хорошо бы еще продавщица оказалась стажером.

Уже на площадке смотрю на часы. 22. Еще не открыв дверь, представляю, как моя сожительница станет объяснять свое позднее возвращение. Наверное это снова будет аварийная ситуация или проколотое колесо, которое водителю долго не удавалось снять со ступицы или с чего там…. Вхожу в комнату. Никого. Становится интересно. Подхожу к окну, оглядываю пустынную улицу и швыряю пачку соли на стол. Разворачиваю «Литературную газету» и падаю в наше единственное кресло…

Сергей Щипачев тревожится за человечество: «Она характером прямая кому-то третьему верна» …

Вначале Наташка показалась мне просто симпатичной девчушкой и никаких эмоций у меня не вызвала. Правда, я поцеловал ее в прихожей, но это скорее из озорства – оба были слегка навеселе. Увести ее к себе в общежитие, в тот вечер я и не пытался, хотя комната была свободна. А зря. Ее с первого дня надо было драть как сидорову козу, может быть, на этом бы все и закончилось. Да, я не знаю, по какой причине отпустил тогда ее с миром.

Она с первого дня знакомства была подозрительно покорна. Детские желания вкусить запретного плода или тонкий расчет? Теперь-то я знаю, что второе.

Покончил жизнь самоубийством французский писатель Анри де Монтерлан. «При-знайтесь, разве вас не приводит в отчаяние, что в наше время человеческие ценности, которые мы защищали, осмеяны и втоптаны в грязь?…»

Сегодня я жду женщину, может быть с работы, а может быть из чужой постели, которую, по непонятному мне самому признаку выбрал из моря подобных. Да и я ли выбирал? Казалось, я, как мог руками и ногами отбивался от этой радости.

«…Что осталось от семьи?…институт семьи и брака находится на грани банкротства…Семья, последний оплот достойного человеческого существования, единственная обитель счастья и душевного равновесия, переживает кризис…»

Смотрю на часы. Кризис усугубляется - уже без пятнадцати одиннадцать. Ложусь, не раздеваясь, на

диван, и закрываю глаза. Уснуть вряд ли удастся, тем более что недавно проспал два часа… Нужно бежать, пока не поздно, хотя бы из чувства самосохранения, иначе, в один из таких вечеров я тоже приду к окончательному и бесповоротному выводу, что все человеческие ценности втоптаны в грязь…

Дверной замок щелкает только около часу ночи.

- Не спишь? – удивляется вошедшая женщина.

От нее веет ночной прохладой. Я молча курю, не отрывая взгляда от потолка.

- Ты что, волновался за меня? – шелестит ее голос, и я чувствую холодные ладони на своих щеках.

- У нашего «Икаруса» заклинило двигатель…,- голос Натальи немного звенит.

Какая-то необычность в только что испытанном ощущении беспокоит меня, и я не вникаю в монолог. Смотрю на ее руку и столбенею. Перстень с розовым камнем. Я еще толком не вспомнил, где его видел, но меня уже прошибает пот. Конечно, этот камень я видел на руке парня, с которым она танцевала в ресторане. Чувствую, как усмешка кривит мои губы.

- Нравится? – спрашивает Наталья, проследив мой взгляд, и почему-то краснеет.

Отталкиваю ее, и встаю с дивана.

- Неужели ты думаешь…Бог мой! - в ее голосе явно фальшивые нотки, она обхватывает свое лицо ладонями. Театр миниатюр!

Дальше следует монолог с анализом моего отношения к ней, благороднейшей и вернейшей из жен. В этом монологе я тиран, психопат и, вообще, засранец…

Я не вникаю в этот перечень, меня угнетает другое. Я понял, что никогда не верил ей. Не верил, когда, спотыкаясь, мчался с работы домой. Не верил, даже когда ее руки обвивали мою шею, а я считал себя избранником небес. Наконец-то я понимаю, что супруга моя обыкновенная женщина, то есть существо коварное и ненадежное. И еще я понимаю, что не смогу ее бросить, пока нахожусь в параличе воли, что не готов к такому подвигу.

Неожиданно я заявляю, что еду в командировку, в Ленинград. Поезд через час…. Задерживаюсь на минуту в дверях, проверяю, все ли документы с собой, не забыл ли деньги…

По дороге на вокзал захожу в рюмочную и заказываю стакан водки. Как обезболивающее. Поезд до Московского вокзала идет без остановок и это большая удача. Выпрыгнуть на ходу вряд ли получится.

В Ленинграде звоню в общежитие, умоляю рассвирепевшую вахтершу (голос незнакомый) пригласить к телефону Милену. Минут через пять тот же голос, но уже с явным удовольствием сообщает мне, что в общежитии она больше не проживает. Адрес не-известен. Новость действует отрезвляюще. Вешаю трубку и перестаю понимать, зачем я здесь. Если бы звонок с вокзала был удачным, это было бы бегство. А так… Странно, но то, что встреча с Миленой не состоялась, меня не огорчает. И даже напротив... Никакой логики. Я и диск телефона накручивал, путаясь в цифрах и мыслях. Смотрю на часы. Кроме как к Женьке податься вроде бы и не к кому. Первые трамваи уже пошли, и я отправляюсь на остановку... В пустом вагоне, устраиваюсь в укромном уголке. В поезде уснуть, не удалось - может быть, успею подремать. Не получается отдыха и здесь. По су-ти, это насилие над организмом, который никак не может взять в толк – к чему все эти страдания.